Воображаемые сообщества - Андерсон Бенедикт. Страница 72

436

Несомненно, именно это позволило Освободителю однажды воскликнуть, что негритянский, т. е. рабский, бунт был бы «в тысячу раз хуже, чем испанское вторжение». (См. выше). Восстание рабов, окажись оно успешным, могло бы обернуться физическим истреблением креолов.

437

См.: Masur. Bolivar, p. 131.

438

Французская революция, в свою очередь, тоже нашла параллель в Новом Свете: в восстании Туссена-Лувертюра 1791 г., которое в 1806 г. привело к созданию бывшими гаитянскими рабами второй независимой республики в Западном полушарии.

439

Молодой Вордсворт был в 1791—1792 гг. во Франции и позднее, в «Прелюдии», написал следующие памятные строки:

Благословенна та была заря,

Как будто небеса помолодели! (Курсив мой).

440

Lynch. The Spanish-American Revolutions, p. 314—315.

441

Эта цитата уже приводилась в главе 4.

442

Landes, Revolution in Time, p. 230—231, 442—443.

443

См. выше, глава 2.

444

См.: Hayden White, Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth- CenturyEurope, p. 135—143, где дается тонкое рассмотрение этой трансформации.

445

Однако само «A. D.» [«от Р. Х.»] стало другим. До разрыва оно еще удерживало вокруг себя — пусть даже не так прочно в просвещенных кругах — теологическую ауру, изнутри которой струился свет средневековой латыни. «Anno Domini» напоминало о вторжении вечности в мирское время, которое произошло в Вифлееме. Сокращенное после разрыва до монограммы «A. D.», оно дополнилось (английским) родноязычным «B. C.», «Before Christ» [«до Р. Х.»], вместившим в себя последовательную историю мироздания (в которую вносила знаменательный вклад новая наука геология). О том, насколько глубокая бездна разверзлась между «Anno Domini» и «A. D./B. C.», можно судить по тому обстоятельству, что ни буддийский, ни исламский мир по сей день не представляют себе эпоху, которую можно было бы пометить как «до Гаутамы Будды» или «до Хиджры». Оба с трудом справляются с чуждой им монограммой «B. C.»

446

Не далее как в 1951 г. интеллигентный индонезийский социалист Линтонг Мулья Ситорус все еще мог писать: «К концу XIX века цветные народы еще беспробудно спали, в то время как белые дело вито трудились во всех областях». Sejarah Pergerakan Kebangsaan Indonesia [История индонезийского националистического движения], р. 5.

447

Возможно, мы даже вправе сказать, что в глазах европейцев эти революции были первыми по-настоящему важными политическими событиями, произошедшими по ту сторону Атлантики.

448

И все-таки их историческая глубина не бездонна. В какой-то точке английский язык постепенно исчезает и переходит в норманнский и англосаксонский; французский — в латынь и «немецкий» франкский; и т. д. Ниже мы увидим, каким образом удалось достичь дополнительной глубины поля.

449

Metahistory, p. 140. Гегелю, родившемуся в 1770 г., было, когда разразилась Революция, уже почти двадцать лет, однако его «Vorlesungen ?ber die Philosophie der Weltgeschichte» были опубликованы лишь в 1837 г., спустя шесть лет после его смерти.

450

White, Metahistory, p. 159.

451

Jules Michelet, Oeuvres Compl?tes, XXI, p. 268, в предисловии ко 2-му тому («Jusqu'au 18e Brumaire») его незавершенного труда «Histoire du XIXe Si?cle». Эту цитату я нашел в Metahistory, однако используемый Уайтом перевод неудовлетворителен.

[В несовершенном дореволюционном русском переводе под ред. М. Цебриковой этот фрагмент звучит так: «Да, каждый умерший оставляет небольшое наследство — память свою, и требует, чтобы хранили ее. Для того, у кого нет друзей, магистратура должна занять место их. Закон, правосудие вернее, нежели привязанности наши так забывчивые, наши слезы так быстро высыхающие. Магистратура эта — История. Мертвые, говоря языком римского права, — это miserabiles personae, о которых судья должен заботиться. Никогда, в

продолжение всей моей профессии, я не терял из вида эту обязанность историка. Я подал многим забытым умершим помощь, в которой я сам буду нуждаться. Я отрыл их из их могил для новой жизни... Все они живут теперь с нами, и мы чувствуем, что мы им родные, друзья. Так создается одна семья, один град общий для мертвых и живых». (Ж. Мишле. История XIX века. Т. 2. До 18 Брюмера. СПб., 1883, с. 2—3.) — Прим. пер.]

452

Цит. в: Roland Barthes, ed., Michelet par lui-m?me, p. 92. Том Oeuvres Compl?tes, содержащий эту цитату, пока не опубликован.

453

И наоборот, во всей Мексике есть всего одна статуя Эрнана Кортеса. Этот памятник, предусмотрительно припрятанный от по сторонних глаз в Мехико, был установлен лишь в конце 70-х годов нашего века одиозным режимом Хосе Лопеса Портильо.

454

Это, несомненно, из-за того, что большую часть своей жизни ему пришлось страдать от реставрированных, или эрзац- легитимно стей. Его верность 1789-му году и Франции трогательно проявляется в его отказе принести клятву верности Луи Наполеону. Бесцеремонно смещенный с поста заведующего исторической секцией Национального архива, он жил едва ли не в нищете до самой своей кончины (он умер в 1874 г.) — достаточно долго, однако, чтобы дождаться- таки падения самозванного шарлатана и восстановления республиканских институтов.

455

Ренан родился в 1823 г., на четверть века позже Мишле, и про жил значительную часть своей юности в циничной атмосфере официально-националистического режима гонителя Мишле.

456

Увы, в 1983 г. я так их и понимал.

457

См.: L. Fiedler, Love and Death in the American Novel, p. 192. Фидлер истолковывает эту связь психологически — и к тому же неисторически — как пример неумения американской литературы справиться с темой взрослой гетеросексуальной любви и ее одержимости смертью, инцестом и невинным гомоэротизмом. Я все-таки подозреваю, что дело здесь не в национальном эротизме, а в эротизированном национализме. Узы между мужчиной и мужчиной в протестантском обществе, которое с самого начала строго запрещало смешанные браки, имеют параллель в «священной любви» между мужчиной и женщиной в националистической беллетристике Латинской Америки, где католичество допустило развитие большого по численности ме тисского населения. (Тот факт, что англичанам пришлось позаимствовать слово mestizo, «метис», из испанского языка, говорит сам за себя.)

458

Herman Melville, Moby Dick, p. 71. (Здесь приводится в переводе И. Бернштейн по изданию: Мелвилл Г. Моби Дик, или Белый Кит / / Мелвилл Г. Собрание сочинений. Т. 1. Ленинград: Художественная литература, 1987, с. 97.) Как автор, должно быть, наслаждался злокозненной финальной фразой!