Понимание - Богат Евгений Михайлович. Страница 34
Читательница из города Мозырь Горьковской области не исповедовалась, а рассказала одну интересную историю. Это письмо — новелла. Вот ее сюжет. Молодой врач, женщина, отказалась осмотреть больную, обратившуюся к ней за помощью, мотивируя это тем, что она живет не на ее «участке». Больная умерла.
Автор письма пошла к молодому врачу, чтобы задать вопрос: как можете вы после этого безмятежно спать, обнимать ребенка, ведь вы же, мне известно, мать? В ответ она услышала: если я буду переживать за каждого умершего, надолго меня не хватит, именно потому что я мать, я себя берегу.
То, о чем написала дальше автор письма, старая женщина, может показаться детски-наивным. Она решила попытаться перевоспитать врача посредством художественной и мемуарной литературы. Пошла к ней опять с томиком воспоминаний о Чехове, где рассказывалось о том, как Антон Павлович, в бытность врачом, тяжело переживал состояние пациентов. Дала она ей читать и повесть Л. Андреева «Без дороги», где рассказывалось о враче, пожертвовавшем жизнью во время холерного бунта для того, чтобы защитить больных и сестер милосердия. Но эти «душеспасительные меры» не оказали на воспитуемую ни малейшего воздействия. Равнодушно улыбаясь, она возвращала книжки, уклоняясь от обсуждения их содержания.
«И вот, — пишет мне старая читательница из города Мозырь, — я уже было отчаялась, но однажды память моя воскресила одну историю. Я рассказала бездушной врачихе, как в годы войны встречала людей, которых эвакуировали из осажденного Ленинграда, и они поведали мне историю об одной черноглазой девушке — Гале. Они рассказали, как она изо дня в день шла по городу, спасая детей от голодной смерти. Вот в морозной полуразрушенной комнате она увидела мальчика, тут же лежала его уже умершая мать. Галя отдала ему собственный паек, потом помогла эвакуироваться; ей были обязаны жизнью немало детей. А сама она погибла в осажденном голодном городе.
Я рассказывала эту историю, все больше волнуясь, почти забыв о моей собеседнице, как бы для себя самой. А когда закончила и понемногу успокоилась, вдруг увидела, что у нее, у бездушной врачихи, — зареванное лицо. Я быстро ушла и больше ее не видела — долго, может быть месяц. Потом на улице она подошла ко мне и заговорила: после вашего рассказа я долго не могла уснуть и сейчас душа не на месте. И я вдруг поняла, что теперь она, наверное, будет не совсем такой, как раньше, а может быть, даже и совсем не такой.
Самое опасное, когда человек утрачивает нравственный ориентир в жизни. Именно тогда и наступает деградация личности.
А возвращается ориентир — возрождается личность».
Конечно, действенная сила нравственных ориентиров и даже само их наличие в немалой степени зависит от жизненных обстоятельств, от человеческого окружения, от судьбы. Но было бы нелепо, отдавая дань обстоятельствам, отвергать роль самой личности, недооценивать умение или неумение человека видеть в жизни добро и справедливость и равняться на лучшее в мире.
С интересной анкетой познакомила меня старший библиотекарь ленинградской библиотеки имени A. П. Гайдара Л. А. Солосина. Она устроила диспут на тему «Человек и вещи». Накануне диспута были розданы анкеты участникам дискуссии, в основном, девушкам из медицинского училища.
«Часто ли вас что-либо удивляет, поражает, изумляет?» — на этот первый вопрос большинство ответило почти одинаково: «Положительное не удивляет, так как оно должно существовать в жизни, чаще всего поражает отрицательное явление».
А почему, собственно говоря, их положительное не удивляет? — думал я. Откуда эта уверенность в том, что положительное: порядочность, гражданственность, доброта — существуют как бы сами собой, неизбежно и естественно, как леса, реки и горы. А вот отрицательное возникает по чьей-то неожиданной злой воле, поражая и удивляя.
Эта уверенность в естественности положительного при всей подкупающей искренности все же кажется мне опасной. Она опасна потому, что с ней сопряжено одно серьезное заблуждение: все хорошее в жизни рождается само собой, все дурное — плод чьих-то коварных и недобрых усилий. Но если это соответствует истинному положению вещей, то и не нужно работать над собственной душой. Она от рождения хороша — поблагодарим судьбу, нехороша — обвиним обстоятельства и людей, которые изменили се к худшему.
Между тем элементарная чисто житейская мудрость говорит совсем об ином: например, для того, чтобы собрать телевизор, нужна тончайшая работа на ультрасовременном уровне. А вот для того, чтобы телевизор вышел из строя, «работать над ним» не нужно, он сам должен работать и без усилий человека постепенно, с течением времени выйдет из строя.
Это — рассуждение на уровне элементарного обыденного сознания. На уровне высокой науки оно формулируется как второй закон термодинамики, но которому мера неопределенности в любых «системах жизни», то, что называют энтропией, все время возрастает.
Человеческая душа тоже подвержена энтропии, для нее возрастание «меры неопределенности» выражается в стремлении: «быть как все» — уравнять себя «со всеми».
«Со всеми», не лучшими, а худшими, потому что лучшие никогда не бывают «как все». Лучшие «уникальны и неповторимы». И для того, чтобы все стали лучшими, каждый человек должен работать над собственной душой, нравственно совершенствовать себя, углублять ту неповторимость, которая его отличает. И вот любопытный парадокс: люди, стремящиеся быть «как все», обыкновенно необщительны и замкнуты, хотя, казалось бы, они должны охотно общаться со «всеми». Человек же, чья душа неустанно трудится, остро ощущающий в себе неповторимую личность, наоборот, раскрыт и общителен, ему хочется перелиться в окружающих людей, отдать им что-то, одарить их. И от этой постоянной самоотдачи он становится не беднее, а, напротив, богатеет сердцем.
Поэтому и тревожит меня ответ девушек первого ленинградского медучилища: положительное не удивляет, так как оно и должно быть в жизни. Нет, положительное должно удивлять, как удивляют нас талантливые романы, хорошая музыка, картины старых мастеров. Любое хорошее дело, а стало быть и любой добрый человек, при всей кажущейся естественности и даже легкости, на самом деле рождается если не в муках, то в большой душевной сосредоточенности, которая сама собой не дается.
Но, к сожалению, все мы подвержены этой иллюзии. Нас удивляет только дурное, а хорошее кажется естественным. Нас неприятно поражает, когда человек изменяется к худшему, и мы остаемся почти безучастны, когда видим, что кто-то стал лучше, добрее, участливее. Ведь это же — естественно! А то, что за «естественностью» — тяжкие сомнения, порой горький смех над самим собой, мучительная работа души, остается для нас чем-то незримым, как бы несуществующим.
Конечно, все дурное должно поражать, вызывая негодование. Но пусть и хорошее удивляет, рождая желание удивиться однажды себе самому; рано утром или поздно вечером, когда суета не успела нахлынуть или отхлынула, как большая волна, понять: а ведь я стал добрее, душевнее, совестливее. Понять и больше об этом не думать для того, чтобы не было самолюбования. И — сохранить память об этой великой минуте в форме чувства ответственности для себя и как стимул к дальнейшему самоусовершенствованию.
Неспособность изумляться хорошему сопряжена с неумением вообще это видеть. Один из вопросов анкеты, которую составила Л. С. Солосина в библиотеке имени А. П. Гайдара, гласит: «Как, по-вашему, современен ли Дон-Кихот?»
На этот вопрос получены ответы полярно противоположные. «Современен, но смешон». «Несовременен». «Дон-Кихотов сейчас мало, лично я появиться с ним в обществе не рискнула бы». «Нет, сейчас рыцарей нет».
Разумеется, ответ на этот вопрос подсказан во многом личным опытом. И все же поражает категоричность отрицательных ответов, а их большинство. И тем отрадней, пожалуй, самый глубокий ответ: «Да, современен, хотя Дон-Кихотов сейчас мало, он современен, потому что его доброта, забота об окружающих никогда не устареют, они вечны, его отношение к миру, к женщине, его рыцарство — поражает». Это ответ человека, который умеет «поражаться» высокому и доброму. Но — «поражаться» в романе, написанном гениальным писателем. Ведь в романах люди кажутся в миллион раз более интересными, сложными и глубокими, чем те, кто нас окружает в житейской повседневности. Но для того, чтобы повседневность была похожей по яркости и увлекательности на романы, надо в ее «заурядных» героях видеть ту же сложность и глубину.