Воспоминания - Герцык Евгения К.. Страница 35

Недель пять назад мы получили из Москвы двадцать долларов через одну незнакомую даму, сообщившую нам, что эти деньги от Вас. Я написала Вам тогда открытку (по Парижскому адресу) – не знаю, дошла ли? Не могу выразить, как нас смутила и тронула эта присылка. Мы знаем, как трудна Ваша жизнь, и нас всех очень мучает, что Вы себя лишили такой суммы. Дм. Евг. надеется, что как-нибудь справится и хотя по частям вернет Вам эти деньги.

Но если бы Вы знали, в какой трудный миг они пришли и как выручили нас! На Судакский дом был наложен большой налог, жалованье из Университета задерживали без конца, и мы нищенски прятались, рискуя быть выселенными из дома.

Вы знаете, что здесь кроме сестры, живёт наша belle-mere, больная жена брата (его самого год назад выслали из Крыма), и её маленькая дочка, так что им очень трудно и особенно важно сохранить кров. Их единственный добытчик – далеко, а в доме постоянные болезни. Теперь сестра собирается в Москву (не знаю, – сможет ли поехать) и будет всячески стараться достать переводную работу себе и мне и пристроить свою (по моему, очень интересную) статью об Эдгаре По.

Несмотря на материальные невзгоды – мы все же хорошо провели лето – было радостно быть вместе, мы много читали и говорили «по-старинному», а наши судакские горы и море по-прежнему прекрасные.

Скажите А. Мих. Ремизову, когда его увидите, что нам прислали из заграницы его статью о Розанове (там же о Вопрос, жизни и о Дм. Евг.). Очень хорошо он написал – и Дм. Евг. утешился и развеселился, читая свою характеристику, как издателя.

Но в настоящее время он уехал очень подавленный, так как мало вероятия, что за ним сохранится место в Университете. Там огромные «сокращения», а гистологический Институт, где он преподавал, совсем упразднен. Скоро выяснится наша ближайшая доля (или бездолье), и я тогда сообщу Вам о ней.

В Москву перебраться невозможно, это говорят все (немыслимо найти помещение, нет работы, нет у нас обуви и теплой одежды для севера и т. д.) – Так что будем придумывать что-нибудь другое. Я не унываю и верю, что найдется исход, как уже находился столько раз. Спасибо Вам, наш добрый друг, за всю заботу о нас и за сведения о Париже. Я понимаю, что нужно чудо, чтоб устроиться сносно за границей, – из Праги Сергей Николаевич {Булгаков.} уже давно писал нам, не советуя ни в каком случае ехать туда, и радуясь, что его сын Федя остался в России. Нет, очевидно надо unserer Heimat treu bleiben и возводить новую жизнь среди осыпающихся русских песков…

На этот раз кончаю, чтоб не перегрузить конверт, – всегда неуверенность, что письмо дойдет.

Я пробуду здесь ещё недели две с младшим мальчиком, а потом – опять в Симферополь, но до тех пор ещё надеюсь написать Вам.

Еще раз от всего сердца спасибо за помощь и отзывчивость. Шлю Вам, Анне Елеазаровне и девочкам горячий привет. Письмо Ваше сегодня пересылаю Дм. Евг.

Ваша Аделаида Жуковская

Много ли пишете это лето? Всем нашим друзьям – Бердяевым и Ремизовым – шлю душевный привет.

Каким инженером будет Наташа? архитектором? техником?

Дорогой Лев Исакиевич!

Не знаем Вашего адреса и потому пишу всего несколько слов по адресу, данному Вами в последнем письме. Может быть дойдет до Вас? На днях из письма Гершензона узнали, что Вы все ещё не можете поправиться, и какие-то внутренние боли упорно мучают Вас. Нас это встревожило, и потому будем очень благодарны если Вы, хотя бы открыткой, сообщите о себе… Как себя чувствуете?

Перебрались ли в Париж? Там ли Бердяевы? и Ремизовы? Что делают Таня и Наташа? Нашла ли Наташа уже применение своему инженерному званию? Столько вопросов теснятся в душе, но не хочу обременять Вас.

Вы пишете, что собираетесь послать нам (или уже послали?) свою книгу о Паскале. Вот была бы радость, если б она чудом дошла до нас! Русский или французский экземпляр? Я написала об этом сестре, и она с таким же нетерпением ждет её.

Вы очень заинтересовали нас упоминанием о Paul Valery – так хотелось бы знать, в каком роде он пишет, в чем его философия? Может быть, он есть первое большое глубокое явление, порожденное всем пережитым…

У нас переводится и выходит огромное количество новых французских книг, но, конечно, до философии ещё не добрались – да и не доберутся. Её, как и все гуманитарные науки, упразднили в России. Мне бывает иногда невыносимо тоскливо от грубого материализма, проникшего во все области и подавившего все собой.

В беллетристике появились два, три очень талантливых, ярких, своеобразных писателя (Бабель, Замятин и Сейфуллина) с богатым, свежим языком… Это тот же безнадежный, голый реализм, но, благодаря талантливости, дающий на миг иллюзию, что такова и есть жизнь, – и лишь потом, по чувству унижения и протеста, сознаешь, что все это изображено «на плоскости» – без «вертикала» – как говорил Вяч. Ив. – О нашей жизни как-то не хочется говорить в этот раз.

Остались ещё на год в Симферополе, так как пока Дм. Евг. имеет кое какие занятия при Университете, а одно время занимался корректурой в типографии.

Конечно, жизнь трудна, но так многие живут ещё хуже. Лишь бы сохранить здоровье и силы, а как раз сейчас Дм. Евг. сидит дома в инфлюэнце и должен был прервать занятия.

Мучает нас то, дорогой Лев Исакиевич, что несмотря на огромное желание – все ещё не в состоянии отложить хоть что-нибудь для возвращения Вам нашего долга… Шлю Вам, Анне Елеазаровне и девочкам (их уже нельзя называть так!) горячий привет.

Дм. Евг. хочет приписать. Отзовитесь. Ваша А. Ж.

(Аделаида Жуковская)

Целую тебя, дорогой Лев Исаакович.

Привет Анне Елеазаровне и твоим милым дочкам Тане и Наташе. Сейчас в инфлюэнце сижу дома и читаю. Из серьезного теперь читаю только по своей специальности биологии.

Как твое здоровье? Будь здоров

Дмитрий Жуковский

О загранице перестали мечтать. Чувствую, что это не может и не должно совершиться человеческим произволением.

Николаю Александровичу и Лидии Юдифовне {Бердяевы} шлю горячий привет и поцелуй. Не знаю их адреса. В Судаке дело обстоит печально. Наш дом муниципализировали, и все мои (сестра, жена брата и Ев. Ант.) очевидно последнюю зиму проводят там – их просят освободить дом. Но может быть это и к лучшему, т. к. заставит искать энергичного выхода и переезда.

[Судак, конец июня 1925 г.]

Дорогой друг Лев Исакович, и хочется писать тебе и так трудно, ты знаешь, верно, о нашем ужасном, непоправимом несчастии. Мы проглядели… болезнь почек. Она выражалась лишь болями в спине сравнительно мало беспокоившими. 20 мая Ад. Каз. переехала в Судак. По дороге она сильно промокла под дождем. Около 12-го июня произошел первый страшный припадок уремии, от которого она оправилась, а через две недели второй припадок, который унес её. Похоронена в Судаке.

Не могу, дорогой, ничего писать. Хочется только крепко поцеловать тебя. Хочу послать тебе несколько её стихотворений.

ДЕКАБРЬ 1921

Святая книга… я одна -

За мною день чернорабочий,

Еще не спала пелена,

Не тороплюсь навстречу ночи.

Лежу так, как легла ничком,

Не шевелясь усталым телом,

Еще не смолк дневной содом,

Еще нет мочи крыльям белым.

Безмолвна под рукой моей

Пророчественная страница:

Ах, впереди таких же дней

Неисчислима вереница!

Что скажешь в утешенье ты?

Простишь ли в благостной святыне

Всю неулыбость нищеты,

Все малодушие уныний.

Объемлет тяжкий сон меня,

Не давши разгореться мигу.

Сжимает сонная рука

Молчащую, святую книгу.

1921

Поддержи меня, Господи, святый!

Засвети предо мною звезду -

Видишь нужен мне провожатый,

Еще миг и я упаду…

Знаю – раб я негодный, ленивый,

Не сумела сберечь свой кров,