Философия в систематическом изложении (сборник) - Коллектив авторов. Страница 70

Много причин содействовало, таким образом, возникновению искусства, и долго-таки оно существовало только в виде обусловленного этим множества различных отдельных искусств. Но искусство представляется множественным еще в одном отношении: единую цель, которой оно служит, доставление радости без желаний – оно осуществляет посредством множества средств. Как во всяком произведении человеческой деятельности, в произведении искусства следует различать три стороны, имеющие значение для жизни чувствований. Во-первых, определенное содержание или материал: картина изображает битву или ландшафт, поэтическое произведение посвящено жизни Агамемнона или Валленштейна. Во-вторых, это содержание всегда облечено в известную форму, получает определенный вид: стиль архитектурного произведения, единое построение драмы, размер стихотворения и построение строф – вот образчики этого. Но этим еще не исчерпано все, что имеется в каждом произведении искусства: остается еще трактование предмета, подчеркивание той или иной стороны его, техника изложения. В более широком смысле слова все, конечно, в произведении искусства зависит от личности художника; уже в выборе материала и в придаче ему известной формы сказывается его личность, но с особенной резкостью индивидуальность обнаруживается все-таки в трактовании и изложении. Все, относящееся к этому, мы назовем личной стороной произведения искусства. Итак, в каждом художественном произведении должно различать содержание, форму и личный элемент.

Установлено, далее, что произведение искусства по всем трем направлениям действует на душу в смысле возбуждения чувствований, а так как ценность его состоит в доставлении радости без желаний, то отсюда необходимо следует, что, для того чтобы быть полноценным, произведение искусства должно оказывать такое действие по всем трем направлениям. Различение этих трех сторон существует ведь только в нашем абстрагирующем мышлении; во всяком произведении искусства непременно имеются все три стороны, и если оно в каком-либо направлении не оказывает должного действия, не возбуждает радости или [не] принадлежит к миру желаний, то общее впечатление не только уменьшается, но искажается положительным противодействием. Что не за него, то против него. Если произведение искусства не обнаруживает, например, единства, то оно непременно обнаруживает двойственность или тройственность, а это не только менее радует, чем цельность, но действует прямо в противоположном направлении, доставляет мучения. Если предмет художественного произведения не в состоянии привлечь меня, то оно меня не трогает, и меня раздражает, что способности и остроумие были потрачены зря. Если художник не проявляет никакого умения, то для меня ясно, что он пачкун, который мне ничего не может дать, и его недостатки отталкивают меня.

Подобно тому как понимание религии затрудняется различием форм, в которых при различных условиях находит себе удовлетворение всегда одна и та же потребность, так и понимание искусства усложняется обилием факторов, в которых должна осуществляться единая цель. Форма, содержание, личность – каждый из этих элементов может похвалиться тем, что многие усматривают в нем единственное действительно существенное в искусстве. Это объясняется причинами, лежащими в предмете и в субъекте. У больших масс, которым трудно отрешиться от практической точки зрения, обычно преобладает интерес к содержанию, а затем и к техническому умению художника. Рассматривающему изображение хочется знать, соответствует ли оно истине; ему доставляет удовлетворение, когда он узнает, что все лица на картине представляют точные портреты, он с особенным увлечением следит за перипетиями внешнего действия. Теоретик, который пытается уяснить себе сущность искусства, допустим на музыке, не может придавать особенной ценности материалу, в данном случае – тонам; для этого они слишком малопривлекательны. Но сочетание и соединение тонов, «их созвучие и контраст, их полет и встречи, их подъем и замирание» при богатстве закономерно построенных форм – вот в чем состоит искусство. Итак, сущность его – форма. Напротив, тот, кто ориентируется на картине, на рассказе, на драме, где имеется столько непосредственно заимствованного из жизни или того, что по крайней мере могло быть взято из жизни, не может так высоко ценить форму, которую придал всему этому художник; соответствие природе – вот что кажется ему самым существенным. Наконец, художник, который подходит к художественному произведению другого с особым практическим интересом, а именно с вопросом, как тот обработал сюжет; или художник, сознающий, что силой своего дарования он почти из любого материала может создать произведение искусства, легко склонен выдвигать на первое место исключительную оценку этой силы, этого своего художественного дарования, и он не далек от мысли, что искусство существует, собственно, для того, чтобы удовлетворять потребность в художественном творчестве, и для того, чтобы другие находили наслаждение в преклонении пред этим творчеством. Каждый видит то, что ближе всего касается его, а потому каждый видит только одну сторону предмета. Но это разные стороны одного и того же предмета, и, следовательно, они должны быть объединены. Не потому, чтобы в случае наличности различных мнений всегда надлежало все их признать правильными и в этом усмотреть исход, а потому, что в нашем случае брать каждую сторону отдельно значило бы рвать на куски то, что реально составляет одно неразрывное целое. Произведение искусства ценно для меня известным своим действием. Если же творец его не заботится о том, чтобы оно производило действие во всех подлежащих отношениях, то он к ущербу для себя сам отказывается от средств достигнуть того, к чему он стремился; он действует неумело.

К сказанному необходимо, однако, сейчас же сделать добавление. Пусть художник действовал неумело, но он человек, а разве существуют люди, которые умеют все делать? Люди не все одинаково наделены способностями, и очень редки случаи, когда один человек одарен всем. Затем ведь умение художника зависит не только от него одного, оно обусловлено его временем. Многое из того, что я себя теперь считаю вправе требовать от всякого, не может быть достигнуто индивидуальными усилиями, а является приобретением ряда поколений. И вот если художник, произведения которого интересуют меня, принадлежал к более ранней эпохе развития, то как могу я относить на счет его неспособности то, чего он в рамках своей эпохи даже не мог представлять себе достижимым? Я не могу подходить к художнику с иной меркой, кроме общечеловеческой. При рассмотрении художественного произведения сознание природной ограниченности человеческой индивидуальности и ее обусловленности временем и средой должно быть всегда одним из господствующих верховных представлений. Оно должно меня расположить к тому, чтобы я не обращал внимания на несомненно мешающие отклонения от совершенства идеального художественного произведения и находил радость в том, чего вообще можно было ожидать при данных общих условиях. Зато ведь нередко огромное величие одной или некоторых сторон произведения искусства меня настолько вознаграждает, что у меня даже не хватает духу еще чего-либо требовать.

Наряду с таким величием односторонности существует, понятно, и мелкая односторонность: такого рода преимущественное выдвигание отдельных существенных для художественного произведения факторов, которое по ничтожности своего действия не может вознаградить за пренебрежение другими факторами. Так создаются уродливые произведения искусства. Чрезмерная оценка момента содержания создает материальное искусство, в котором место художественной формы и дарования занимает интерес к увлекательному, сенсационному, страшному, или к патриотизму, благородству, или к воспоминаниям. Чрезмерное подчеркивание формального элемента порождает пустой пафос, бессодержательную банальность, что особенно часто бывает в подражаниях античным образцам, а иногда и игрушечность; слепое подражание приводит к убогому мыслями и бесформенному натурализму, один навык – к искусничанью.