«Враги ли мы с греками?». По произведениям Константина Леонтьева - Сборник "Викиликс". Страница 13

Эта гречанка — женщина необыкновенного простодушия и самой искренней доброты.

Ее набожность и благочестие были единственной причиной возвышения этого храма. Ей приснилось, когда она еще была бедной мирянкой, что в одном высохшем колодце неподалеку скрыта древняя икона Божией Матери, которую надо отыскать и поставить в храме. Над ней долго смеялись тогда селяне; наконец она убедила их начать поиски; икону открыли и построили церковь; вскоре икона эта стала привлекать много богомольцев и больных…

Русские монахини, матери Евпраксия и Маргарита, постриглись недавно; обе они прежде жили простыми богомолками, и греки их не беспокоили. Около двух лет тому назад пришла с Дуная третья русская женщина, монахиня, давно уже постриженная, мать Магдалина из Малороссии. Она была без всяких средств, очень больна, хотя и не стара, и решилась поселиться тут потому, что отец ее, старик и тоже монах, недавно переселился на Афон, где и живет кое-как трудами рук своих в какой-то хижине.

Первые две русские женщины неграмотны и не знают ни пения, ни устава церковного.

С появлением бедной и больной Магдалины, которой иногда, без прибавления, есть было нечего, завелся кое-какой порядок в молитвах; она знала устав монашеский, пела по-русски и читала по-славянски в церкви и прожила, больная и молясь всю зиму, в одной полуразрушенной комнате строения.

Отец ее, сам крайне нуждаясь, мог существовать иногда только благодаря помощи русских духовников Пантелеимоновского монастыря. К тому же расстояние от Афона до Ровяников около шестидесяти верст тяжелого горного пути, и леса зимой нередко целый месяц и два бывают завалены на высотах снегом.

Мать Магдалина рассказывала мне, как она иногда голодала и болела в то же время лихорадкой…

Наконец отец прислал ей немного денег, из консульства солуньского ей помогли, и она задумала построить себе около самой церкви маленькую, темную, особую хижину. Приходил на Афон какой-то русский поклонник, служивший при русских постройках в Иерусалиме. Он вызвался даром, “во славу Божию”, построить ей хижинку, нужно было только согласие сельских старшин; сельские старшины почему-то долго не решались и вообще, как она и прежде замечала, смотрели на нее хуже, чем на двух других, безграмотных, монахинь; но наконец позволили.

Купив доски, поклонник русский начал ей строить; вдруг прибегают из села пять-шесть греческих старшин и с ними какой-то неизвестный человек в европейском платье. Они под предводительством этого европейца кидаются на бедную постройку, ломают ее, ломают вдребезги доски; гонятся за Магдалиной в церковь, ее выгоняют и вместе с ней старушку гречанку, которая хочет отстоять Магдалину; схватывают некоторые русские (однако недорогие) иконы и все славянские церковные книги и выкидывают их вон из церкви. Старушку гречанку даже, которой сама церковь обязана своим существованием, изгоняют из ее убогого уголка, за потворство панславизму, как оказалось, и запирают двери церковные. Все это происходило прошлым летом после греко-болгарского разрыва.

Что же это было такое?

Пока жили тут только безграмотные русские женщины, эллинизм дремал. С появлением грамотной Магдалины, которая и понятия, разумеется, о политических интересах не имела и распевала в церкви, и читала часы и вечерню для спасения души, эллинизм слегка потревожился. Во всяком селе у греков есть какой-нибудь более или менее плачевный да́скал, учитель, который всегда сумеет указать старшинам на опасность.

Но греки турецкие подданные все не то, что свободные европейцы! Явился таковой в лице греческого подданного, некоего купца Панайотаки, который занимался в этой стороне лесной торговлей. Он возбудил старшин ровяникских разрушить хижину и выбросить славянские книги и русские образа» [75].

По словам Леонтьева, эта история наглядно изображает «нынешние дела на Востоке и особенно на Афоне» [76].

В Пантелеймоновом монастыре на Афоне около двух лет длилась борьба русских и греческих монахов, которая возникла под действием сильного движения против «панславизма», возбуждаемая непосредственно отдельными вожаками, и которая фактически представляла собой борьбу русских монахов с этно-филетическим «передовым отрядом» греческой нации и с теми, кто поддался этому влиянию.

В это трудное время испытания отец Иероним преследовал, как и прежде, только одну цель: благоугождение Богу, обоюдное спасение и русских, и греков, чтобы не было нарекания на имя монашеское. Старец так же, как и его чадо духовное Константин Леонтьев, смотрит на постигшее обитель искушение, как на временный крест. Смотрит по-монашески, а не по-славянски.

Когда возник вопрос о разделении греков и русских при невозможности дальнейшего сожития, отец Иероним не спешил с принятием решения, хотя его и понуждали к тому, но стремился узнать волю Божию. Он согласен был и дальше жить вместе с греками, если так угодно Богу; согласен был и отделиться от них, оставив им уже благоустроенный монастырь у моря, а себе выстроить Старый нагорный Русик или наоборот. «Нам, желающим исполнить в этом деле волю Божию, должно быть равно и то и другое, — говорил он, — лишь бы то было по воле Божией, благоугодной и совершенной» [77]. А ближайший ученик старца схиархимандрит Макарий добавляет: «Сожительство вместе есть дело богоприятное и для Православной Церкви похвально. Это самое заставило как батюшку отца Иеронима сожительствовать с греками, так и нас последовать ему, в том смысле, что мы чада единой Христовой Церкви. И, конечно, если бы имели задатки наши собратия к этому и имели бы славу Церкви святой, а не своих идей, то, хотя при встречающихся необходимо в роде человеческом скорбных обстоятельствах, можно бы переносить, и для славы Божией благоугодно было бы совокупное житие. Если же люди стали видеть какую-то национальность и все права иметь на своей стороне, то, конечно, такое житие невместимо» [78].

Отец Иероним стоял за идею православную, а не за русско-славянскую нацию, и Господь Сам разрешил столь сложный и доселе неразрешимый вопрос. Патриарх принимает справедливое решение, дающее честь ему и его сану; действия посольства русского завершаются действительным успехом, греки святогорские приходят к покаянию и смирению, от которого для них ничего другого нет, кроме добра. Обитель Пантелеймонова успокаивается, русские афонцы пользуются справедливым и заслуженным торжеством.

После более чем столетнего перерыва веками принадлежавший русским монастырь святого Пантелеймона снова возвратился к своим исконным владельцам, а отец Макарий стал выдающимся игуменом, которого и греки полюбили за его доброту, кротость, любовь и справедливость. Не желавшие же жить под его начальством греки вышли добровольно из обители, получив от нее материальную помощь.

«Не явись наружу зло, не явилось бы добро, — говорил отец Иероним, — любящим Бога все споспешествует во благое».

Достойно внимания убеждение иеросхидиа-кона Илариона, грека, ближайшего помощника игумена Герасима, который с самого начала и до конца борьбы поддерживал русских, стоял за православное единство, хотя и много претерпел от своих единоплеменников.

Леонтьев показывает, что идея «панславизма» неосновательна, а для самой России вредна и неприемлема:

«Греки, умные греки, где ваш ум?

Вы незнакомы с предметом, о котором тревожитесь; ваше невежество во всех вопросах, касавшихся славянской истории и устройства Российской Империи, лишило этот и быстрый, и резкий ум ваш всяких дельных основ суждения.

И какие доказательства у вас в руках, что Россия во всем сочувствует болгарам? Писали у нас и за них, и против них, и за вас, и против вас. Их поступка 6 января никто особенно не хвалил. Многие находили только, что Патриарху во внимание к умиротворению Церкви следовало бы пастырски простить, а не объявлять схизму.