Гуго Коллонтай - Хинц Хенрик. Страница 34

Иногда историзм «Критического разбора» понимается как выражение эволюции взглядов Коллонтая и его отхода от концепции неисторического закона природы, изложенного в «Физическо-моральном порядке». Можно было бы полемизировать по этому вопросу, если бы не обстоятельство, которое уже заранее исключает мысль об эволюции его взглядов в период написания этих сочинений. Речь идет о том, что оба они создавались приблизительно в одни и те же годы (1795–1810), причем значительная часть «Критического разбора» была написана до того, как автор приступил к созданию «Физическо-морального порядка». Следовательно, здесь трудно говорить об эволюции его взглядов. Однако это же обстоятельство подтверждает тезис о структурной связи концепции закона природы и историзма в философской антропологии Коллонтая. Конечно, это не означает, что его философия вообще никак не эволюционировала; речь идет только о том, что «Физическо-моральный порядок» и «Критический разбор» необходимо рассматривать в их взаимосвязи как конечный продукт этой эволюции.

При этом следует отдавать себе отчет в том, что включение историзма в систему естественного закона природы доктрины Коллонтая не было вызвано только лишь изучением им некоторых западных мыслителей, развивавших принцип историзма; в частности, это не было механическим восприятием идей Буланже, сочинения которого часто цитировал Коллонтай, что явилось бы слишком простым объяснением. Ведь диалектика развития взглядов Коллонтая вела его от просвещения и политики к проблематике социальной философии и философской антропологии вообще (идея государства, общества и народа, человек как часть «физическо-морального порядка» и т. д.). Именно здесь чаще всего обнаруживалось, что если социальная философия и философская антропология оторваны от реальной истории, то они не смогут быть на должной высоте при решении тех вопросов, которые выдвигает интенсивно нарастающее развитие событий, а также сопутствующее им развитие самой гуманистической мысли.

Смена столетий в Польше и во всей Европе несла с собой события, которые вводили историю в центр философской мысли. Своеобразие переживаемой эпохи заключалось среди всего прочего и в том, что в нем постоянно проявлялось напряженное ощущение угрозы самому существованию польского государства; наконец, происходит его падение в условиях более или менее осознанного процесса формирования современной нации. Поэтому понятно, что данная ситуация обращала внимание просвещенных умов на историю народа (его начало, времена величия, памятники прошлого и т. д.). Более того, переживание столь критических и быстрых перемен в истории собственного государства и народа не могло не сыграть роль в пробуждении чувствительности к восприятию человеческого мира как своеобразно исторического, т. е. как мира, который создается в истории, качественно дифференцирован во времени и пространстве и отнюдь не является данным в каком-то внеисторическом естественном порядке.

При этом драма Речи Посполитой разыгрывалась на фоне и в многочисленных связях с великими потрясениями в Европе, главной сценой которых была, конечно, Франция. Никогда история не штурмовала так настойчиво европейское сознание, как в то время. Может показаться парадоксальным: ведь рождалось живое осознание ежедневного творения совершенно нового социального мира; живая история атаковала прошлое, боролась против истории. И одновременно история как процесс создания человеческого мира становилась впервые в таком масштабе предметом повседневного действия и мышления миллионов людей. Впервые история как бы отождествилась с политикой, а политика перестала быть игрой при королевских дворах; она превратилась в удел масс во всей Европе.

Одним словом, история становилась не хроникой абстрактного времени прошлых столетий и поколений, а эмпирическим временем ежедневного выбора и действия. Этот опыт — революционный Париж и повстанческая Варшава, наполеоновские войны — обнаружил убожество и беспомощность господствовавшего просветительского образа человека как существующего неизменно вне времени. Драматическая действительность Польши и Европы давала импульсы, оказывавшие решающее влияние на возникновение этого парадоксального сочетания историзма и «закона природы» в доктрине Коллонтая. Ведь он был не только наблюдателем, но также и политиком, страстно вовлеченным в ход событий. А сами эти события настойчиво навязывали историческую эмпирию и время как существенные компоненты человеческого мира.

Философская антропология Коллонтая была тесно связана системой взглядов того нового гуманизма, который он представлял как мыслитель и деятель и в формировании которого сам принимал участие. Для этого направления было характерно стремление к освобождению исследований о человеке от протектората или диктата теологии и религии, своеобразно окрашенных моделью контрреформационного католицизма. Перспективе человека как избранного сына провидения, ограниченной к тому же устоявшейся моделью поляка-католика, этот гуманизм противопоставил светскую перспективу «человеческого рода» как части естественного порядка мира. Человек в этой перспективе был представлен как природное существо, ответственное исключительным и окончательным образом за свою судьбу в мире.

По этому вопросу точка зрения Коллонтая была выражением наиболее зрелого радикального разрыва с мнением шляхетской и религиозной традиции. Шляхетский и католический партикуляризм уступил место образу человека, подчиненного идентичному закону природы в масштабе всей планеты независимо от социального состояния, национальности или расы. Отсюда, собственно, происходит патетическое обращение Коллонтая: «Философы! Вы, преследующие фанатизм и пишущие против разнообразных жестокостей из чувства фальшивой или быстро преходящей запальчивости, почему же вы так мало пишете против явного рабства равных вам людей?.. И белый раб, угнетаемый несправедливым властелином, и черный раб, стонущий в цепях, — это прежде всего человек, ничем не отличающийся от нас. В Европе ли или в другой части мира он является равноправным гражданином Земли» (28, 2, 168).

Однако знаменательным было то, что абсолютный универсализм гуманизма Коллонтая сочетался с убеждением в важности качественной дифференциации культур в пространстве и времени, а также то, что в связи с этим он прилагал усилия, подобно философам французского Просвещения, для «поиска конкретного человека». Эта теоретическая программа в творчестве Коллонтая была соединена с практическими постулатами патриотизма и позицией симпатии к чужим культурам, со стремлением понять как бы изнутри своеобразные отличия и неповторимость национальных культур.

Теперь можно подвести итоги предпринятой в этой главе попытки представить наиболее общие положения философии Коллонтая. Отметим сразу, что вопреки сложившимся мнениям старой философской историографии Коллонтай отнюдь не отказывался от разработки собственной системы общих взглядов на мир и человека якобы в угоду религии. Он создал отчетливо независимую от религии собственную метафизику, которая явилась решительным отходом от религиозного мировоззрения и переходом на позиции светского философского мировоззрения.

Теоретические позиции Коллонтая позволяют однозначно определить его как последовательного представителя того интеллектуального направления, которое задавало тон этой эпохе во всей Европе и которое сейчас прямо определяют как «партию философов». В духе программы данной партии система теоретических взглядов Коллонтая была направлена на всестороннее освобождение науки и образования, истории и политики и, наконец, самой философии от зависимостей, которые связывали и тормозили их развитие, а именно от зависимостей, созданных традицией церковного господства и шляхетского партикуляризма в культуре.

Коллонтай был одним из тех мыслителей, деятельность которых воплощает в себе скачок в польской культуре, совершенный во второй половине XVIII в. от упадка «саских времен» к расцвету времен Станиславовых. Этот скачок вернул заново польской культуре место полноправного партнера в Европе и в мире, явившись одновременно благодатной основой того романтического взлета польской духовной культуры, который, как это ни парадоксально, принесут те времена, когда Польша перестанет существовать как государство. Философия Коллонтая вошла в классическое наследие польской национальной культуры.