Понимание - Богат Евгений Михайлович. Страница 45
Второе письмо на эту же тему.
«Несколько лет назад Вы меня бы не узнали — замкнутость, доходившая до нелюдимости, необщительность, которая граничила с угрюмостью.
И в то же время у меня было достаточно мужества, чтобы трезво оценить собственное местоположение в коллективе — в школьном классе, студенческой компании, заводском отделе. И трезво оценивая, я ужасалась, да, ужасалась. В чем дело, почему я не такая, как все. Я начала анализировать мои душевные состояния, поведение, нашла в себе силы взглянуть на себя со стороны.
И увидела: да все это из-за отсутствия во мне человеколюбия.
Я строго судила обо всех, кроме одного человека — себя самой.
Пожалуйста, посмотрите на себя со стороны и в то же время постарайтесь понять изнутри тех, кто Вас будто бы обидел. Это, по-моему, важно: уметь видеть себя со стороны, а остальных людей чувствовать и понимать изнутри, иначе и не будет человеколюбия.
Не судите строго ту девочку, инициалы которой Вы вырезали на парте, а она в ответ „нанесла Вам удар“. Дети часто бывают жестокими, и лишь потом, лучше понимая себя и жизнь, раскаиваются в содеянном. Сегодня эта девочка, уже взрослая женщина, наверное, жалеет о той „маленькой измене“.
Не судите строго и ту девушку, которая обиделась на Вас за то, что Вы не дарите ей ничего „материально-существенного“. Она, наверное, редко получала в жизни подарки, и это полудетское ее желание достойно не осуждения, а великодушного понимания.
С течением лет она все сама оценит иначе и, может быть, внукам будет рассказывать в старости, как волшебно, „посредством эфира“ Вы познакомились когда-то.
Не судите строго и ту женщину, которая отклонила дорогую коробку конфет. У нас, у женщин, нет опыта „получения подарков на улице“, к сожалению, чаще мужчина подходит к женщине на улице с менее возвышенной целью.
Умение общаться с людьми лично мне далось нелегко. Были большие муки. Я как бы одолевала ступень за ступенью… В первую очередь научилась внимательно слушать, поймите, это важно — без умения слушать человека внимательно и сочувственно нельзя возвести мосты между людьми. Потом стала учиться понимать горе и радость человека, стала отвыкать от резкости и категоричности в суждениях. И наконец, самая высшая ступень общения — научиться самой говорить с человеком: искренне, с пониманием его боли и судьбы.
Казалось бы, на этом можно остановиться — достигнута победа в общении с людьми. Но на самом деле тут-то и начинается самое ответственное и трудное: ощущаешь собственную духовную бедность, потому что хочется отдать людям гораздо более того, чем насыщена душа. И это — сильнодействующий стимул самовоспитания, самоформирования. Парадоксальная диалектика: возвращаешься опять… к одиночеству. Для того, чтобы читать, думать, учиться понимать, но это уже качественно иное одиночество, чем то, что было вначале, одиночество не во имя себя, а во имя людей, одиночество не замкнутое, а как бы раскрытое всем навстречу. Буду счастлива, если Вы поймете, что я хотела высказать…»
Обширность почты, полученной после опубликования этого материала, объяснялась во многом «эффектом узнавания». Ряд читателей узнавали в герое исповеди себя сегодняшнего и искренне ему сочувствовали, многие узнавали в нем себя «вчерашнего» или «вчерашнюю» и делились опытом исцеления. Иногда полного исцеления, чаще неполного…
«Узнала себя, искания и муки. Страшная это вещь — одиночество. Острое, как лезвие ножа. В моей судьбе есть известное родство с судьбой Одинокого Человека. И в то же время существуют большие различия: я росла не в детском доме, а в семье. У меня были папа и мама, брат, друзья. Но общее с ним, несмотря на это — в одной весьма существенной черте, я бы назвала ее „книжностью“. Книги заслоняли от меня жизнь, углубляли детскую наивную веру в легкое торжество добра, вели к замкнутости характера.
Книги учат уму, но не учат общению.
Я росла молчаливой, застенчивой.
И вот школа позади, началась взрослая жизнь. И тут я с особой остротой поняла: не готова я быть взрослой. Моя замкнутость, „книжность“ научили меня наивно верить в добро, но не бороться со злом, с ложью, с жестокостью. На переломе судьбы я ощутила себя беспомощной. Немалую роль, возможно, сыграл и „фактор двадцатого века“. Темп жизни, особенно в больших городах, все больше возрастает, увеличивается резко поток информации, которую нужно усвоить; как в калейдоскопе мелькают, меняются лица окружающих людей. Перестаешь чувствовать духовный мир отдельного человека, углубляется собственная духовная отчужденность. Это тоже, в какой-то мере, плод книжного воспитания. Книжного и, пожалуй, — „телевизионного“. Часто телевизор заменяет непосредственно живое общение. Да, с телевизором легче. На него не нужно растрачивать тепло и участие. Но ведь в беде идешь к людям, а не к телевизору!
Я не хочу все эти суждения возводить в рамки неизбежности: ведь далеко не всем угрожает одиночество. Но, по-моему, всем надо учиться искусству общения. Не в один день Москва строилась, и не в один день человек „строит“ себя. Я не научилась до сих пор этому искусству, лишь начинаю учиться».
Читая все эти письма, нельзя было не подумать о духовном богатстве нашего общества: я ощущал поток сочувствия, который шел навстречу одинокому человеку; как бы выплескивался опыт души, наблюдений, мыслей, борьбы с собой и переделки себя.
Ему писали о том, что надо смотреть на себя самого не как на неудачника, а как на «полуфабрикат», что работа по самовоспитанию нужна в любом возрасте и реальна такая перемена в себе, когда личность из одинокой и неприкаянной становится нужной, необходимой, к ней тянутся, ею дорожат.
Ему писали о ценностях его духовного мира, о том, что эти ценности должны быть залогом не разъединения, а соединения с людьми, надо лишь не замыкать их в себе, а открывать миру. В этом и состоит самый существенный, капитальный момент перемены, которой от него ожидают. От замкнутости — к необходимости людям. «Будьте мужчиной! — писали ему женщины. — Делайте добро людям, которые в нем нуждаются».
«Будьте человеком! — писали ему мужчины. — Живите деятельно, бесстрашно и вы почувствуете, что люди, окружающие вас, вовсе не бездушны и холодны»… Ему писали о радости человеческого общения, когда в окружающих людях открывается самое существенное. Автор одного из писем напоминал известное высказывание Маркса о том, что бывает, когда между собой объединяются коммунистические рабочие — «курение, питье, еда и т. д. не служат уже там средствами соединения людей, не служат уже связующими средствами, для них достаточно общения… человеческое братство в их устах не фраза, а истина и с их загрубелых от труда лиц на нас сияет человеческое благородство». «Монолог одинокого человека» вызвал ответные монологи, в которых был сосредоточен ценный духовный опыт. Я познакомлю с ними читателей. Сейчас же мне хочется чуть подробнее развить соображение о пользе и вреде «книжного воспитания».
Вот голос за «книжность»:
«…У нас была хорошая библиотека: Писарев, Чернышевский, Добролюбов, Л. Толстой, Тургенев, Горький. Я читал все это запоем, особенно много читал в детстве. И „обильный заряд литературы“ сыграл огромную роль в формировании моего мира. В сорок лет я пережил столько, сколько не каждый глубокий старец, наверное, испытал. Но удивительное дело, несмотря на то, что я часто терпел поражения, мой оптимизм не пострадал. И хотя я совсем уже не тот, что был в восемнадцать лет, я убежден, что умирать буду с той же неистребимой верой в человека, в его назначение на земле и сущность».
А вот голос против «книжного воспитания»:
«Если формировать личность так, как в теплице, в основном на книжках, где неизменно торжествуют доброта и справедливость, то человек, войдя в реальную жизнь, „обламывается“ и разочаровывается. Наступает в жизни некоторых заядлых книжников странный момент, когда, столкнувшись с живой жизнью, они начинают испытывать неприязнь к любимым томам и писателям».