Георгий Конисский - Кашуба Мария Васильевна. Страница 4

Около двух лет молодой иеромонах старательно и упорно готовится к преподавательской деятельности в родной alma mater. Все свободное от службы время он просиживает в библиотеке Академии, перелистывает конспекты и студенческие записи курсов поэтики, риторики и философии своих предшественников. Блестящее знание классических языков делает доступными для него на языке оригинала произведения Аристотеля, Плутарха, Цицерона, Овидия, Вергилия, Эразма Роттердамского, Яна Амоса Коменского, а также их многочисленных комментаторов. Читает он сочинения Декарта, Галилея, Гассенди. Его живо интересует и русская общественная мысль, увлекает поэзия А. Кантемира, М. Ломоносова, исторические труды В. Татищева.

В 1745 г. Конисский становится за профессорскую кафедру и читает слушателям свой курс поэтики [3]. Составленный им курс сохранился в ряде записей. Одна из них находится в Центральной научной библиотеке АН УССР в Киеве (6). Латинское название [4] курса в переводе звучит так: «Правила поэтического искусства, [почерпнутые] из авторов, изучающих естество поэзии, кратко, с нужнейшими наблюдениями, собранные и в пользу студенческой молодежи изложенные и истолкованные в родной… академии 1746 г.». Конисский во многом следует положениям курса поэтики Ф. Прокоповича, страстным приверженцем дел и мыслей которого он был на протяжении всей жизни. Курс соблюдает традиционное деление на три книги: 1) понятия, касающиеся стихосложения; 2) виды поэзии (эпос, трагедия, комедия и др.); 3) начала риторики. В первой книге поэтики Конисского есть интересный раздел об украинском стихе [5], о котором в более ранних курсах поэтики почти не упоминается. Только в поэтике Митрофана Довгалевского (1736) мы встречаем рассуждения о славянских стихах, но речь идет в основном о стихе польском (см. 17). Конисский сам сочиняет ряд стихотворений на украинском языке, но в основном пользуется для иллюстрации своих положений поэзией Ф. Прокоповича и М. В. Ломоносова.

Работа Конисского над усовершенствованием стихосложения имела важное значение для развития теории поэтики на Украине и в Белоруссии. К тому времени в России уже была разработана система силлабо-тонического стихосложения В. К. Тредиаковским («Новый и краткий способ к сложению российских стихов», 1735) и М. В. Ломоносовым («Письмо о правилах российского стихотворства», 1739). Под влиянием Ломоносова Конисский стремится применить некоторые новшества и в области украинского стихосложения. Как образец для анализа леонинского силлабического стиха он рассматривает в своей «Поэтике» оду Ломоносова, написанную в 1745 г. на венчание престолонаследника Петра Федоровича. Известный историк украинской литературы М. А. Максимович характеризует Г. Конисского как одного из ревнительнейших проводников влияния русской художественной литературы на украинскую, который много заботился об укоренении русского языка «между малороссиянами по образцам Ломоносовским» (34, 529). Это подтверждает и инструкция, составленная Конисским — ректором Академии в 1752 г., где он официально рекомендует преподавателям и студентам читать русские стихи Ломоносова и Прокоповича.

Окончив курс поэтики, слушатели устраивали большой академический праздник, который ежегодно собирал толпы зрителей. По традиции пьесу для праздника писал профессор, ученики же ее разыгрывали. Написал такую пьесу и Г. Конисский. Она вошла в историю украинской литературы как образец драмы-моралите. В творчестве Конисского эта пьеса занимает особое место.

Согласно традициям Академии, пьеса должна была иллюстрировать житие святых и праведников, разъяснять Священное писание. Драма или, как ее иногда называют, трагикомедия, Конисского «Воскресение мертвых» имела своем целью доказать истинность воскресения. Однако автор выходит за рамки чисто академического поучения. Его призыв к праведной жизни превращается в обличение существующих порядков. В драме выразительно отражены типичные черты общественной жизни того времени: жестокое национальное угнетение трудового населения Украины и Белоруссии; захват казацкой верхушкой земель бедного казачества, осуществлявшийся с молчаливого согласия царизма и сопровождавшийся произволом суда и беззаконием. Казацкая верхушка с огромной энергией бросилась обеспечивать себе шляхетское сословие, чтобы занять место в рядах русского дворянства. Для этого нужно было иметь побольше земли и крепостных. Ранговых имений (т. е. полагающихся по рангу за службу) уже недостаточно, и казацкие старшины стремятся овладеть землей всеми правдами и неправдами. В середине XVIII в. начинается наступление на вольных казаков, чье сословие охранялось царским указом. Но царский указ не стал препятствием для своеволия магнатов, разбойнические действия которых покрывало продажное чиновничество.

Конисский выступает защитником обиженных и угнетенных, критикует существующие порядки, судей, чиновников, разоблачает их злодеяния и взяточничество, осуждает угнетение и произвол помещиков и казацкой верхушки. Бедный крестьянин не может найти защиту у властей, потому что его обидчик «сам в суде заседает». Богач самоуверен, ибо сила и власть на его стороне. Даже если он сам не будет присутствовать,

По мотивам осуждения произвола магнатов, критике злоупотреблений и взяточничества чиновников трагикомедия Конисского близка сатирам А. Кантемира. Подобно Кантемиру, Конисский угрожает крупным феодалам, издевающимся над крестьянами, «божьей местью», осуждает их на вечные муки в потустороннем мире. Следует подчеркнуть, что в своей пьесе Конисский касается самых наболевших вопросов для общественной жизни Украины его времени. И хотя критику существующих порядков он облекает в религиозно-этические одежды, нарисованные нм картины социального зла служат резким обвинением общественного строя того времени.

В драме затрагивается и национальный вопрос. В интерлюдиях, сопровождающих драму, вопрос национальных отношений, идея дружбы русского, украинского и белорусского народов занимают центральное место. Персонажи интерлюдий типичны для того времени: мужик, москаль, еврей, цыган, литвин-белорус, их общий обидчик, злодей лях — польский шляхтич. И мужик, и еврей терпят всяческие унижения и издевательства со стороны ляха, который убивает невинного дьячка. За все страдания мужика мстит москаль, а убийцу-ляха топят в болоте мужик вместе с литвином. Здесь явна мысль об объединении усилий украинцев (мужиков) и белорусов (литвинов) для общей борьбы против польско-шляхетских угнетателей. В интерлюдиях драмы Конисского есть и еще один важный момент. Если в более ранней украинской литературе (например, в интерлюдиях М. Довгалевского) защитником угнетенных выступает казак-запорожец, то в очень близких по смыслу интерлюдиях Конисского таким защитником угнетенных и врагом ляхов является москаль. Услышав песню приближающегося москаля, мужик восклицает: «Слава ж богу! Щiось гуде, нi би то наши» (29, 376). Образ москаля — это символ великого русского народа, который лишь один способен постоять за униженные панами-ляхами украинский и белорусский народы.

Правдиво изображая тяжелое положение угнетенного населения Украины и Белоруссии, Конисский клеймит позором произвол не только помещиков, но и духовенства. Произведение Конисского «Стихира священникам, священства лишенным. Глас 8» — пародия на церковный кант, оно является обличительной сатирой на православное духовенство. По мнению исследователей, оно стилистически адекватно аналогичным пародиям на церковные службы, принадлежащим вольномыслящим странствующим дьякам. Конисский пародирует стихиру как жанр. Под его пером традиционная форма церковной стихиры наполняется недопустимой с ортодоксальной точки зрения, далеко не богоугодной терминологией и образностью, близкой к уличной брани. Автор, сам духовное лицо, в своей сатире на тех, кто «погубляет пастырское достоинство», мастерски оперирует сатирически-разоблачительной терминологией и образностью древней украинской сатиры. «Преступник», «предатель», «стадо соблазнивший и развративший», «сосуд, злосмрадие издавший» — таковы эпитеты, которыми он наделяет духовных лиц. По своей разоблачительной силе эта пародия близка сатирическим памфлетам Ивана Вышенского, осуждению духовенства как «слуг дьявола» в произведениях Симеона Полоцкого.