Борьба вокруг идейного наследия молодого Маркса - Лапин Николай Иванович. Страница 19

Важный шаг в этом направлении сделал Р. Гароди в своей статье «О понятии „отчуждение“» [149]. Автор приходит к выводу, что в зрелом марксизме мы находим иную форму и терминологию (более глубокую и адекватную) для выражения того содержания, которое в рукописи 1844 г. обозначалось абстрактным термином «отчуждение». Содержание этой категории раскрывается не только в анализе товарно-капиталистического фетишизма и эксплуатации наемного труда, в экономическом учении марксизма, но и в социологическом анализе фетишистских форм сознания в буржуазном обществе вообще, в теориях социальной революции и классовой борьбы, в процессе которой воспитываются массы, изменяется общественное сознание, очищаясь от идеологии фетишизма.

Центральное внимание категории «отчуждения»; в особенности «отчужденный труд» уделяет в своей работе Л.Н. Пажитнов [150]. Он рассматривает разработку Марксом этой категории как исходный пункт критики не только буржуазной политической экономии, но и прежних утопических коммунистических теорий и философских систем, то есть как исходный пункт формирования марксизма в целом.

В связи с исследованием «Экономическо-философских рукописей» ряд важных методологических вопросов, касающихся изучения процесса формирования марксистской философии, поставил Г.К. Гумницкий. Отмечая, что проблемы метода истории философии вообще и истории марксистской философии в особенности «почти не разрабатываются в нашей литературе», автор ставит перед собой задачу «выяснить содержание методологических принципов истории марксистской философии, дать критику ошибочной схемы возникновения марксизма, наметить нашу постановку вопроса и обосновать научный метод его изложения» [151]. Как видим, задача вполне своевременная; однако выполнена она Гумницким, на наш взгляд, неудачно.

Суть концепции автора заключается в следующем. Он исходит из правильного положения, что марксизм является мировоззрением рабочего класса. Поскольку наиболее непосредственно интересы рабочего класса отражаются в политическом учении Маркса, затем – в экономических и социологических, а в наиболее общей форме – в философских взглядах, поскольку автор считает, что «в период формирования основных идей марксизма на первом этапе „главным звеном“ явилось формирование политических идей марксизма, на втором – историко-экономических, на третьем – социологических и на четвертом – философских» [152].

Таким образом, процесс формирования различных сторон марксизма Гумницкий довольно четко разделяет во времени. Сколько бы он ни заверял, что «тоже за» рассмотрение формирования марксизма как единого процесса, он вынужден разрушать это единство, поскольку считает, что сначала сформировалась одна сторона марксизма, затем – другая и т.д. В действительности же дело обстояло значительно сложнее, каждый этап формирования марксизма есть этап формирования всех его составных частей; причем внутри каждого большого периода имелись моменты, когда формирование той или иной стороны совершалось наиболее интенсивно, однако это вовсе не значит, что формирование той или иной стороны может полностью или хотя бы в основном (в качестве «главного звена») исчерпать содержание того или иного периода.

Возникновение марксизма представляло сложный процесс и в том отношении, что оно было обусловлено не только развитием рабочего движения, а и развитием естествознания, экономических, исторических и философских знаний того времени. Да и вообще возникновение любого крупного идеологического явления никогда не совершается прямолинейно, а представляет собою сложный, подчас запутанный и зигзагообразный процесс: одни моменты могут возникнуть раньше других, хотя в развитом виде они будут основываться на последних, и т.п.

Подчиняя действительный процесс своей схеме, Гумницкий вынужден игнорировать такие факты, как зарождение элементов научного мировоззрения еще до того, как Маркс окончательно перешел на позиции рабочего класса. При этом он противопоставляет конкретным фактам следующий аргумент: «Нельзя создавать научное мировоззрение пролетариата, не осознав еще его классовых интересов и задач» [153]. Но позволительно спросить: а можно ли осознать классовые интересы и задачи пролетариата, не создав его мировоззрения? Как видим, с помощью одних только общетеоретических аргументов данный вопрос нельзя решить, ибо вопрос этот является по своей природе конкретно-историческим: дело не в том, что могло или должно было произойти, а в том, что было на самом деле.

Если проследить на конкретном материале ранних публицистических статей Маркса (1842 – 1843 гг.), как начинался его переход к научному мировоззрению, то обнаружится, что этот поворот в мировоззрении Маркса совершался на основе взаимообусловленности развития его философских и политических взглядов: революционно-демократическая позиция требовала от Маркса конкретного анализа социально-политической действительности, обусловливавшего возникновение в методе Маркса материалистических элементов, которые, со своей стороны, способствовали углублению революционного демократизма Маркса и подготавливали его переход к коммунизму. Своеобразной формой этой идейной эволюции Маркса является несовпадение объективной и субъективной ее сторон, то есть различие между тем, как она совершалась на самом деле, и тем, как она представлялась в то время самому Марксу.

Следовательно, уже применительно к периоду деятельности Маркса в «Рейнской газете» дело обстоит не так просто и однозначно, как это должно было бы быть согласно схеме, предложенной Гумницким. Еще больше препятствий на пути автора этой схемы встает при характеристике марксовой рукописи 1843 года.

По мнению автора, «исходным пунктом критики Гегеля являлась коммунистическая идеология Маркса». А как же быть с рукописью «К критике гегелевской философии права», написанной Марксом до завершения его перехода к коммунизму? Оказывается, эта рукопись и не представляла собой серьезной критики Гегеля, потому что «летом 1843 г. у Маркса еще не было достаточного научного материала для самостоятельной критики гегелевского идеализма в целом... Вслед за Фейербахом Маркс отрицал идеалистическое учение, но еще не мог противопоставить ему своих взглядов» [154].

Прежде всего хотелось бы заметить, что Маркс вообще был не из тех мыслителей, которые могли «отрицать» какое-либо учение, не будучи в состоянии противопоставить ему своих взглядов. Коренным же недостатком позиции автора является опять-таки схематический подход к предмету: приняв в качестве исходного тезис о том, что «формирование философских взглядов Маркса и Энгельса имело предпосылкой и основой формирование их политических, экономических и философских взглядов» [155], автор навязывает этот тезис предмету, вместо того, чтобы исследовать его действительное развитие.

Примерно в одно время с книгой Гумницкого появился целый ряд работ о «Критике гегелевской философии права», в которых раскрывается именно принципиальный, методологический характер этой первой развернутой критики Марксом философии Гегеля, знаменующей сознательный переход его на позиции материализма [156]. Если можно не согласиться с оценкой Гальвано делла Вольпе данной рукописи Маркса как «более значительной», нежели «Экономическо-философские рукописи» [157], то представляется обоснованным следующий вывод этого итальянского марксиста: рукопись 1843 г. «содержит общие предпосылки для нового философского метода: а именно, в содержащейся в ней критике гегелевской логики (посредством критики философии права и этики Гегеля) Маркс разоблачил „мистификации“ априорной, идеалистической и спекулятивной диалектики вообще» [158].