Труды. Джордано Бруно - Бруно Джордано. Страница 97

Теофил. Ты ему поверишь не больше, чем слепцу, который бы тебе сказал, что ты слеп и что он видит больше, чем те, кто воображает, что они видят как ты воображаешь о себе.

Диксон. Достаточно сказано, чтобы показать более очевидно, чем я когда-либо слышал, что обозначает название материя и то, что должно пониматься как материя в природных вещах. Так пифагореец Тимей на основании перехода одного элемента в другой учит находить материю, которая скрыта и которая может быть познана исключительно лишь по известной аналогии. Где была форма земли, говорит он, там затем появляется форма воды, и здесь не может быть сказано, что одна форма принимает другую, ибо одна противоположность не может допустить или принять другую, т. е. сухое не принимает влажного или же сухость не принимает влажности, но некоторой третьей вещью изгоняется сухость и вводится влажность; эта же третья вещь есть носитель одной и другой противоположности и не противоположна ни одной из них. Следовательно, если нельзя думать, что земля превратилась в ничто, то следует полагать, что некоторая вещь, бывшая в земле, осталась и в воде, и эта вещь, на том же основании, когда вода перейдет в воздух (благодаря тому, что способность тепла ее утончит в дым и пар), останется и будет в воздухе.

Теофил. Из этого можно также умозаключить к их досаде, что никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную внешнюю и материальную форму. Поэтому как материя, так и субстанциональная форма любой природной вещи, т. е. душа, неразрушимы и неуничтожимы в смысле потери бытия целиком и для всего; они, конечно, не являются ни всеми субстанциональными формами перипатетиков, ни другими подобными, состоящими не в чем ином, как в известном составе и порядке акциденций, и все, что они ни называют кроме их первой материи, есть не что иное, как акциденции, состав, характер качества, принцип определения, отношение к “что”. Отсюда некоторые смехотворные изощренные метафизики среди них, желая скорее извинить, чем обвинить своего бога Аристотеля, измыслили человечность, бычность, маслинность в качестве специфических субстанциональных форм; эта человечность, как сократичность, эта бычность, эта лошадность являются числовой субстанцией. Все это они сделали для того, чтобы дать нам субстанциональную форму, которая заслуживает названия субстанции, как материя имеет название и бытие субстанции. Однако они никогда не воспользовались ни одной, ибо если вы их спросите по порядку, в чем состоит субстанциональное бытие Сократа, они ответят - в сократичности; если далее спросите: что вы понимаете под сократичностью? они ответят: особенную субстанциональную форму и особенную материю Сократа. Оставим же в стороне эту субстанцию, которая является материей, и скажите мне, что такое субстанция как форма? Некоторые ответят: ее душа. Спросите: что такое эта душа? Если они скажут, что это - энтелехия и совершенство тела, которое может жить, вы укажете, что это - акциденция. Если они скажут, что это начало жизни, чувства, роста и интеллекта, вы укажете, что хотя это начало является субстанцией, если рассматривать его основательно, как мы его рассматриваем, тем не менее здесь оно выдвигается единственно лишь как акциденция, ибо быть началом того или другого - не значит быть разумом субстанциональным и абсолютным, но разумом случайным и соотносительным к тому, что имеет начало, как мое бытие и субстанция не обозначает того, благодаря чему я действую или могу действовать, но обозначает то, благодаря чему я существую как Я и абсолютно рассматриваемый. Итак, вы видите, как они понимают эту субстанциональную форму, являющуюся дущой; если случайно она и познавалась ими как субстанция, то все же никогда они ее не называли субстанцией и не рассматривали как таковую. Гораздо более очевидно вы можете усмотреть этот вывод, если спросите их, в чем состоит субстанциональная форма какой-нибудь неодушевленной вещи, например, субстанциональная форма дерева. Более тонкие измыслят: в деревянности. Тогда отбросьте ту материю, которая является общей для железа, дерева и камня, и спросите, какая остается субстанциональная форма железа. Никогда они не назовут ничего иного, кроме акциденций. Последние же относятся к началу индивидуализации и придают частное значение, ибо материя может быть приведена в частности лишь при помощи какой-либо формы; они же утверждают, что эта форма, будучи образующим началом субстанции, является субстанциональной, но в дальнейшем они могут показать ее в природе лишь как случайную. И, в конце концов, проделав все это при помощи всех им доступных средств, они получают субстанциональную форму, это верно, но не природную, а логическую; и так, в конце концов, некоторое логическое намерение полагается началом природных вещей.

Диксон. Аристотель не догадывается об этом?

Теофил. Я думаю, что он догадывается об этом вернейшим образом; но здесь он не может помочь, поэтому он говорит, что последние различия неназываемы и неизвестны.

Диксон. Так мне кажется, что он открыто признается в своем незнании; и поэтому и я бы решил, что лучше стать на сторону тех принципов философии, которые в этом важном вопросе не ссылаются на незнание, каковы мнения Пифагора, Эмпедокла и твоего Ноланца, затронутые тобою вчера.

Теофил. Ноланец утверждает следующее: имеется интеллект, дающий бытие всякой вещи, названный пифагорецами и Тимеем подателем форм; душа и формальное начало, создающая в себе и формирующая всякую вещь, названная ими же источником форм; материя, из которой делается и формируется всякая вещь, названная всеми приемниками форм.

Диксон. Это учение мне очень нравится, ибо кажется, что в нем нет недостатков. И действительно, так как мы можем установить постоянное и вечное материальное начало, то с необходимостью мы полагаем также подобное же формальное начало. Мы видим, что все природные формы происходят из материи и снова в материю возвращаются; отсюда кажется, что реально никакая вещь не является постоянной, стойкой, вечной и достойной значения начала, за исключением материи. Кроме того, формы не имеют бытия без материи, в которой они порождаются и разрушаются, из лона которой они исходят и в которое возвращаются; поэтому материя, которая всегда остается той же самой и плодоносной, должна иметь главное преимущество быть познаваемой как субстанциональное начало, в качестве того, что есть и вечно пребывает; все же формы в совокупности следует рассматривать лишь как различные расположения материи, которые уходят и приходят, одни прекращаются, другие возобновляются; поэтому ни одна из них не имеет значения начала. Поэтому нашлись такие, кто, хорошо рассмотрев основание природных форм, как это имело место у Аристотеля и других подобных, умозаключили, в конце концов, что они являются лишь акциденциями и обстоятельствами материи и что поэтому преимущество акта и совершенства должно относиться к материи, а не к вещам, о которых мы поистине можем сказать, что они не субстанция и не природа, но вещи субстанции и природы, о которой они говорят, что она материя. Последняя же, по их мнению, есть начало необходимое, вечное и божественное, как полагает мавр Авицеброн, называющий ее богом, находящимся во всех вещах.

Теофил. В эту ошибку они впадают потому, что не знают другой формы, кроме случайной. И этот мавр, хотя он и воспринял из перипатетического учения, в котором он был воспитан, субстанциональную форму, тем не менее, рассматривая ее как вещь уничтоживую, а не только изменяющуюся благодаря материи, и как порожденную и не порождающую, как основанную и не основывающую, как взращенную и не взращивающую, он ее обесценивает и принижает в сравнении с материей устойчивой, вечной, порождающей матерью. И, конечно, это происходит с теми, кто не знает того, что нам известно.

Диксон. Это весьма хорошо рассмотрено. Но пора нам от отступления вернуться нашему положению. Мы умеем уже отличать материю от формы, как от формы случайной (какой бы она ни была), так и от субстанциональной; нам остается еще рассмотреть ее природу и реальность. Но сначала я хотел бы знать, нельзя ли благодаря тому великому единству с материей, которым обладает эта душа мира и всеобщая форма, допустить некоторый другой способ и манеру философствовать, а именно способ тех, кто не отделяют действительности от основания материи и понимают ее как вещь божественную, не столь чистую и не столь бесформенную, чтобы она сама не оформлялась и не завершалась.