Данте Алигьери - Доброхотов Александр Львович. Страница 25

Перед вхождением в пятый круг Данте приснился сон, в котором уродливая ведьма превратилась в сладкоголосую сирену. Это она когда-то совращала Улисса. Но появилась «святая и усердная жена» (возможно, Лючия), распотрошившая обманщицу, и сон прервался. Сирена символизирует обманчивую притягательность грехов, искупаемых в верхних кругах. Чуть позже упоминается и Другое, уже известное нам чудовище — волчица. Ведь пятый круг — место страданий алчных душ. «На всей горе нет муки столь нещадной», — говорит один из персонажей (XIX 117). Читатель вполне резонно может заметить, что ни наказание, ни место круга в общей системе не дают основания для такой оценки, но пристрастность Данте к этому кругу очевидна. Дело в том, что «жадность» как феномен очень интересует Данте. Он видит в этом пороке не обычный грех, а симптом новых времен, вытесняющих старые ценности рыцарско-христианской культуры. Недаром Данте, предчувствуя, что этот порок влечет за собой индивидуализм, агрессивность, бездуховность, зовет избавителя, о котором уже говорилось в I песни «Ада» (ст. 101–111). Дантовская теория «жадности» всесторонне анализируется в книге А. К. Дживелегова (см. 28).

Пятый круг — это место важной встречи. Данте и Вергилий становятся свидетелями землетрясения. Встретившаяся им душа объясняет, что гора сотрясается, когда кающийся осознает себя чистым и начинает восхождение вверх. Желание идти дальше есть всегда, но жажда страдания, которая сменяет в Чистилище тягу к наслаждению грехом, сдерживает душу. Оказывается, что говорящий — это поэт Стаций, который, как полагал Данте, тайно принял христианство и потому в отличие от Вергилия обрел путь на небо. Поэма Стация «Фиваида» была важным для Данте источником знаний об античной древности. Кроме того, это был поэт вергилиевского направления. Возможно, его роль в «Чистилище» отчасти сходна с ролью Улисса в «Аде». Стаций — одно из alter ego автора, поэт, перешедший от языческой духовности к христианской. Данте с психологической тонкостью изображает встречу Стация с его кумиром Вергилием.

Так Стаций определил роль Вергилия, поэтической интуицией провидевшего христианские истины. Далее поэты идут втроем до вершины горы. Они минуют шестой круг, где около богатого плодами дерева голодают грешники, а около другого люди пытаются дотянуться до запретных плодов. Второе дерево — отросток райского древа познания — символизирует голод духовный, у которого есть своя крайность — обжорство, чревоугодие духа. В седьмом круге они встречаются с поэтами-трубадурами. Данте с трепетом беседует со своими учителями, певцами любви, которые здесь искупают грех сладострастия. Последняя преграда на пути к вершине — огненная стена, сквозь которую надо пройти, чтобы очиститься от сластолюбия. Данте в ужасе колеблется, но Вергилий напоминает ему: «Ведь это стена меж Беатриче и тобой». Препятствие позади, и странники в последний раз ночуют на склоне горы. Данте снится третий сон «Чистилища»: Лия, плетущая венок, и Рахиль, глядящаяся в зеркало. На языке средневековой мистики эти образы означают жизнь деятельную и жизнь созерцательную. Сон готовит Данте к двум важным встречам в Земном Раю.

Проснувшись, герои быстро добираются до вершины горы, и Вергилий обращается к Данте:

Вергилий выполнил свою роль проводника. Земной разум уже не может руководить человеком в этой области, соприкасающейся с небесными мирами. Кроме того, Данте за время шествия по горе Чистилища приобрел то, что утеряло падшее человечество, — самостоятельность совести, воли и мышления. Вергилий говорит:

Митра — головной убор первосвященника, венец — царя. Данте становится сам себе жрецом и царем. Богословы выделяли три «служения» Христа: царь, первосвященник и пророк. Данте полагает, что человек должен отражать в своей исправленной природе эти три призвания. Показательно, что место пророка в этой формуле занял поэт — им Данте был с самого начала путешествия. Но возвеличенное призвание поэта в Дантовом смысле отнюдь не совпадает с культом поэта во времена Возрождения и тем более с романтическим мифом священности всякого творчества. Данте выстрадал хождением по мукам право на пророческий чин, но он далек от мысли, что само по себе поэтическое вдохновение возносит его над грешной землей. Может быть, признаки такого романтизма можно найти в «Новой Жизни», и тогда не случайной будет встреча-прощание с учителями куртуазии в седьмом круге Чистилища.

В XXVIII песни изображается встреча с самым, быть может, загадочным персонажем «Божественной Комедии». Данте вступает в тенистый лес Земного Рая, который он сравнивает с сосновой рощей Равенны. Он останавливается перед кристально чистым и в то же время абсолютно темным ручьем (Лета). На противоположном берегу появляется поющая девушка, собирающая цветы. Данте кажется, что ее красота «согрета лучом любви, коль внешний вид не ложь». По просьбе Данте она подходит ближе. Это первое райское видение после бесконечных картин страданий. Девушка, смеясь, плетет венок и бросает влюбленный взор на Данте. Она рассказывает ему о природе Земного Рая, того самого места, где когда-то жил созданный для счастья первочеловек, о его растениях, атмосфере, о двух источниках: Лете, дарующей забвение зла, и Эвное, восстанавливающей память о добрых делах. Она говорит, что певцы «золотого века» видели в поэтических снах именно это место.

Кто эта девушка? Интерпретаторы выдвинули много гипотез, и хотя точный ответ на вопрос, видимо, невозможен, роль ее в поэме вырисовывается достаточно определенно. Чуть позже мы узнаем от Беатриче ее имя — Мательда. Сама Мательда дает ключ толкователям (XXVIII 80–81), указывая на псалом 91, где есть слова «Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим». С этим перекликаются слова книги Притчей Соломона о божьей мудрости, которая была художницей при творце, веселилась перед его глазами, и радость ее была с сынами человеческими. Из сна Данте мы знаем, что Мательде соответствует Лия — деятельная мудрость. В песне упоминается имя Прозерпины (греч. Персефона), похищенной Плутоном с цветущего луга и ставшей царицей подземного мира. По просьбе Цереры она часть года проводит на земле, ее приход — это начало весны. Миф об Орфее и Евридике, ужаленной змеей на цветущем лугу, повторяет эту фабулу, внося новый мотив: поэт спускается в загробный мир, чтобы вывести на свет возлюбленную. Тема весны, вернувшейся на землю, заставляет нас вспомнить еще одно имя. В «Новой Жизни» Данте говорит о некой Джованне, предшествующей появлению Беатриче (см. гл. XXIV). Ее второе имя — Примавера («весна»), что можно прочитать и так: «идущая первой». Очевидный евангельский образец соотношения Джованны и Беатриче: Иоанн Креститель и Христос. Данте по своему обыкновению соединяет три мифологических пласта, ветхозаветный (Премудрость-София; Лия), античный (Прозерпина), христианский (Иоанн Креститель). Отсюда следует, что Мательда — это мудрость творца земли и неба, это душа сотворенного мира, скрывшаяся в покинутом раю, это та часть земной действительности, которая готовит ее соединение с небесной действительностью. Комментаторы отмечают социальный аспект образа, сближая Мательду и Астрею, дочь Фемиды — богиню справедливости времен «золотого века», покинувшую людей и ставшую созвездием Девы (см.: 62, 344–345). Данте хорошо знал из Вергилия и Овидия этот миф и сам построил своеобразную мифологему в канцоне «Мое три дамы сердце окружили…» (см.: 3, 92). Некоторые толкователи находят параллели между символикой тамплиерского храма в Иерусалиме и Земным Раем, который расположен на противоположной стороне земного диаметра. Обращает на себя внимание противоречивое соединение в образе Мательды невинности и охваченности любовным чувством. Видимо, смысл такого соединения в идее первозданной незамутненности земной любви, в ее способности быть чистым сосудом для любви небесной. Загадочно также имя девушки. Ее историческим прообразом считается маркграфиня тосканская Матильда, подарившая свои владения римской курии. Этот пример деятельной мудрости, да к тому же и уважения светской власти к церковной был, конечно, важен для Данте, но в его художественной системе исторические персонажи лишь относительно точная копия идеального образца, а потому вряд ли можно объяснять образ XXVIII песни ссылкой на деятельность маркграфини. К тому же ее имя изменено. Может быть, Данте хотел указанием на греческий корень имени («матема» — теоретическое знание) обозначить место Мательды в иерархии типов знания. Данте не знал греческого, но должен был знать, что математику Аристотель считал наукой пограничной между знанием чувственным и чисто теоретическим.