Иви. Повествование о происходящем прямо сейчас - Шмаков В.. Страница 10

…Можно открыть глаза – и коснуться взглядом. И снова закрыть, и снова открыть… и снова – коснуться. Он открыл глаза. Лицо девушки было совсем рядом… где-то там, далеко-далеко… совсем близко… О, как она смотрела на него! Как она на него смотрела! – Я почти каждый день ходил к балкону, – прошептал Семён Семёнович. – И когда ты уехала – я хо- дил туда… – Я знаю, – шепнула девушка. – Я так тосковал!.. – прошептал Семён Семёнович. – Не было дня, чтобы я не помнил тебя!.. – Я знаю, – шепнула девушка. – Всё, что я встречал в своей жизни – я сравнивал с тобой, – прошептал Семён Семёнович. – Каж- дое дерево, каждый цветок, каждую птицу, облако, мысль… Каждую капельку собственного ничтоже- ства и собственной красоты – я всё сравнивал с тобой! Я не мог дышать, когда тебя не было рядом… но я дышал! а тебя – не было рядом! – и разве я хоть когда-нибудь дышал? – Я знаю, – шепнула девушка. – Я сошёл с ума… – прошептал Семён Семёнович. – Я сошёл с ума и стал кем-то другим, совсем- совсем другим. Я подходил к зеркалу – и зеркало не отражало меня, оно отражало кого-то другого… – Я знаю, знаю, знаю, – прошептала девушка. – Но откуда, откуда ты знаешь! – закричал Семён Семёнович не разжимая губ, и заплакал, и почув- ствовал острую боль в спине – там, откуда растут крылья. – Я люблю тебя, – сказала девушка. Острая боль разорвала спину. Кровь, мясо, кости – всё вдребезги! Показались кончики крыльев. – Я люблю тебя, – сказала девушка. Крылья качнулись запрокинутыми парусами над измученной головой. – Я люблю тебя. Девушка ничего не сказала. Ничего не сказал Семён Семёнович. Как-то так получилось, что они были всегда. «Он бегал по городу и искал дождь. Он заглядывал в окна, стучал в квартиры, вбегал в магазины, учреждения… Дождя нигде не бы- ло. Иногда ему доводилось почувствовать сырость или увидеть мокрое пятно, но всякий раз оказы- валось, что это что-нибудь другое, сырое и мокрое, но к дождю отношения не имеющее. Один раз ему даже подарили бутылку воды, предлагая тем самым отвязаться, оставить в покое, удоволь- ствовавшись хотя бы этим. Он медленно вылил воду из бутылки на землю, и, пока вода лилась, пы- тался увидеть-рассмотреть дождь. Дождя не было. Он плакал. И слёзы падали, капля за каплей… Падали… Это было почти начало дождя, но начало не переходило в продолжение, а слёзы заканчивались, и упавшие ниц слезинки растворялись, таяли, – уходили, торжественно иссверкиваясь падающими в небо звёздами. Он открывал и закрывал краны. Но дождя не получалось. Получались обрушение и исчезновение. Однажды он даже нарисовал дождь, и, поместив рисунок на большой лист, повесил его на сте- ну. Но это был очень тихий дождь. Он беззвучно падал со стены, беззвучно пропадая, рассыпаясь беззвучно и незаметно, и – возвращался обратно, безубывно оставаясь на листе. И это был не дождь. Когда человек умер – стояла сухая безветренная погода. Пыль лежала холмиками, холмами, це- лыми озёрами, необозримыми от края до края, неподвижными и глубокими. Растрескавшаяся земля тихонько поскрипывала, равномерно и стойко дыша… И вознёсся он. И вознёсся он на небеса. И это были небеса дождя» … «Вот как… – дожёвывая пирожок, думал Капитан. – Вот оно как… А почему? Потому что шагнул; выбрал шаг – и шагнул. Может, он и не знал – куда, сердце знало. – Вздохнул. Утёр губы. Старательно, более чем следовало, обтряхнул руки. Выпрямился. – Теперь, должно быть, моя очередь… И?» В комнате было тихо. Тихо-тихо. Но Капитан чувствовал: там всё нормально… Прекрасно! Там – чудо. «Вот оно как, – млея, подумал он. – Вот оно как бывает… – Глубоко вдохнул тёплое летнее утро. – Будет и у меня.» Облокотившись о балконные перила, Капитан выглянул во двор. Никого… Пусто. Медленный солнечный полдень. Мягко царапают карнизы голуби. Лениво оскальзывая размыты- ми запятыми порхает бессчётная трепетная мелюзга. Переливаются – рассыпаясь в шелест – листья… До чего же много листвы! – изумрудное море, волна к волне! Сюда бы лодку… ладью… целый фрегат! И чтоб – штурвальное колесо. И – натянутая бечева горизонта, доверчивая, близкая, – натянутая навстре- чу… Одна рука – на штурвал, другая – к горизонту… Только бы силы хватило! …И кто посмеет сказать, что судьба не бывает в пригоршнях

Капитан широко распахнутыми ноздрями втянул качнувшийся из листвы ветерок. «Закурить бы!» Снова, придирчиво всматриваясь в закоулки, оглядел двор. Во дворе никого не было. Впрочем, и двора, как такового, не было. Деревья росли так густо, так раскидисто и высоко, что взгляду, помимо них, оставалось совсем немного: несколько маленьких пят- нышек небесной голубизны… несколько асфальтовых лоскутков у подъезда… половинка соседнего до- ма, и, от соседнего дома – приземистая обшарпанная арка, протянутая неизвестно куда… Из-под арки послышались бодренькие шажки. Человек. Человечек! В диком пёстром балахоне, в панамке, с большущей пухлой сумкой через плечо – человечек направлялся куда-то по своим делам, и так получилось – шёл он мимо подъезда. – Сударь! – негромко окликнул Капитан. Человечек остановился. Капитан перегнулся через перила: – Добрый человек, извините, что обеспокоил… Нет ли у вас закурить? – Есть! – Человечек снял панамку и задрал голову вверх. – Тебе как? – туда бросить, или сам сюда соизволишь? Капитан вздрогнул. Изумлённо задрал брови. Ну и ну! – Арнольдыч! – Так точно, ваше благородие, – щёлкнув каблуками, отрапортовал Арнольдыч. – Тебе курево с ка- кой руки забросить? – с правой или с левой? – Можно с обеих, – засмеялся Капитан. Оглянулся на балконную дверь. – Погоди, сейчас сам спрыгну! Второй этаж – пустяки! Ему приходилось прыгать и с третьего, правда, внизу был сугроб… Ерунда! Капитан зашагнул за перила, и, внимательно высмотрев место приземления, спрыгнул. Удачно спружи- нил, но – равновесия не удержал, покатился прямо под ноги старичку. – Кузнечик да и только! – довольно сказал Арнольдыч, помогая Капитану подняться. – Не расшиб- ся, прыгучий мой? – Ничего! – Капитан бодро обтряхнулся, отёр платком поцарапанную руку, и, в знак того, что всё обошлось благополучно, подпрыгнул. – Молодец, – порадовался за него Арнольдыч. Протянул трубку и кисет: – Кури! Заслужил! Капитан поспешно набил трубку, достал зажигалку, прикурил. С первой же глубокой затяжки – сильно закашлялся. – Ну и табак у тебя!.. – Обыкновенный, – пожал плечами Арнольдыч. – В одном королевстве разжился… – Обмелькнулся лукавым взглядом на Капитана. – Оно, конечно, за нутро берёт, спора нет. Да только в несуразицах гос- ударство у них погрязло! – как упрекнёшь? Народец тамошний – горюны да печальники: без начальства жить не могут, а короля себе – никак не найдут. Маются! Капитан с подозрением покосился на улыбчивого старичка. – Ну-ну... Арнольдыч придвинулся поближе и доверительно понизил голос: – Был один, и тот – сбёг… В народе шептались – уши у него, мол, слабые, корону удержать не мог- ли! Вроде как, предлагал ему придворный кузнец уши железные выковать, но тут выяснилось, что и го- лова – слабая, железные уши не потянет… нет… Капитан снова закашлялся, сильнее прежнего. – Экое недоразумение! – посочувствовал Арнольдыч. – Не получится из тебя воздушного шара, – не держится в тебе дым! Могу морковку дать. Капитан промакнул платком заслезившиеся глаза и сердито посмотрел на ехидника. Поинтересо- вался: – Ты, смотрю, из бригады-то ушёл? – Ушёл, – подтвердил Арнольдыч, лучезарно поглядывая на собеседника. – Выперли? – Не-е… Сам ушёл. Лодыри они: к чаю – не дозовёшься, больше двух пряников за один присест – не сдюживают. Как с такими работать? Тунеядцы, уж ты не спорь. Слабаки! …А тамошний-то король, – Арнольдыч опять понизил голос и опасливо оглянулся по сторонам, – ладно бы сам сбёг, так он ещё и премьер-министра похитил! …Слух в народе прошёл: сожрал супостат главу правительства! А? Умял си- роту! – Ну чего городишь! – А чего? …Да-да-да. Рассказывают, – Арнольдыч вытаращил глаза, – на пиру король так лопал, так облизывался! – жуть! А премьер-министр – он грустный сидел, не кушал. Предчувствовал… Каково? «Врезать бы ему!..» – тоскливо подумал Капитан, отворачиваясь от Арнольдыча. – Ты – другое дело! – Капитан ощутил лёгонькое похлопывание по плечу, вроде как – птичьей лап- кой. – Ты у нас – молодец! Не жрун! – Капитан обернулся. Арнольдыч жалостливо и умильно сощурил глазки: – Вон ведь как отощал, родимый… Что ж ты? Ай-яй-яй! Небось, глина нежирная попалась? – Что? Только тут до Капитана, наконец, полностью дошло, что Арнольдыч, существо загадочное и ехид- ное, всё про них с Семёном знает. Что он… Что… Что же это такое! – Ах ты, издеватель, – вскипел Капитан, – швабра ты старая! Что ж мы, мотаемся тут, долбимся о всякий угол… – Ухватил Арнольдыча за грудки. – Да я из тебя сейчас всё вытрясу! Ты у меня всё расска- жешь! Замерцали окрестности, затряслись. Тренькнуло. Перемигнулось, – ах! – море… Солёные брызги врезались Капитану в лицо. Он выпустил старика. …Волны, волны кругом! Деревья, кусты, трава, ас- фальт, стены зданий, летний дрожащий воздух – всё стало волнами! Где верх, где низ… – что там! – пу- чина… «Как же я не захлёбываюсь?» – судорожно мелькнуло в голове. Огромный пенистый вал накрыл Капитана с головой. Повалил! Поволок! – Арнольдыч! Арнольдыча не было. Была… Большая Белая Рыба, с сумкой Арнольдыча на хвосте. Невиданная! Капитана охватила оторопь. Умевший, до нынешнего дня, плавать только в пруду – он не смог подняться на волне и хлебнул – вдосталь! – солёной воды. Забарахтался. – Арнольдыч! – захрипел он. Рыба с интересом смотрела на Капитана. Широкие сияющие глаза были внимательными и тёплы- ми. Капитан, не выдержав, заорал на Рыбу: – Где Арнольдыч!? …И Большая Белая Рыба с хохотом ушла в глубину. Капитана накрыла следующая волна. Теряя воздух, беспорядочно дёргая руками и ногами, он стукнулся о дно… …«Люди пришли в мир, и его не заметили. …В этом мире пляшут черешни. И собаки высоко вздымают на розовых языках солнце. И коло- тят жуки в барабаны. И цветут ручьи. И многое, многое, многое. И совсем не так, как люди видели это всю свою жизнь. …В этом мире снега галдят журавлиными косяками. И смотрят моря в рассвет; что им в этом? но вот ведь – смотрят. И поют и вздыхают огни. И льнутся и жмутся к ладоням ветра рас- трёпанными мордашками…» … Сухо. …Да. Это было не дно, а обыкновенный асфальт. Не было ни моря, ни Рыбы, ни Арнольды- ча… а так – всё как прежде. Вот и балкон, откуда он только что – и десяти минут не прошло – спрыгнул. Двор… У ног его, на асфальте, дымилась трубка. Рядом лежал кисет. Капитан, чуть придерживаясь за по- ясницу, нагнулся и подобрал их. – Надо же, не раскололась, – пробормотал он. – И кисет сухой… И? …Он стоял и никак не мог взять в толк: что? зачем? почему? Растерялся. «Как там Семён говорил?» Машинально вцепился зубами в трубку, стиснул кисет. Решительно огляделся по сторонам. «Вперёд!» А куда? Тут только и стало заметно, что двор – он не только двор, но и не поймёшь что… Действи- тельно: дом был как дом, арка как арка, и половинка соседнего здания – та, что виделась с балкона – тоже, а вот другая половинка – вздор, ерунда, аляповато раскрашенная подделка! Да и остальное… Те- перь Капитан рассмотрел то, что не смог поначалу заметить за высокими пышными деревьями и густым кустарником. Все строения, за исключением дома, арки и соседней половинки – были ненастоящими. Театральные декорации, вот что! Даже пейзаж, видневшийся вдали, многообещающе раскинувший па- нораму обширного и пёстрого населённого пункта – воспринимался как нечто нарисованное, как самый обыкновенный театральный задник, необычайных масштабов, но вполне заурядного качества. В неко- торых окнах он заметил фанерные силуэты людей, выполненные в натуральную величину. Капитану вдруг стало страшно. – Эй!.. – попытался крикнуть он. Крика не получилось – получился писк. Откашлявшись и прочистив горло попробовал снова: – Эй! Люди! Кто-нибудь! Никто не отозвался. «И?»… И – что? …Капитан набрал побольше воздуха в грудь и заорал изо всех сил: – Э-э-э-э-эй! Э-гэ-гэй!!! И тут же ощутил, как кто-то теребит его за штанину. Посмотрев вниз, Капитан увидел сидящего рядом с ним барсука. Барсук почесался. – Ты чего орёшь? – спокойно спросил барсук. – Тебя обидели? Капитан попятился. – Н-нет… – Тогда не ори, – предложил барсук. – Ночь на дворе! – Ночь? …Кажется, день. Вон, солнышко какое… Барсук шмыгнул носом и посмотрел на солнышко. Потом – на Капитана. – Это тебе, именно, кажется, – спокойно сказал барсук. – Со мною тоже иногда бывает. Не огорчай- ся! – Попросил: – И не ори. Ладно? – Ладно… – Спохватился: – Погоди! Как мне попасть в город? – Куда? – удивился барсук. – В город! Туда, – Капитан махнул в сторону декораций рукой. – Там раньше был город, а теперь – ерунда, театр какой-то. Но я там был! Как же попасть? – А зачем? – ещё больше удивился барсук. – Ну… Куда-нибудь нужно попасть. Так ведь?.. Барсук укоризненно покачал головой. Вздохнул. – Дело твоё. ...А билет у тебя есть? – Билет? – Ну да. Как же без билета – в Музей? – В какой музей? – В обыкновенный! Билет нужен. – Какой-то бред! Я уже оттуда – сюда – приходил! Случалось… – Оттуда – сюда: пожалуйста. А вот отсюда – туда: только с билетом. – Где я его возьму? – Капитан развёл руками. – Что за билет? – Билет? Обычный билет: добровольная неосмысленность. Он должен быть внутри тебя. Тогда и в Музей попадёшь. – Ничего не понимаю, – простонал Капитан. – Бывает, – успокоил его барсук. – Ты, я смотрю, так нервничаешь! Может быть, тебя утешить? Капитан промолчал. – Понимаешь ли, – тут барсук застеснялся, – я всегда по ночам стихи пишу. Вот и сегодня, минут за пять до того, как ты заорал, стишок появился. Могу прочитать. – О чём стишок-то? – печально спросил Капитан. – На острую тему, – важно ответил барсук. – О классиках и современниках. Маленький. Прочитать? – Давай… Барсук забрался на лавку, стоящую возле стены дома, и встал в позу. – О Классиках и Современниках! – провозгласил он. Капитан безнадёжно махнул рукой. – и смотрят Классики на нас и в классики играют «мы любим вас!» – мы им кричим они не понимают …не понимают вообще и даже больше: в о о б щ е и даже вовсе: в о о б щ е …и в классики играют Барсук умолк и замер на лавке. – Интересно… – неуверенно промямлил Капитан. Барсук поклонился. – Утешился? А то, может, тебе балладу какую прочитать? Я могу! – Не надо, – твёрдо, но стараясь не забывать о вежливости, отклонил предложение Капитан. – А то – я могу… – взгрустнул барсук. – В другой раз, – пообещал Капитан. – Мне бы – выбраться… – Выбирайся, – пожал плечами барсук. – Кто тебе не даёт? – Но как?! Барсук осмотрелся. Заметил арку. – Да вот хоть туда. Беги, малыш! Капитан тоже посмотрел на арку. – И что там? – Я-то откуда знаю! – обалдел барсук. – Ты ведь идёшь! – Ладно. Пока… Стараясь не оборачиваться, Капитан медленно зашагал к арке. – Доброй дороги! Доброй дороги! Доброй дороги! – раздался за его спиной целый хор. Даже не хор – гул. Следом – растреснулся гром: гуденье, дуденье, барабанный грохот. Капитан обернулся. Весь двор был заполнен великим множеством барсуков. Барсуки толпились между деревьями, сидели на ветках, выглядывали из кустов. Барсуки трясли флажками, дудели в тру- бы, восторженно стучали в барабаны. Те же, у кого лапы были свободны, напутственно махали этими лапами Капитану вслед. Некоторые – плясали. Капитан опрометью кинулся под арку. Прыжок… Другой… Ай!.. Не сумел удержаться!.. И вот он уже летит, вопя, в какую-то немыслимую пропасть, с ужасом замечая внизу облака, и там – под облаками, далеко-далеко внизу – тоненьку по- лоску железной дороги... бегущий по рельсам, крошечный такой, поезд… Кричанье ему уже не помогало, и поэтому – не переставая кричать – Капитан крепко-крепко за- крыл глаза. А!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!!!!! …Чья-то сильная беспокойная рука резко тряхнула его за плечо. – Мужчина, вам плохо!? Капитан открыл глаза. Он сидел на лавке, в вагоне. Рядом стоял высокий сутулый старик и тре- вожно сверлил его маленькими колючими глазками. Неподалёку – по краешкам лавок – приткнулись две пожилые женщины; женщины о чём-то быстро перешёптывались, испуганно поглядывая на крику- на. – Вам плохо? – Извините… – Капитан отёр рукавом вспотевший лоб. – Это я задремал… Приснилось что-то… Из- вините. Старик сердито нахмурился. Густые кустистые брови вздыбились, зашевелились. Женщины на лавках умолкли. – Изволили задремать – так дрёмствуйте! – наставительно сказал старик. – А кричать зачем? …Вы, молодой человек, к валерьянке прикладывайтесь. Да! А к водке – ни-ни; с водкой – завязывайте! – Да я непьющий, – слабо запротестовал Капитан. – Так получилось… – Получилось у него! – пробурчал старик, возвращаясь к себе на лавку. Обернулся; зыркнул суро- во: – А уж если до рюмки добрался – закусывай плотнее! И это… в поезд не лазь. Не лазь в поезд! Сиди себе под яблонькой и воздухом дыши! Постепенно старик угомонился. Женщины, встав, перебрались на несколько лавок подальше. Больше в вагоне никого не было. Капитан посмотрел в окно. Осень… Похоже – сентябрь. Зелёные листья только слегка, самыми кончиками тонких трепещущих лапок коснулись желтизны и багрянца. Лес… лес… Провода… Опоры высоковольтных линий, отемнелые и блескучие после недавнего дождя… Лес… лес… лес… Случайные избёнки, покосившиеся и шальные… Девочка у шлагбаума, в ярком жёлтом плаще, с полосатым мячиком в руках; девочка помахала пробе- гающему поезду рукой… Снова – лес… Руки у Капитана дрожали. «Вот ведь! Чего только за последние дни не случалось, а всё – не при- выкну… Привыкнешь тут!» Обтёр замызганные руки о замызганный плащ. Поднялся и вышел в тамбур. Женщины – искоса – проводили его подозрительными взглядами: опохмеляться пошёл, болезный… Поезд подрагивал, постукивал, погромыхивал. Поезд дребёзгло и мягко подпрыгивал, умело пе- ремещая своё неуклюжее огромное тело по тонким извивным рельсовым нитям. Здесь, в тамбуре, Ка- питану стало спокойнее. Он нашарил в кармане трубку, кисет, зажигалку; закурил. «Ерунда со мною происходит, – устало подумал он. – Изо дня в день…» Поезд замедлил ход. Станция. Остановка. Двери открылись. В тамбур вкачнулся свежий прохладный ветерок. Мимо – на выход – протопал высокий старик. Выйдя на перрон и подшмыгнув на спине рюкзак – он сурово по- грозил Капитану пальцем. Капитан – в ответ – показал язык. Двери закрылись. Натужно набирая скорость, поезд последовал дальше… Всё дальше и дальше… Куда? «Куда я еду?» – вяло мелькнуло в голове. Мелькнуло – и погасло. Не хотелось ни думать, ни ощущать… Просто: ехать, перемещаться, подпрыгивать вместе с поездом, безоглядно и навзничь смот- реть в окно… в мир… И Капитан ехал. И Капитан перемещался. И рассеянно посасывал трубку, не заме- чая, что она давным-давно погасла. И смотрел в окно. Сумерки… По небу бредут облака; бредут, бегут, летят. Чистые, белые, плотные, похожие на умы- тых утренних снеговиков. А одно облако – на большую белую птицу… Вот: облака летели; облака становились меньше и меньше, потихоньку отлетая в сторону. И толь- ко большая белая птица летела рядом с поездом, не отставая и не обгоняя, сопровождая свистящий и грохочущий механизм. Мимо проплыла рощица. На опушке стояла лошадь и что-то жевала. Капитану показалось, что, не переставая жевать, лошадь кивнула ему. Скрипнула дверь межтамбурного переходника. В тамбур вошёл контролёр. – Ваш билет. Капитан хмыкнул. Хоть что-то знакомое… Оживился: – Опять билет! Прямо помешались все на этих билетах! Контролёр насупился: – Я вас не понимаю. …Билет предъявите, пожалуйста. – Нету, – Капитан сожалеюще развёл руками. – Нет, и не было. – Понятно. – Контролёр деловито пошуршал в сумке, что-то отыскивая. – Будем платить штраф! – Не будем. – Капитан широко улыбнулся. – Денег тоже нет. – Вы издеваетесь? – Ну что вы! – Капитан вздохнул. – Признаться, даже при наличии денег – билета бы я не купил и штрафа бы платить не стал. В силу убеждений. Понятно говорю? – Безобразие! – с достоинством сказал контролёр. – Кому как… – В таком случае, вынужден вас задержать, – официальным тоном заявил контролёр. – Вот так! Капитану стало скучно. – А штаны не лопнут? Мелковат ты для таких выкрутасов, касатик. Сгонял бы лучше за подмогой. – Правильно! – облегчённо сказал контролёр. – Там, в первом вагоне, наших человек двадцать едет, все – по обмену опытом! Далеко не уходи, скоро вернусь с коллективом: будем тебя через руко- прикладство перевоспитывать! После чего гибко шмыгнул сквозь межтамбурье, грозно прогрохотав дверями. Сунув трубку с кисетом в карман брюк, Капитан снял плащ, обмотал его вокруг пояса и завязал на животе. Засучил рукава. Приготовился. «Идёт жизнь! Под моё нынешнее настроение, двадцать человек – тьфу…» Поезд снова замедлил ход. Послышались топанье и шумные голоса. Поезд остановился. Входные створы разошлись по сторонам. «Повезло!» Из межтамбурья высунулось сразу два контролёра. – Брысь! – гаркнул Капитан. Представители коллектива испуганно скрылись. Капитан прыжком выскочил на перрон. Поезд пошёл. В вагоне обозначилась толчея: салон захлестнула целая толпа контролёров, уста- вившихся на сбежавшего безбилетника через стекло. Контролёры что-то возмущённо кричали, показы- вали кулаки, – всячески выражали негодование и сулили, несомненно, многое. Капитан, лучезарно ска- лясь, прощально помахал рукой. Поезд, погудев, потянулся в бег. Но ещё какое-то время мелькали его огни, – из темноты, обсту- пившей станцию, виднелись они далеко и долго, и взгляду были приятны. Красивые, красивые огни. «Однако, прохладно…» Капитан развязал, обтряхнул и надел плащ, тщательно застегнув его на все пуговицы. Осмотрелся. «Знакомые места! – надсадно толкнулось в нём. – Куда это я? Где?..» И впрямь – знакомые: стан- ция, перрон, станционный зал ожидания… Последний раз он видел это совсем по-другому: развалины, запустенье… рельсы, заросшие высокой травой… разгуливавшие по перрону птицы… А теперь – как в первый, памятный крепко, раз. «Меня ссадили с поезда… Я вздремнул… Потом – с сумкам и переко- шенной физиономией появился Семён… Последний поезд мы пропустили… А! – так это и был послед- ний поезд! Сейчас я выпрыгнул из поезда на который мы не успели тогда!» Капитан вихрем ворвался в пустынный зал ожидания. Догадка оказалась верна. На календаре, ви- сящем возле кассы, те же самые год, месяц, число; судя по часам и расписанию – последний поезд только что ушёл. Приехал! Капитан плюхнулся на знакомую лавку и отрывисто, нервно захохотал. Хохотание оборвав – заплакал. «Иви! Иви, малыш…» …«в этой башне башне башне затишье и сырость запах роз и оливок запах ветхих и ярких платьев (аквариумные рыбки разбивают стекло и уходят в сторону водоёмов и заря им – в спину и плавники их красны красны и истекают красным) (фрески меняются местами они свешивают лохмотья яркие с парапетов на парапетах стоят и смотрят) запах лозы потерявшей упругость зеленоватый отсвет голуби голуби роняются на песок ударяются языками перетекают с места на место в граните в ониксе в мраморе но литаврами в кафель где трещины указывают направленье шлёпанье босых ног: голые письмена волчками вертятся на полу ….. …что стоит сказать: не умеющий падать теряет границы. это хорошо. сказать: не умеющий раскрыть ладонь – рождается безголосым и зыбким. во что прохожденье его? но вот ведь – приходит и усаживается удобно… ….. …затишье и сырость и затишье и сырость и сырость и сырость разбитая чашка усталая кошка пируэты еловых шишек штор изумрудов так и есть: на раскрытой ладони умещаются все ответы но они незаметны; так и есть: просто – ладонь раскрытая каждой пылинке имеющая продолженье» … …Ночь. Сидеть на лавке, закрыв глаза, это так приятно. …Да, он стал другим; совсем-совсем дру- гим. Даже Капитан не узнал бы сейчас Капитана. Даже дети – его дети… Ха! Они, возможно, закричали бы: «папа, папа!» – и кинулись бы сквозь него… …А уж королём – ни-ни, и не предложили бы! Капитан усмехнулся; помотал головой… …Тик-так, тик-так, тик-так. Как вошёл – приметил, не примеченные в прежние посещения часы. Ходики. На стене, над кассой: кошачья мордашка, с бегающими по ней стрелками; маятник раскачива- ется, глазищи – вправо-влево, влево-вправо, – золотистые, с лукавинкой! Тик-так, тик-так, тик-так… За окном – ветер, ветер… тонкая дождяная морось всвистывается в стёкла окон… А здесь: тик-так, тик-так, тик-так. Тиканье часов уютно полощется в застенной непогоде, играет с нею. …Котёнок опрокидывает лукошко с шерстяными клубками; взять увеличительное стекло, присмотреться к какому-нибудь клуб- ку: множество изогнутых, искажённых, извивающихся тончайших ниточек обвеивает главную нить, – ураганы, молнии, проливные дожди! – сжатые в шар, намёки, события, непогода… А котёнку – только бы поиграть: катает клубки, подбрасывает, волочит, шутливо втискиваясь зубками и коготками; наигра- ется – уляжется в них, свернётся колечком, засопит… Тик-так, тик-так, тик-так… …Зашумело, вспенилось Дерево – высоко разбросило ветви, раскрикивая птиц и ветра. Тонкими сильными пальцами коснулось солнца, и звёзд, и всякой пылинки – вне граней и вне границ, – объяло, затормошило. Вот: понеслись – пунцовея, кружась – облака; залопотали травы; вспенились, захохотали дожди, наполняя то, что должно быть наполнено, обходя то, что следовало обойти. Дерево стронулось; Дереву надоело стоять на месте, и – в длинном кошачьем прыжке – лёт, лёт, лёт! Дуновенье… Промчалась, переборно цокая копытами, устремлённая мерцающая лошадь. За лошадью – встря- сываясь, раскачиваясь из стороны в сторону – летела просторная дребезжащая повозка… фургон… За- навеска, скрывающая вход, моталась по ветру, и из оттуда – из бездонной фургонной глубины – спо- койно светили звёзды… «Ты – щепка в реке. Ты плывёшь по течению. И пока ты плывёшь по течению – ты неотделим от него; ты и есть – течение. В притихших – окрест течения – водах ты встретишь щепку, листик или соломинку, и докоснёшься, и увлечёшь за собой. Остановись! Замри! О! как много нужно сил чтобы остановиться! Чтобы наперекор течению – остановиться. Чтобы приподняться над. И осмотреться. И осознать: По обе стороны – берега; значит – это река. Это река; вот почему тебя так бурно несёт! – ты оказался в течение реки. Это течение; не волен ты – совсем не волен! – в дороге своей, покуда плывёшь по течению, покуда ты не отделим от него. Ты можешь набраться сил; ты можешь уйти в притихшие воды и оставаться там… Как долго? Долго! – пока другая плывущая в течение щепка не докоснётся тебя: …и докоснётся… и увле- чёт за собой… Найдёшь ли ты силы вновь покинуть течение? – ох, как это трудно! – как много нуж- но сил… Ты знаешь: пройдёт время – вновь появится плывущая в течение щепка и докоснётся тебя, или – плеснутся воды, – перебросят из притишья в стремнину… тебя… Ты это знаешь. Ну конечно же ты это знаешь! Ты знаешь, знаешь, знаешь: всё, что тебе нужно – исток реки; именно там все вопросы и все ответы, именно там начинается река. И именно там река заканчивается. Хоть очень многие будут уверять, что это не так, – но именно там река и за- канчивается. …Тебе известно, где находится исток: течение так внятно, так очевидно указывает направление! …Эй! эй! – развернись! Вот ты и плывёшь. И волен в дороге своей. И есть у тебя дорога; теперь-то только – именно теперь – она и появилась. …Это трудно. Это почти невозможно. Но только так и возможно – и разве может быть трудно? Плыви! Как бы далеко ни был исток – с каждым новым гребком ты учишься плавать» Время… Он открыл глаза, и взглянул и всмотрелся и увидел: ночь. Совсем не спал. Ни секунды. Но: отдохнул; хорошо отдохнул; вдосталь. Тело благодарно постаны- вало, неспешно стекаясь и стягиваясь в бодрствующий, готовый ко многому организм. Ни надрыва, ни излома – ничего; так понималось: несколько часов на не слишком удобной лавке никакой измятости не привнесли, что прежде – было бы немыслимо. А нынче: бодрость. Свежесть и бодрость. И что-то ещё, неугадываемое, имеющее прямящую натяжность струны, фонарное обличье светильника, взмыв- шего на высокий шест, порывистое дыханье вереска… В зале было темно. Темно и тихо. Чуть размывая темноту, от дальнего окна – к кассе, мягко дыми- лась полоска лунного света. Капитан встал. …Вот оно что! – на стене не было часов. Ходиков. Он сразу понял: чего-то не хватает, недостаёт, что-то отсутствует… Тиканье часов! – без него тишина стала сплошной. Неразбавленная поступью времени тишина… Капитан стиснул лицо ладонями; выпрямился; при- слушался… Время никуда не делось. Время присутствовало. Оно только переместилось, немножечко – просветью – обнажив корни бытия, там, где корни, минуя взрастание-цветение-угасанье сразу и изна- чально сливаются с кроной. Капитан почувствовал, как тишина наполняет его, заплёскиваясь в каждый уголок, – напитывая, очищая глубины образа для дивного и простого. Отняв от лица руки – вздохнул. Облегчение! Замирательный стиск предшажья… …Мотнул головой, и, доставая на ходу трубку, двинулся к выходу. Дверь… Коснувшись ручки, Капитан заметил большущий пальмовый лист, крепко влепившийся в дверь. По листу, едва угадываемые в лунном отсвете, брели буквы... Он щёлкнул зажигалкой.Свет пла- мени коснулся верхних, означенных крупно, строк: «Формула-пособие для никогда не ходивших в школу сусликов, зябликов, безбилетников и прочей живности. К вопросу «О …» …» Нагревшаяся зажигалка обожгла пальцы. Капитан, ойкнув, тряхнул рукой, гася огонь. Но буквам вполне хватило недолго плясавшего пламенного язычка: казалось, они вобрали в себя свет пламени, и, пульсируя, затрепетали – освещённые изнутри – по всему листу. «а) ЕДИНИЦА совершенна. (АБСОЛЮТНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ) б) как проявление самодостаточности присутствует и невозможная возможность ЕЁ от- сутствия (именно: существование-несуществование). в) так появляется 0 (ноль). (Условная Реальность) г) ноль, будучи лишь невозможной возможностью, но тем не менее: «будучи», – наделён, как «будучи», самостью. самость реагирует на свой статус невозможной возможности, проступая как закон самосохранения. проступая – отражает ЕДИНИЦУ, порождая сам факт противополож- ности; порождая ЕЁ противоположность. отражая-порождая – становится центром. д) становясь центром – воспринимает ЕДИНИЦУ как множество. е) воспринимая ЕДИНИЦУ как множество и осознаваясь центром – воспринимает себя как це- лое, как единственную реальность. ё) но: будучи лишь невозможной возможностью отсутствия ЕДИНИЦЫ – ноль способен осо- знать себя целостным только в статусе мнения, но не в статусе данности. ж) порождая это противоречие и сам будучи противоречием – стремится к осознанию себя целостностью в статусе данности: к осознанию себя ЕДИНИЦЕЙ и к изникновению себя как ноля. з) стремление к осознанию себя ЕДИНИЦЕЙ – воспринимается самостью положительно. Стремление к изникновению (себя как ноля) – отрицательно. и) возникает противоречие-закрепление: всяческое множество, существующее-и-несуществующее, возможное-и-невозможное – сра- зу, одновременно-одноохватно.» Капитан поморгал, вчитываясь. Сунул трубку в карман, и, решительно сопя – толкнул дверь. Дверь скрипнула. Капитан вышагнул наружу… Ночь. Светлая ночь. Высокая полная луна – пухлая, как спелое яблоко на невидимой ветке, звон- кая, как соки, бродящие в яблочной спелости… Станция увиделась такой, какой они застали её с Семёном при втором посещении. Всё заросло, просело, задышало, покрылось трещинами и влагой, закуталось в невидимый перезвон. Только стан- ционное здание, за порог которого шагнул Капитан, осталось прежним. …А ещё – здесь были люди… и люди и звери и птицы, – повсюду! Они стояли, лежали, сидели, – совместно и поодиночке, – неподвиж- ные, но и не замершие – развёрнутые внимательными взглядами в сторону зала ожидания. Точнее – в сторону крыши. Капитан поднял голову. По крыше, стеснившись боками, расплеснулся кошачий народец: кошки, коты, котята… Капитану, моментом, даже померещилось, что, где-то с краешка, между ними затесалась пантера. …Посерёдке крыши, удобно устроившись у антенной загогулины, в просторном шляпном гнезде сидела чёрно-белая кошка. Давняя знакомая! Это ж её они с Семёном порывались напоить мо- локом! Да… А шляпа? – его шляпа… Ну да, его! …Кошка, привстав и потоптавшись, устроилась в шляпе поудобнее. Капитан ухмыльнулся. Знакомые, куда ни ткнись, твердили, что шляпу он завёл зря. Не идёт ему шляпа! Вот, действительно, удумал! …Оказывается, не зря. Пригодилась. А кошка… Кошка будто бы и задремала: глазки прикрыла, усами дёрнула, откинулась- прислонилась к загогулине. Будто бы… А только – все на неё смотрели: и кошачий народец, и замершие – по станции да вокруг – разнообликовые существа. …Вон там, на перроне – целая стайка юношей и де- вушек… Бобёр на скамейке… Две стройные, склонённые друг к другу цапли… Старички и старушки, – кто как: кто с поклажей, кто так – налегке… Лошади… Голуби… Змеи… Слон со сбитыми бивнями… Строгая упитанная корова в драной соломенной панамке… А там, чуть поодаль – …непривычные, необычные существа… незнакомые, странные… Вдалеке, на противоположном перроне, у перил – Капитан различил Семёна Семёновича и де- вушку, крепко прижавшихся друг к другу. Он хотел крикнуть им, помахать рукой… Но, неожиданно как- то, понял: не услышат… не увидят они его… их здесь нет… Именно так: они – здесь, но их здесь – нет… Вот как получалось: все слушали кошку. Кошка возлежала в шляпе, неподвижная, беззвучная… и вместе с тем – говорящая. Говорила. Говорила вовсю! Сразу для всех, но – каждому по-отдельности. Сквозь голову Капитана просеивались всевозможные обрывки, куски и кусочки, капли и целые пролив- ные дожди. …Кошку слушали. Кошку слышали. К ней обращались. До Капитана – примерился да пригляделся покуда – дошло не сразу и понято было с трудом: все присутствующие здесь находятся кто где… Где угодно! Они – здесь, но они – и там. Так, как видит их он, они ни друг друга, ни себя не видят. Для каждого – кошка была с ним: в его мире, в его жизни, в при- вычной среде. С кем-то – она шла рядом по улице; с кем-то – в лесу или в горах; с кем-то – в жилом по- мещение, своём или чужом, обжитом или заброшенном. Так, например, он увидел, – подобие качнув- шейся вспышки! – что девушка и Семён по-прежнему сидят за столом, рядышком, а кошка – говорит с ними из неподалёкового кресла... Да и вообще! Как это выходило – Капитан вмышляться да разбираться особо не стал, – но стоило ему на ком-то задержать взгляд, тут же и становилось понятно: как, где, что. Вспышкой! …Вот муравей, созерцательно замерший на перилах: в шумной компании зверей, насекомых, птиц он идёт по тропке лесной за невысоким худым человеком, одетым в ветхие замызганные лохмотья; кошка сидит на плече этого человека, и, поворотясь, взглядом – назад, говорит она со всей компанией, но и – именно с мура- вьём. Вот мужчина, взора с кошки не сводящий, неудобно и беззаботно влипший в развилку дерева: он плывёт, тяжело загребая, на лодке, по широкой, в клочьях утреннего тумана реке; напротив него, на задней скамеечке, сидит кошка, и – говорит! Но что интересно! – Капитан видел его в лодке, рядом с кошкой, а сам человек (и это тоже наблюдалось Капитаном) осознавал себя парящим над облаками… после – летящим вниз, вниз, вниз… Вот: две женщины, молодая и пожилая, встывшие робко у здания с надписью «почта»… Вот: корова, плывущая сквозь густые, сквозь извивные заросли водорослей… Вот: … Вот: … Вот: … Вот: влажно блеснувшая гроздь аметистов, – целый мир, – и кошка-пылинка коснулась навершия одного из кристаллов… Вот: мчащий сквозь сосны ветер, и кошка-ветка оглаживает ветер, встряхивает его, смотрит в глаза… Вот: маленькая рыжеволосая девочка выкладывает круглыми ка- мешками на берегу морском силуэт кошки; объясняет: «ты будешь самой лучшей на свете! ты будешь начинаться и заканчиваться всегда, когда сама того пожелаешь»; смеётся, хлопает в ладоши, – велит кошке встать и говорить с ней… Вот: стая бродячих собак, всех мастей, возрастов – запалённо несётся по пыльной растрескавшейся земле… стая растянулась – растянулась на километры… на десятки кило- метров… на сотни километров… на столько километров, сколько нет в стае собак! Многие собаки, роняя пену и слёзы, бегут поодиночке, но – не прерывают бег; поднимается, хрипит, завывает над стаей пыль, сплетается в клубок… Из клубка – вытанцовывает, позёвывая, кошка: выгибается дугой – испускает во- рохи искр, и каждая искорка – каждой собаке, и каждая искорка – коснувшись собаки – рождается кры- льями… И многое!.. И куда ни посмотри!.. И на ком ни задержи взгляд!.. В какой-то момент Капитану бы заорать; застон