Основные проблемы гражданского права - Покровский Иосиф Алексеевич. Страница 69

Но это подводит нас уже к другой стороне рассматриваемых норм - к стороне экономической: точно ли они имеют ту высокую "социальную" ценность, которая им приписывается?

Как мы видели, общим назначением этих норм, по мысли их авторов, является помощь "экономически слабейшим". При этом имелись в виду именно "экономически слабейшие" классы населения, вокруг которых только и вращается весь нынешний "социальный вопрос". В какой же мере наши статьи могут быть им полезны?

Прежде всего, обратим внимание на то, что в нынешних редакциях статей эта сторона совершенно затушевывается: запрещается вообще пользоваться чужой нуждой для приобретения себе "чрезмерных выгод". Вследствие этого правило будет действовать даже тогда, когда в силу каких-нибудь исключительных обстоятельств "экономически слабые" окажутся в состоянии диктовать свои условия "экономически сильным". Представим себе случай, когда прокутившийся в данный момент барин обращается с просьбой о займе к лакею или швейцару; представим себе случай, когда для расчистки пути от заносов необходимы экстренно рабочие руки соседних крестьян, и т.д., и т.д. Если все эти "экономически слабые" лица вздумают воспользоваться редким для них благоприятным случаем во всю меру закона спроса и предложения, все признаки ростовщичества будут налицо. Вопрос о чрезмерности не будет вызывать никаких сомнений, так как обычный уровень их вознаграждения будет всегда говорить против них. В результате обычная "эксплуатация" их труда останется при них, но те редкие случаи, когда конъюнктура сложится для них благоприятно, правом для них будут уничтожены. А в общем балансе рассматриваемых норм и эта их сторона имеет немаловажное значение.

Совершенно очевидно, далее, что реальной помощи "экономически слабым" эти статьи не дадут, так как их положение как экономически слабых создается не "чрезмерной", а самой обыкновенной эксплуатацией, которая перед всяким судом пройдет без сучка и задоринки. А пока они будут оставаться в этом положении, они будут нуждаться и в кредите, и в распродаже своего скарба при всяких экстренных случаях для получения необходимой суммы денег. "Спрос" на кредит будет; будет, конечно, и "предложение", и притом, разумеется, самое ростовщическое: нельзя же все приписывать только жадности человеческой натуры, надо помнить и о том, что всякий кредит подобного рода должникам совершенно не обеспечен и полон риска. Уничтожить этого "предложения" нельзя, и мы знаем уже, что всякие законы против ростовщичества оказывались в истории в этом отношении бессильными. Не уничтожат его, конечно, и наши статьи, но они повысят риск ростовщика еще более, а это отзовется только одним - новым повышением выговариваемых им себе премий. Риск недействительности сделки будет переложен на плечи потребителей кредита, и, таким образом, положение "экономически слабых" вместо ожидаемого улучшения претерпит только новое и весьма существенное ухудшение. Пусть в одном случае из десяти Фемида будет иметь удовольствие изобличить ростовщика и уничтожить ростовщическую сделку, но мы не должны забывать, что слух о таком одном случае, проникнув в "экономическое подполье", вызовет там немедленно общее вздорожание "кредитных операций" к несомненному ущербу его подневольных клиентов...

Правильно говорит Рlaniоl: "Есть много сторонников законов против ростовщичества, но я не из их числа. Такие законы ничему не помогают, а только заставляют ростовщиков скрываться еще глубже и брать за риск еще больше. Защита законов в конце концов обращается в тягость для тех, кого защищать хотели".

Уже этих соображений достаточно для того, чтобы составить себе надлежащее представление об истинной ценности всех норм подобного рода. Но их вредное влияние идет гораздо глубже, оно проникает в самую психологию общества.

Весь мир изнывает под гнетом "социального вопроса", ищет средств для уврачевания все шире и шире развертывающихся социальных бедствий. И в этот момент мучительных исканий законодатель бросает свою общую норму, запрещающую "чрезмерно" пользоваться "нуждой" другого. Появлению этой нормы предшествуют сладкие "объяснения" о необходимости усиленной защиты "экономически слабых" и "более социального" направления в законодательстве. Вступление этой нормы в действие, как мы это видим на примере Германии, сопровождается кликами восторженных приветствий. Все это может создавать в "буржуазных" слоях общества ощущение успокоения: как будто бы "социальный вопрос" разрешен, беды уврачеваны; над всей областью экономических отношений бдит неусыпное око правосудия и справедливости, которое не допустит никакой эксплуатации одних другими...

Вот в этом-то психологическом влиянии подобных законодательных мер скрывается их наибольшая опасность, их наибольший социальный вред. Они - своего рода общественный наркоз, усыпляющий мысль и совесть, отвлекающий их от более трудных, но единственно действительных приемов лечения. При таких условиях первой обязанностью науки является предостережение против увлечения наркозом и предупреждение: если вы подлинно и искренне хотите помочь "экономически слабым", ищите других, более действительных средств *(121).

Мы пересмотрели общее положение принципа договорной свободы в современном праве. Мы видели, что если в некоторых отношениях (например, в вопросе об обязательствах на действия неимущественные) содержание этого принципа расширяется, то в общем итоге, наоборот, основной тенденцией времени является стремление к его ограничению. Стремление это имеет своим источником экономические язвы современного капиталистического строя, и потому ярче всего оно сказывается именно в области договоров имущественных; даже "добрые нравы" и "добрая совесть" привлекаются в жизни главным образом для наиболее желательного урегулирования этих последних. Ограничительная тенденция по адресу договорной свободы является бесспорным отражением того смутного общественного сознания, что исключительное господство индивидуалистических начал в экономической области не может привести к такому регулированию общественной жизни, которого требует развившаяся социальная этика. Чувствуется, что здесь необходима не только "индивидуализация", но и "солидаризация" или "социализация".

И вот в качестве универсального средства для осуществления такой "социализации" выдвигается "свободное судейское правотворение". Внеюридические инстанции, которые привлекает право для своего пополнения, растут в числе и расширяются в объеме; но мы видели, что все они в конечном счете служат только прикрытием для свободного усмотрения судьи. Этот последний оказывается контролером гражданской жизни не только с точки зрения ее законности, но и с точки зрения "общественного порядка", "добрых нравов", "доброй совести", экономической справедливости. Целые узлы важнейших социальных проблем переброшены законодателем на плечи судьи: не умея разрешить их сам, он ждет разрешения от этого последнего.

И когда отдаешь себе отчет во всей огромности этих проблем, не можешь не усомниться в правильности такого приема социального регулирования. Самоустранение законодателя в расчете на судью кажется если не трусостью, то, во всяком случае, немощностью.

Устраняясь от непосредственного разрешения выдвигаемых жизнью вопросов и распыляя общественную энергию на борьбу по мелочам в конкретных судебных процессах, законодатель в то же время подобным приемом создает почти полную зависимость всей гражданской жизни от дискреционного усмотрения бесконечной массы отдельных лиц (судей). Нечего и говорить о том, в какой степени этим вносится во всю область юридических отношений элемент случайности; почти весь гражданский правопорядок приобретает характер неопределенности и прекарности...