Ради Елены - Джордж Элизабет. Страница 24

— Это здесь, — сказал Линли и отпер дверь.

В отличие от Миранды у Елены Уивер была только одна комната, окнами выходящая на желтовато-коричневую кирпичную террасу Норт-корта. И также в отличие от комнаты Миранды, в жилище Елены царил беспорядок. Раскрытые шкафы и ящики, две зажженные лампы, разбросанные на столе книги — их страницы зашелестели от легкого сквозняка, когда открыли дверь. На полу горкой лежали зеленый халат, синие джинсы, черная кофта и комок грязного нижнего белья.

Было жарко и душно; в воздухе стоял тяжелый запах нестираной одежды. Линли подошел к столу и открыл окно, пока Хейверс снимала пальто и шарфы, складывая их на кровати. Она подошла к встроенному в стену камину в углу комнаты, на котором в ряд стояли фарфоровые единороги. Над ними колыхались плакаты с изображением все тех же единорогов и одной девушки.

Линли заглянул в платяной шкаф, полный пестрой блестящей и обтягивающей одежды. Странное исключение представляли аккуратные твидовые брюки и цветастое платье с красивым кружевным воротничком, висящие отдельно.

Хейверс подошла к нему. Молча принялась рассматривать одежду.

— Лучше сложить все, чтобы можно было сличить с волокнами, которые эксперты найдут на ее костюме, — сказала Хейверс. — Наверняка она хранила его здесь. — Она начала снимать одежду с вешалок. — Странно, не правда ли?

— Что именно?

Хейверс указала на платье и брюки, висевшие с краю:

— Какая часть Елены участвовала в этом маскараде, инспектор? Женщина-вамп в блестящем или ангел в кружевах?

— Возможно, обе. — На столе Линли увидел большой ежедневник, служивший одновременно записной книжкой, и отодвинул в сторону учебники и тетради, чтобы получше разглядеть его. — Похоже, нам улыбнулась удача, Хейверс.

Сержант запихивала одежду в пластиковый мешок, который достала из своей сумки.

— Какая именно?

— Ежедневник. Она не отрывала прожитые месяцы, а просто переворачивала их.

— Одно очко в нашу пользу.

— Похоже. — Линли достал очки из нагрудного кармана пиджака.

Первые шесть месяцев в ежедневнике представляли собой последние две трети первого года Елены в университете, весенний и пасхальный триместры. Большая часть ее записей была понятна. Лекции были обозначены по темам: от Чосера в десять часов каждую среду до Спенсера в одиннадцать на следующий день. Регулярно попадались имена старших преподавателей, с которыми она встречалась; фамилия Торсон повторялась в одно и то же время каждую неделю пасхального триместра. Другие записи давали более ясное представление о жизни погибшей девушки. «Глухие студенты» постоянно появлялись с января по май, говоря о следовании по меньшей мере одному условию, поставленному старшим руководителем Елены, наставниками и Теренсом Каффом. Часто упоминаемые «Заяц и собаки» и «Искать и стрелять» предполагали, что Елена состояла еще в двух университетских обществах. И слово «отец», щедро разбросанное по каждой странице, свидетельствовало о большом количестве времени, проведенном ею с отцом и его женой. Ничто не указывало на то, что Елена виделась с матерью в Лондоне между каникулами.

— Ну? — спросила Хейверс, пока Линли рассматривал ежедневник. Она подобрала последнюю вещь с пола, сунула в мешок, завязала его и написала на ярлычке несколько слов.

— Все вполне ясно, — ответил Линли, — кроме… Хейверс, скажите мне, что вы об этом думаете? — Когда она подошла к столу, он указал на символ, который Елена постоянно рисовала в ежедневнике, простое карандашное изображение рыбы. Впервые оно появилось восемнадцатого января и регулярно повторялось три или четыре раза в неделю, обычно в рабочие дни, иногда по субботам и очень редко по воскресеньям.

Хейверс склонилась над ежедневником. Бросила мешок с одеждой на пол.

— Похоже на христианский символ, — наконец сказала она. — Возможно, она решила заново родиться.

— Не слишком ли быстрое раскаяние в грехах? — отозвался Линли. — Университет хотел, чтобы она состояла в «Глухих студентах», но никто и слова не сказал о религии.

— Может быть, она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал.

— Это очевидно. Она не хотела, чтобы кто-то узнал что-то. Только я не уверен, что это имеет отношение к обретению Бога.

Похоже, Хейверс пришла в голову другая идея.

— Она ведь занималась бегом? Может быть, это диета. Это дни, когда она ела рыбу. Полезно для кровяного давления, для снижения холестерина, для чего еще? Мышечный тонус, к примеру. Но она и так была худенькой, об этом можно судить по размеру ее одежды, поэтому она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал.

— Дело шло к анорексии?

— Мне это кажется вероятным. Вес. Это единственное, что она, находясь под жестким надзором, могла контролировать сама.

— Но тогда ей приходилось бы готовить рыбу в подсобной комнате, — сказал Линли. — Естественно, Рэнди заметила бы и сказала мне. К тому же разве анорексики не отказываются от любой еды?

— Ладно. Тогда это символ общества. Подпольной группы, которая занимается какой-нибудь пакостью. Наркотиками, алкоголем, продажей секретной информации. В конце концов, это же Кембридж, колыбель самой известной группы предателей. Может, Елене вдумалось пойти по их стопам. А рыба, вероятно, акроним общества, в которое она вступила.

— Радости Интеллектуальных Бесед Альтруистов?

Хейверс ухмыльнулась:

— Вы сообразительней, чем я думала.

Они продолжали листать ежедневник. Записи не изменялись месяцами, прерываясь летом, когда оставалась только рыба, и то всего лишь три раза. Последний раз она появилась за день до убийства, и единственной надписью, сделанной в среду, был адрес «Сеймур-стрит, 31» и время 14.00.

— Вот это уже кое-что, — сказал Линли, а Хейверс занесла адрес в блокнот вместе с «Зайцем и собаками», «Искать и стрелять» и грубым изображением рыбы. — Я этим займусь, — добавила она и начала просматривать содержимое ящиков, а Линли вернулся к шкафу, в который была встроена раковина. Туда была напихана всякая всячина, ничего не говорящая о характере Елены.

— Взгляните-ка на это, — сказала Хейверс, когда Линли закрыл шкаф и подошел к одному из ящиков, встроенных в стоящий рядом гардероб. В руке она держала маленькую белую коробочку с нарисованными на ней голубыми цветами. В середине был приклеен ярлык.

— Противозачаточные таблетки, — произнесла сержант, вытянув из-под пластиковой крышки тонкий листок бумаги.

— Не самое странное, что можно найти в комнате двадцатилетней студентки колледжа, — заметил Линли.

— Но они датированы прошлым февралем, инспектор. И она не приняла ни одной. Похоже, в настоящее время в ее жизни не было мужчины. Может, стоит отбросить версию о ревнивом любовнике в роли убийцы?

Линли подумал, что это только подтверждает сказанное Джастин Уивер и Мирандой Уэбберли о Гарете Рэндольфе: у Елены с ним ничего не было. Однако таблетки свидетельствовали об упорном нежелании вступать с кем-либо в любовную связь, что, возможно, и вызвало ярость убийцы. Но если у Елены были проблемы с мужчиной, она непременно кому-нибудь о них рассказала бы.

В соседней комнате смолкла музыка. Послышались последние дрожащие звуки трубы, затем приглушенный шум, и наконец все заглушил скрип двери.

— Рэнди! — позвал Линли.

Дверь в комнату Елены распахнулась. В проеме стояла.Миранда, одетая в свою тяжелую куртку, лиловый спортивный костюм и светло-зеленый берет, лихо нахлобученный на голову. На ногах у нее были высокие черные спортивные туфли. Из них выглядывали яркие носки, словно ломтики арбуза.

Глядя на ее наряд, Хейверс многозначительно произнесла:

— Один-ноль в мою пользу, инспектор, — и, обращаясь к девушке, добавила: — Рада тебя видеть, Рэнди.

Миранда улыбнулась:

— Вы быстро приехали.

— Необходимость. Я не могла бросить его светлость на произвол судьбы. И кроме того, — Барбара бросила иронический взгляд в сторону Линли, — у него устаревшее представление об университетских нравах.

— Спасибо, сержант, — ответил Линли. — Что бы я без вас делал! — Он указал на ежедневник. — Взгляни на эту рыбу, Рэнди. Она что-нибудь тебе говорит?