Гуго Коллонтай - Хинц Хенрик. Страница 7

Основная идея, выдвинутая Коллонтаем, касается связи между фактом возникновения науки и необходимостью удовлетворения материальных потребностей общества. Наиболее важными среди них являются пища, одежда, жилище и орудия труда (30, 44–48). Это они заставили человека решать конкретные, все более сложные познавательные проблемы, приведя в конечном счете к возникновению научного знания. Этот взгляд не был чем-то новым во времена Просвещения; он высказывался многими мыслителями как в Польше, так, например, и во Франции. Его высказывает Сташиц в «Человеческом роде» (89, 17), а также Я. Снядецкий в работах по астрономии.

Коллонтай сформулировал свою точку зрения по вопросу о генезисе науки, полемизируя с видным французским астрономом Жаном-Сильвеном Байли (1736–1793), автором «Истории древней астрономии». Байли доказывал, что астрономия обязана своим возникновением бескорыстному любопытству человека, в то же время он выдвинул программу построения астрономии как геометрико-дедуктивной науки, что было неприемлемо с точки зрения эмпиризма, который отстаивал Коллонтай, чьи взгляды на генезис науки уклонялись не столько в методологическую, сколько в мировоззренческую и философскую проблематику. Это наглядно показывает сопоставление точек зрения польского мыслителя и Ж. Д’Аламбера (1717–1783). Французский математик изложил свои взгляды по этому вопросу в известной вступительной статье к «Энциклопедии». И хотя Коллонтай очень высоко ценил это сочинение (оно находилось в его личной библиотеке с самого начала научной работы), однако по вопросу о происхождении науки он не пошел за взглядами Д’Аламбера.

Д’Аламбер доказывал, что все науки взяли свое начало от двух практических занятий — сельского хозяйства и медицины, которые создала «необходимость обеспечить наше собственное тело от страдания и разрушения» (37, 102). Но дальше он говорит, что «рассудок, приученный к размышлению и жаждущий извлечь из него какие-нибудь плоды, должен был тогда находить своего рода помощь в открытии свойств тел исключительно из любознательности, — открытии, область которого бесконечна» (там же, 105).

Принимая в принципе утилитаристскую концепцию генезиса науки, Д’Аламбер подчеркивает, однако, что со временем научная работа стала автономным занятием, мотивируемым бескорыстной умственной любознательностью. Уже физика, по его мнению, возникла и развилась, благодаря чистой любви к знанию.

Сегодня мы знаем, что развитие науки детерминировано материальными условиями общественного бытия, способом производства, существующим на данном уровне развития общества.

В просветительском споре о происхождении науки Коллонтай в противовес взглядам таких ученых, как Байли или Д’Аламбер, последовательно отстаивал утилитаристскую концепцию. Оказывается, его решительная последовательность по этому вопросу определялась ситуацией, сложившейся в польской науке во второй половине XVIII в. Речь идет о том, что главным препятствием на пути ее развития была обветшавшая схоластика. Признание автономной ценности неутилитарных факторов при решении вопроса о генезисе науки давало возможность реабилитации той точки зрения, которая выводила науку из провидения и из бескорыстного увлечения делом творца, что привело бы к опасным практическим последствиям для тогдашнего развития науки. Такая концепция способствовала бы утверждению понимания науки как придатка теологии и лишила бы ее настоящего достоинства и возможности влиять на общественную жизнь.

В конце своей творческой деятельности (1799–1800) Коллонтай сформировал тезис о происхождении науки, который явился не только итогом многолетних исследований автора по истории науки и просвещения, но и результатом его практической борьбы за преобразование польской науки. Этот тезис — часть общей концепции Коллонтая о сущности и общественной функции науки.

По его мнению, наука с точки зрения ее генезиса и содержания не является пустой забавой любопытного ума. Наука заблуждается и, наконец, приходит в упадок там, где она позволяет столкнуть себя на путь «исследования» пустых и бесполезных проблем.

Коллонтай отказывается квалифицировать в качестве научных любые проблемы и ответы, которые не поддаются эмпирической проверке. Научность общих понятий должна быть доказана методом сведения их к чувственным представлениям и впечатлениям. Эта точка зрения, теоретические основы которой (о чем подробнее пойдет речь в третьей главе) содержались в широко развитой эпистемологической системе рассуждений польского ученого, не исключала особой ценности гипотез и научных теорий. В то же время она означала отрицание научного содержания теологии и схоластической метафизики.

Отметим здесь только в общем виде эту дисквалификацию теологии как науки, вытекающую из практического и утилитаристского понимания Коллонтаем назначения науки в обществе. Он многократно и прямо высказывал это мнение, даже не прибегая к применяемой им обычно осторожности формулировок, вызванной тактическими соображениями защиты от контратак церковных апологетов.

Таким образом, наука не является пустой забавой ума; она не обязана исполнять предписанные ей апологетикой функции служанки теологии. Задачами науки, по мнению Коллонтая, является познание объективных процессов, а также законов существования и развития окружающих человека явлений, — познание, преследующее в конечном счете цель более лучшего и более успешного удовлетворения потребностей человека, а также устройства мира согласно требованиям разума. Поэтому одним из основных постулатов в его борьбе за возрождение науки в Польше явилось требование налаживания связи науки и всей системы просвещения с политической и экономической жизнью страны. Коллонтай был далек от допросветительского узкоутилитарного, а также морализаторского понимания этого требования. Связь науки с жизнью была призвана способствовать не только рационализации сельскохозяйственного производства и исправлению нравов, но также укреплению политики на научных основах и улучшению управления общественной жизнью на рациональных принципах.

На основе многочисленных высказываний Коллонтая можно показать, что науку и просвещение он истолковывал как панацею от различных болезней, мучающих растерзанную магнатской анархией Речь Посполитую. «Просвещение, — читаем мы у него, — придает всем народам… истинные черты… Следовательно, каждый пишущий историю какого-нибудь народа прежде всего должен дать представление о его просвещении, если он хочет расположить читателя к справедливому суждению о причинах тех событий, описание которых он найдет в его истории» (16, 449).

Это фрагмент из сочинения «Состояние просвещения», в заголовке которого имеется само слово «просвещение». Правда, здесь оно носит характер обычного названия, а не термина, предназначенного для обозначения определенной эпохи в истории европейской культуры. Лишь значительно позднее привилось его употребление для объяснения того круга идей в области культуры, который исторически связан с определенным периодом развития Польши. Во Франции эквивалентом термина «просвещение» является Siecle des Lymieres, в Англии — enlightenment, в Германии — Aufklarung. В словаре Коллонтая «просвещение» было просто одной из основных категорий его размышлений о человеке и обществе; здесь оно приобретает значение символа благодаря тому обстоятельству, что позже стало наименованием целой эпохи. «Просвещение» Коллонтай понимает очень широко. Возможно, эквивалентом этого термина, по содержанию наиболее близким его пониманию, является «умственная культура», которую следует истолковывать как систему частных и общественных учреждений (школы, центры научных исследований, библиотеки, издательства, музейно-архивные хранилища, религиозные институты и т. п.), как язык и литературу, искусство, нравы и обычаи, распространение и уровень использования научного знания в индивидуальной и общественной жизни. При этом «просвещение» было, конечно, понятием однозначно позитивным, оно отрицало «ошибку», «предрассудок» и т. п. Отсюда понятно, что эта категория не только служила для описания культуры, но и прежде всего использовалась для характеристики программы желаемого направления развития культуры. Кризисный характер эпохи переживался как переход от невежества и господствующего повсюду «мнения» к обществу «просвещенному», руководствующемуся научным знанием в коллективной и индивидуальной жизни. В этом проявлялись ощущение конца эпохи бессознательного и темного наследия в истории человечества и вера в начало новой эпохи и света. Отсюда «просвещение» у Коллонтая означает также «прогресс света», широкую популяризацию знания, которое призвано было стать главным инструментом улучшения и обогащения жизни как в материальном, так и в моральном порядке.