Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества - Лукач Георг. Страница 105

В этом развитии гегелевской мысли французская революция, как мы это уже могли увидеть, представляется как событие важнейшего значения. И это необходимо подчеркнуть хотя бы потому, что современные интерпретаторы Гегеля стремятся всячески замазать, фальсифицировать эти его черты, его антифеодализм, его презрение к реставрации в целях защиты сконструированной ими линии развития, якобы идущей от Гегеля к Ранке и Бисмарку. Эти фальсификаторы Гегеля применяют, между прочим, прямо-таки варварские методы и средства всеобщей фальсификации истории. Розенцвейг, например, который знает произведения Гегеля слишком хорошо, чтобы не видеть близость воззрений Гегеля с наполеоновской концепцией государства, просто фальсифицирует саму сущность всего наполеоновского периода: он видит в нем восстановление старого режима в стиле Людовика XIV [17]. На таком основании уже совсем нетрудно превратить Гегеля сначала в сторонника старого режима, а затем в предшественника Бисмарка. В действительности же воспроизведенная нами вкратце гегелевская концепция конституционной монархии, сформулированная по образцу Монтескье, есть мысленное воспроизведение частично Англии, частично наполеоновских государств — тех государственных форм, которые оказались результатами буржуазных революций. Это воззрение Гегеля выражено во всех его высказываниях и исследованиях по вопросам государства и права. О характере его подходов мы поговорим ниже в другой связи. Здесь же укажем на то, что даже предложенная Гегелем система налогообложения сориентирована на английский образец (А. Смит) и решительно направлена против всех форм пережитков феодализма в сфере государственных доходов (например, доменов) [18].

Мы сможем наилучшим образом понять историческую концепцию Гегеля о современном государстве, если вернемся к мистической фигуре Тезея. Образ Тезея всплывает не только в связи с концепцией Макиавелли, воспроизведенной в сочинении Гегеля о конституции, но и сам по себе, хотя и в достаточно запутанном месте, исторический и социальный смысл которого мы надеемся пояснить, привлекая для этого некоторые замечания Гегеля в его лекциях, прочитанных позднее (в 1805/06 гг.). Гегель говорит: "Этот Тезей наших дней должен был бы обладать достаточным великодушием, чтобы предоставить народу, собранному им из разрозненных мелких народностей, право участия в общих делах, — поскольку же демократическое устройство, подобное тому, которое некогда Тезей дал своему народу, превращается в больших государствах нашего времени во внутреннее противоречие, то участию народа необходимо придать характер организации; современный Тезей должен обладать и достаточной твердостью характера, ибо, хотя полнота государственной власти в его руках и может служить ему достаточной гарантией того, что он сумеет оградить себя от неблагодарности, которой некогда отплатили Тезею, — он должен быть готов претерпеть такую же ненависть, как Ришелье и другие великие люди, устранившие специфические особенности внутри государства" [19].

Отклонение демократии Гегелем для нас не является чем-то новым. Также и сама мысль о том, что демократия была пригодной формой управления для античных городов-государств и что она не подходит к современным крупным государствам, не является новой ни для Гегеля, ни сама по себе. Это общая идея французского Просвещения. Решительность мысли Гегеля в этом вопросе важна для нас в том отношении, что в ней отражена уже зародившаяся во Франкфурте и далее развившаяся в Йене философия истории, согласно которой античность является полностью уже прошедшим этапом развития человечества, и тем самым она перестала быть для нас образцом в организации государства и общества. Этот вопрос более детально мы, однако, рассмотрим ниже.

Что же касается образа Тезея, то мы не должны позволить ввести себя в заблуждение из-за крайне общих, а местами просто темных рассуждений Гегеля. Разумеется, для Гегеля "всемирно-исторический индивид" всегда лишь исполняет веление мирового духа. Однако, как мы это вскоре увидим, у Гегеля все время идет речь о господстве принципа исторической необходимости и Тезей всегда является лишь орудием, инструментом мировой истории для осуществления конкретно-необходимых в данный момент перемен. Противоположность же, которую устанавливает здесь Гегель между Тезеем и массой народа, — это противоположность "всемирно-исторического индивида", постигшего необходимость всеобщих изменений после французской революции, косному и отсталому немецкому народу, все еще дремлющему в своем феодальном и мелкобуржуазном ничтожестве и к тому же защищающему это свое ничтожество, как "особенность и своеобразие людей", от всякой встряски. Когда Гегель говорит о "неблагодарности", выпавшей на долю таких великих людей, как Ришелье, то это выражено, быть может, несколько темновато и не совсем верно; смысл же сказанного можно все же выразить достаточно ясно: Ришелье смертельно ненавидел феодальное дворянство Франции, самостоятельную власть которого он и уничтожил. Этот факт Гегель четко фиксирует, соотнося его с положением вещей в Германии. Наблюден по верное, однако форма его изложения может ввести в заблуждение, потому что французское дворянство не имело основания испытывать благодарность к Ришелье, и потому его ненависть к Ришелье не могла иметь характер какой-то неблагодарности.

В своих лекциях 1805–1806 гг. Гегель вновь говорит о Тезее как об основателе государства. Он говорит о том, что все государства были созданы путем насилия и что его носителями были также великие люди. "Преимущество великого человека в том, чтобы знать и выражать абсолютную волю. Все собираются под его знамя; он их бог. Так Тезей основал Афинское государство; так во французской революции ужасную силу получило [в свои руки] государство, целое вообще. Эта сила не деспотизм, но тирания, чистое страшное господство. Но оно необходимо и справедливо, коль скоро оно конституирует и сохраняет государство как этот действительный индивидуум. Это государство есть простой абсолютный дух, который знает самого себя и для которого не имеет силы ничто, кроме него самого, — не имеет силы понятие о хорошем и дурном, позорном и подлом, о коварстве и обмане. Он выше всего этого, ибо зло примирено в нем с самим собой" [20].

В своих рассуждениях, касающихся непосредственно этого предмета, Гегель говорит о том, что эта тирания необходима для того, чтобы приучить народ к "послушанию" по отношению к новым государственным институтам. Однако здесь не следовало бы цепляться за термин "послушание". Разумеется, в этих рассуждениях Гегеля содержатся и антидемократические тенденции. Однако главное направление этих рассуждений исходит из исторически правильного понимания того, что не только следует разгромить отжившие учреждения (феодализм), но и необходима еще тираническая власть, которая бы окончательно пресекла все попытки их восстановления. Далее Гегель рассматривает тиранию как необходимый период перехода между двумя общественными и политическими системами. "Тирания свергается народами, ибо она отвратительна, подла и т. д., но в действительности лишь потому, что она излишня. Память о тиране презирают; он выступает в памяти народа именно как знающий себя дух, который, как бог, действует лишь в себе и для себя и уже заранее готов встретить лишь неблагодарность своего народа. Будь он мудрым, он сам бы отменил свою тиранию, поскольку она излишня. Но, поскольку он не делает этого, его божественность является лишь божественностью животного, слепой необходимостью, которая заслуживает ненависти именно как зло. Робеспьер поступил в этом случае именно так. Его сила оставила его, так как его оставила необходимость, и потому он был насильственно свергнут. Необходимость совершается, но каждая часть необходимости распределяется обычно между отдельными [индивидами]. Один — обвинитель и защитник, другой — судья, третий — палач; но все необходимы" [21].