Великое избавление - Джордж Элизабет. Страница 20

– Стесняется малютка, – громогласно заметил Хэнк, жадно уписывая большой квадратный тост вприкуску с яичницей. – Но вчера вечером после ужина она таки навела нас на след. Вы ведь тоже слышали насчет младенца, а?

Дебора и Сент-Джеймс переглянулись, решая, кому из них подавать ответную реплику. Мяч перелетел на поле Деборы.

– В самом деле, слышали, – подтвердила она. – Из аббатства доносится плач. Дэнни сообщила нам об этом, как только мы приехали.

– Ха! Еще бы не сообщила, – подхватил Хэнк и, боясь остаться непонятым, пояснил: – Пташка-милашка. Сами видели. Хочет быть в центре внимания.

– Хэнк, – пробормотала его жена, уткнувшись носом в кашу. Ее светлые, с соломенным отливом волосы были коротко подстрижены, открывая заметно покрасневшие кончики ушей.

– Джо-Джо, эти люди – вовсе не дураки, – возразил Хэнк. – Они знают, что к чему. – Тут он махнул вилкой в сторону англичан. Кусок сосиски едва не слетел с ее зубцов. – Вы уж извините мою Горошинку. Казалось бы, поживешь в Лагуна-Бич, чего только не насмотришься, верно? Слыхали небось про Лагуна-Бич, штат Калифорния? – Он даже не сделал паузу, чтобы дать им время для ответа. – Самое прекрасное место на земле, вы уж извините, что я так говорю. Мы с Джо-Джо прожили там – сколько мы там живем, милашка? Двадцать два года, верно? – а она все еще краснеет, честно вам говорю, когда видит, как парочка извращенцев обнимается. Я ей говорю: «Нечего обращать внимания на извращенцев, Джо-Джо». – Тут американец слегка понизил голос и добавил доверительно: – Они там у нас прямо из ушей вылезают, в Лагуна-Бич.

Сент-Джеймс старался не встречаться взглядом с Деборой.

– Прошу прощения? – переспросил он, не совсем понимая, что пытается рассказать ему Хэнк.

– Извращенцы, говорю. Голубенькие. Гомо-сек-сулисты. Их прямо-таки миллионы в Лагуна-Бич. Все теперь хотят у нас поселиться. Да, а что касается аббатства, – Хэнк на мгновение прервался и с жадностью отхлебнул кофе из чашки, – похоже, все дело в том, что Дэнни и ее-сами-знаете-кто повадились регулярно там встречаться. Ну, сами понимаете. Пообжиматься малость. И в ту самую ночь три года назад они аккурат решили, что настала пора, так сказать, увенчать отношения. Все ясно?

– Абсолютно, – подтвердил Сент-Джеймс, по-прежнему избегая глядеть в глаза Деборе.

– Ну, знаете ли, Дэнни чуточку напряглась. В конце концов, девственница, все в первый раз, це-ло-мудрие – это такая штука, с ней легко не расстанешься, верно? В здешних местах к этому серьезно относятся. А если малышка Дэнни позволит своему парню – тут уж назад пути нет, верно? – Он явно дожидался ответа.

– Наверное, нет, – подтвердил Сент-Джеймс.

Хэнк энергично закивал.

– И вот, как рассказывает сестрица Анжелина…

– Неужели и она там была? – изумился Сент-Джеймс.

Хэнк с минуту попыхтел, обдумывая вопрос со всех сторон, яростно и восторженно громыхая ложечкой по краю стола.

– Ну, вы парень не промах! – восхитился он и тут же постарался вовлечь в разговор Дебору: – Он у вас всегда такой?

– Всегда! – поспешно заявила она.

– Замечательно! Ну, так насчет аббатства… «Господи помилуй!» – взглядом сказали друг другу Дебора и Сент-Джеймс.

– И вот этот парень наедине с Дэнни. – Для наглядности Хэнк размахивал в воздухе ножом и вилкой. – Ружье заряжено, палец на курке. И тут ни с того ни с сего младенец начинает орать, да так, что и джаз-банд его не заглушит. Можете себе это вообразить?

– Во всех подробностях, – буркнул Сент-Джеймс.

– Ну, эти двое как услышали младенца, решили, что это вроде как Господь Бог самолично вмешался. Выскочили из аббатства, словно все черти за ними гнались. И на этом делу и конец, друзья мои.

– Вы имеете в виду – конец легенде о плаче младенца? – уточнила Дебора. – О, Саймон, я так надеялась услышать его нынче ночью. Или даже днем после обеда. Оказывается, отвращать эту злую примету очень даже увлекательно.

«Хитрюга!» – ответил ей муж одним взглядом.

– Не крику младенца, – поправил Хэнк, – а шашням промеж Дэнни и как там парня звали. Ты не помнишь, а, Горошинка?

– Странное какое-то имя. Эзра, кажется. Хэнк кивнул:

– В общем, Дэнни прибегает сюда и поднимает такой переполох, что чертям тошно стало. Дескать, ей сей момент нужно исповедаться и примириться с Богом. Они наскоряк зовут местного священника. Настоящий экзорцизм, представляете?

– А кого очищали – Дэнни, пансион или аббатство? – полюбопытствовал Сент-Джеймс.

– Всех троих, приятель. Сперва поп примчался сюда, побрызгал тут святой водичкой, потом бегом в аббатство и… – Американец оборвал свой рассказ на полуслове, лицо его сияло подлинным восторгом, глаза горели. Умелый рассказчик знает, как удержать внимание публики вплоть до последней, завершающей историю точки.

– Еще кофе, Дебора?

– Нет, спасибо.

– И что бы вы думали? – окликнул их Хэнк.

Сент-Джеймс призадумался над его вопросом. Под столом жена тихонько массировала ступней его здоровую ногу.

– Что же? – покорно переспросил он.

– Черт меня подери, если он не нашел там настоящего младенца. С только что обрезанной пуповиной. Пара часов, как на свет народился. К тому времени, как старик добрался туда, младенец уже окоченел. Нарочно его выбросили, ясно?

– Какой ужас! – побледнела Дебора. – Страшное дело.

Хэнк вновь кивнул торжественней прежнего.

– Страшное дело, вы говорите, а каково пришлось бедняге Эзре? Держу пари, он с тех пор так и не может сделать сами-знаете-чего.

– Чей это был ребенок?

Хэнк пожал плечами и вернулся к своему остывшему завтраку. Его интересовали лишь наиболее смачные моменты этой истории.

– Это неизвестно, – ответила Джо-Джо. – Малыша похоронили на деревенском кладбище. И такую странную надпись сделали на этой бедной маленькой могилке. Я ее даже с ходу и не припомню. Сходите туда, посмотрите сами.

– Это ж молодожены, Горошинка, – встрял Хэнк, широко осклабившись и подмигивая Сент-Джеймсу. – У них есть дела поинтереснее, чем бродить по кладбищам.

Похоже, Линли – любитель русской музыки. Они прослушали Рахманинова, затем перешли к Римскому-Корсакову, а теперь вокруг грохотала канонада увертюры «1812 год».

– Вот. Слышали? – спросил Линли, как только отзвучали последние ноты. – Тарелки отстали на полтакта. Но больше у меня претензий к этой записи нет. – С этими словами он выключил магнитофон.

Барбара впервые заметила, что ее напарник не носит никаких украшений, ни перстня с гербом и печаткой, ни дорогих часов с золотым браслетом, блестящим в лучах света. Почему-то отсутствие подобных признаков роскоши поразило ее не меньше, чем могла бы потрясти самая назойливая демонстрация примет графского достоинства.

– Я не заметила, к сожалению. Я плохо разбираюсь в музыке. – Неужели он в самом деле рассчитывал, что она, девушка из низов, способна поддержать беседу о классической музыке?

– Я тоже мало что о ней знаю, – признался ее собеседник. – Люблю слушать, только и всего. Боюсь, я из тех невежд, что говорят: «Я ничего в этом не смыслю, зато знаю, что мне по душе».

Барбара недоверчиво прислушивалась к его словам. Этот человек окончил Оксфорд, его диплом по истории был признан лучшим на курсе. Как же он может называть себя невеждой? Разве что он пытается помочь ей расслабиться, пускает в ход свои чары – уж это-то он умеет. Для него это так же естественно, как дышать.

– Я полюбил эту музыку, когда болел мой отец, в самые последние его месяцы. Всякий раз, когда я приходил навестить его, в доме играла музыка. – Умолкнув, Линли вынул кассету из магнитофона, и наступившая тишина показалась Барбаре столь же громкой, как прежде была музыка и куда более тревожной. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова заговорил, Линли продолжил свой рассказ с того самого места, на котором остановился. – Он таял на глазах. Столько боли. – Линли откашлялся. – Мама не захотела отпустить его в больницу. Даже в самом конце, когда ей так требовалась помощь. Она сидела с ним целыми днями, час за часом, и смотрела, как он умирает. Мне кажется, только музыка помогла им продержаться последние недели. – Теперь Линли не отводил глаз от дороги. – Она держала его за руку, и они вместе слушали Чайковского. Под конец он совсем не мог говорить. Мне хотелось верить, что музыка говорит за него.