Город за рекой - Казак Герман. Страница 9

Так Роберт засомневался, правильно ли он понял жест одного молодого мужчины, будто бы поманившего его войти в помещение, мимо которого он как раз проходил. Ведь жест этот мог относиться вовсе не к нему, поскольку молодой человек стоял там не один, а с группой приятелей и они вместе рассматривали при свете лампы настенную фреску. Роберт счел за лучшее молча пройти мимо. Временами у него возникало ощущение, будто все, что он видел, было чередой сцен в некоей театральной пьесе, где каждая играла свою роль, и только про себя он не знал — зритель он или действующее лицо.

Ему показалось, что он сбился с пути. Неужели он проглядел переход, который выводит к Старым Воротам? Коридор стал шире и перешел в продолговатую площадь. Кучка мужчин стояла в ожидании перед отгороженным помещением, в котором пятеро или шестеро человек в пыльных куртках занимались тем, что наводили красоту на мужчин, брили им бороды, стригли волосы и ногти. Хотя руки цирюльников двигались проворно и сноровисто и работа их не прерывалась ни на минуту, число страждущих тем не менее не уменьшалось. Похоже было, что те, кто уже получил возможность приукрасить свою наружность, повторно становились в очередь, ибо они, как Роберт заметил, послонявшись минуту-другую по площади, снова направлялись к цирюльне, с недовольным видом ощупывая свои щеки и подбородки, точно на них успела уже отрасти щетина.

Многие вытаскивали из кармана газету, разворачивали и жадно пробегали глазами грязные надорванные страницы. По отдельным заголовкам, напечатанным крупным жирным шрифтом, Роберт определил, что это были газеты самых разных стран мира: польские, русские и немецкие, итальянские, французские и английские. Загоревшись желанием узнать о последних новостях, он украдкой заглянул сбоку в одну газету, потом в другую. Оказалось, что номера были недельной и даже месячной давности. Но это нисколько не ослабляло интереса мужчин: они с живостью прочитывали от корки до корки свои потрепанные газеты, после чего бережно сворачивали их, точно это были какие-нибудь редкие сокровища. Иные господа во время чтения нарочито поигрывали мизинцем левой руки, который украшал искусно обработанный ноготь непомерной длины. Они как будто очень гордились этим своим ногтем, на который так и просился какой-нибудь защитный футляр, ведь он мог служить наглядным свидетельством того, что владельцу его не приходится выполнять грязной физической работы.

Роберт в рассеянности остановился в хвосте очереди и вздрогнул от неожиданности, услышав рядом с собой голос: "Позвольте попросить ваше удостоверение!" По нагрудной полированной табличке он догадался, что перед ним городской охранник. У него было серое землистое лицо, которое не позволяло определить возраст. Роберт предъявил удостоверение Префектуры. Охранник, отдав честь, сказал: "Не советовал бы вам пользоваться услугами этого заведения. В вашем случае предпочтительнее было бы вызвать парикмахера на дом".

Роберт, который остановился тут по нечаянности, улыбнулся.

— Да-да, конечно, — согласился он и осведомился у охранника, как пройти к Старым Воротам. Тот вызвался проводить его кратчайшим путем. Но Роберт, вдруг вспомнив об Анне, отказался. Он подумал, что важнее всего сейчас было выяснить, действительно ли Анна в городе. В Старые же Ворота он еще успеет сегодня. Мысль об Анне дала ему новый импульс.

— Как добраться до той части города, где площадь с фонтаном? — поспешно спросил он.

— Этот район начинается вон там, — сказал охранник, пройдя несколько шагов и указывая Роберту на широкий каменный коридор. — В местах ответвления держитесь все время правой стороны. Отрезок пути равняется примерно шести стадиям.

Коротко кивнув охраннику, Роберт твердо зашагал в указанном направлении, как будто ему открылись теперь смысл и цель его нахождения в этом городе. Только потом уже до его сознания дошло, что охранник для обозначения меры длины употребил греческое название, каким ни один человек в нынешнее время не пользовался. Забавно, подумал Роберт и улыбнулся. Но его улыбка уже относилась к желанной встрече с Анной.

Свежий ветерок омывал лицо. Дуло откуда-то из боковой шахты. Повернув в ту сторону, он вскоре вышел в открытые подвальные помещения; голые полуразвалившиеся стены поднимались высоко вверх, и квадраты неба над головой казались отсюда, из глубины, синее и бездоннее, чем на улицах. Тут веяло каким-то ледяным холодом мирового пространства. Чисто выметенные помещения сообщались одно с другим широкими проемами в стенах и походили на пчелиные соты, как и те комнаты, что он видел в здании Префектуры. Только эти имели нежилой вид. В одном месте он обнаружил на стене следы фресковой живописи; только он остановился, чтобы рассмотреть ее, как послышались оживленные голоса и шаги. В группе вошедших людей Роберт узнал тех самых молодых мужчин, которых он уже видел, проходя по подземному коридору, в одном из помещений, где они стояли у стены, разглядывая фреску. Молодые люди и здесь тотчас обратились к настенной живописи, а один, кто будто бы махнул тогда Роберту рукой, отделился от своих спутников и направился прямо к нему. По тому, как он шел, слегка волоча левую ногу, Роберт узнал в нем приятеля, с которым когда-то вместе учился.

— Привет, Линдхоф!

— Привет, Катель!

Они пожали друг другу руки. У Кателя была все такая же темная пышная шевелюра, и он таким же резким движением головы отбрасывал ее назад.

— И ты, значит, перебрался сюда, — сказал Катель с понимающей улыбкой. — Что ж, Линдхоф, старина, тут ничего не попишешь. Я рад, что мы снова встретились. А ведь я тебя уже раньше заметил — только ты прошел мимо.

— Если бы я мог знать…

— Ничего, — прервал его Катель, — здесь не один раз встречаются.

— Мы в последние годы как-то потеряли друг друга из виду, — сказал Роберт, внимательно оглядывая товарища юности, — но ты как будто ничуть не изменился.

Лицо Кателя в самом деле казалось таким же тонким и нежным, лучистые серые глаза его в эту минуту смотрели так же доверчиво и вдохновенно, как и в те годы, когда Роберта и Кателя связывала дружба. Только в уголках рта залегли скорбные складки, которых прежде не было. И одевался Катель с той же небрежной элегантностью светского человека, хотя он постоянно испытывал, сколько Роберт помнил, денежные затруднения. Когда однажды он упрекнул товарища в пристрастии к роскошным костюмам, на которые тот никогда не жалел средств, Катель заявил: он, мол, готов голодать и занять лишний раз, только бы по его виду не думали, что он нуждается. Нередко он с покровительственной миной испанского гранда тратил последние деньги на богатые чаевые, так что у него не оставалось даже на транспорт, чтобы добраться до дома; после этого он, бывало, неделями сидел в своей мастерской на жидкой похлебке и сухарях. Возможно, показной аристократизм скрывал от посторонних глаз внутреннюю неустроенность, но в детских чертах отражался мир несбывшихся надежд.

— А как твоя рука? — спросил Роберт.

— Все больше слабела, пока я уже не в силах был держать кисть. Но со временем я научился работать левой рукой. В конечном счете ведь дело не в руке, а в голове.

— В последнее время, — сказал Роберт, оставив без внимания замечание художника, — я, можно сказать, совсем не бывал на художественных выставках. Может быть, это плохо, что я отошел от всего и целиком погрузился в свой предмет.

— Да что там, — махнул рукой художник, — тут нечего извиняться. Все мои работы, так или иначе, дело прошлое.

Роберт припомнил две-три картины, которые художник писал на его глазах.

— Ты еще не забыл… — сказал Катель, откинув назад волосы и задумчиво потирая указательным пальцем лоб. — Нет, — продолжал он, — то были незрелые работы, можно сказать этюды, я только теперь начинаю видеть вещи — теперь, когда уже поздно.

— Поздно? — удивился Роберт. — И это говоришь ты — в свои неполные тридцать пять!

— Да что там, ты же знаешь, — вскользь заметил Катель. — Его взгляд подернулся печалью, и вместе с тем в нем как будто промелькнул испуг — выражение, которое хорошо знакомо было Роберту по прежним временам.