Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе - Зигварт Христоф. Страница 25

Когда бытие мы приписываем нечувственным или сверхчувственным вещам, как это имеет место в онтологическом доказательстве существования Божия или в понятии вещи самой по себе, то в этих случаях нам трудно бывает отделаться от остатков пространственных представлений, сопутствующих мысли о бытии в чувственном мире. Мы говорим о «существовании» Бога. И когда мы хотим оживить для себя эту мысль, то у нас остается лишь действие на воспринимаемый мир и в нем и благодаря ему действие на нас, благодаря чему нечувственное раскрывает себя и дает себя познать. Но также и этот процесс действия не есть источник мысли о «бытии», но лишь следствие этого последнего и вместе с тем познавательное основание того, что действующее есть.

Отсюда выясняется та особенная трудность, к которой приводит это понятие бытия. Чтобы вообще иметь возможность высказать это понятие, тут, с одной стороны, предполагается известное отношение ко мне, мыслящему; объект представлен мною, так как он вступил ко мне в то или иное отношение; что он есть – это моя мысль. Но благодаря самой этой мысли снова уничтожается простая относительность и утверждается, что сущее есть также и независимо от его отношения ко мне и какому-либо другому мыслящему существу, что бытие не уничтожается в этом отношении – быть мыслимым как предмет моего сознания. Гербартовская формула абсолютного полагания в своем двояком значении сваливает в одно обе эти точки зрения, не будучи в состоянии разрешить затруднения. Но, во всяком случае, ей принадлежит та заслуга, что она уяснила, что думает в действительности наше естественное мышление, когда оно, не заботясь о трудностях, предицирует бытие.

Если мы хотим уяснить себе путем анализа эксистенциальные суждения, то мы должны исходить из этого обычного смысла, еще не подвергшегося действию критики. И тут, следовательно, возникает вопрос, что именно мыслится, когда говорят: «А существует», – ив каком смысле утверждается единство субъекта и предиката.

Чтобы разрешить этот вопрос, мы должны сперва уяснить себе, при какой предпосылке вообще возникает суждение «А существует», когда оно в обычном течении нашего мышления выступает как суждение о единичном. Предпосылкой, очевидно, служит то, что было высказано сомнение относительно существования субъекта или что таковое сомнение может быть высказано. И это возможно лишь тогда, если служащее субъектом слово прежде всего обозначает нечто лишь представленное, появляющееся в моем сознании в форме воспоминания или на основании сообщения других. О том, что дано мне непосредственно, я не могу спрашивать, существует ли оно. Вместе с тем, как я наглядно представляю его, мне дана также и достоверность его существования. Но опыт с уничтожением и исчезновением вещей, которые я раньше видел на определенных местах, и опыт с обманом со стороны других научают меня, что не все, что я внутренне представляю, может быть найдено также и в действительном восприятии. Опыт этот принуждает меня различать между наглядным представлением об имеющемся налицо и простым представлением, которому не соответствует никакое наличное наглядное представление. Если я потерял нечто, если я не могу уже найти того, чем я обладал или что я знал раньше, – то хотя я имею в воспоминании образ вещи, но тут нет наличного наглядного представления. Его нет, нет в наличности, его нельзя найти. То, что является теперь в моем сознании как представление субъекта, есть лишь представленная вещь, для которой я ищу соответствующего восприятия. Лишь по отношению к этой представленной вещи возможен вопрос о ее существовании. И вопрос означает, образует ли еще то, что я представляю, составную часть воспринимаемого мира.

Всякое эксистенциальное суждение делает, следовательно, служащее субъектом слово знаком чего-то такого, что лишь представлено; оно достигает этого тем, что отрывает от него мысль о его существовании, чтобы затем снова явно приписать ему последнее. Так оно бывает, когда я нахожу утерянное, т. е. когда я сделал соответствующее восприятие; или когда я убедился путем каких-либо умозаключений, благодаря сообщению других и т. п. в том, что оно может быть еще воспринято где-либо. Все эксистенциальные суждения в области эмпирического мира покоятся, следовательно, на различии между простым внутренним представлением (представление воспоминания или фантазии) и имеющимся налицо восприятием, и то, что они утверждают, – это есть тождество воспринятого и просто представленного, которое наименовывается как субъект.

Это особенно ясно в том случае, когда представление о предмете, существование которого подвергается сомнению, возникло во мне лишь благодаря сообщению других. Эти сообщения создают представление о Геркулесе или Тезее, о Вавилонской башне или о Магнитной горе. Вопрос в том, существовали ли они, т. е. являются ли связанные со словами представления представлениями действительных существ или простыми фантастическими образованиями, покоятся сообщения на восприятии или на фикции.

Отсюда ясно также – это, главным образом, подчеркивается Кантом, – что предикат «быть» отнюдь не прибавляет ничего к содержанию представления как такового. Говорю ли я: «А есть» или «А не есть» – я оба раза под А мыслю совершенно одно и то же. Смысл самого высказывания требует, чтобы в действительном мире было в наличности не больше и не меньше, чем мыслимое мною А. «Быть» не образует, следовательно, никакой составной части представления субъекта, никакого «реального предиката», как говорит Кант; оно выражает лишь отношение мыслимого А к моей познавательной способности. Следовательно, тот синтез, какой в эмпирической области прежде всего заключает в себе эксистенциальное суждение, есть тождество просто представляемого и наглядно представляемого объекта. Его возможность покоится на том, что то же самое содержание я могу сознавать в двоякой форме – в форме простого представления и в форме наглядного представления. С наглядно представляемым объектом непосредственно связана мысль о бытии.

Постольку эксистенциальные суждения переворачивают свойственный суждениям наименования процесс. При этих последних дан наглядный, т. е. с самого начала мыслимый действительным, объект. К нему присоединяется знакомое прежде представление, и сходство обоих высказывается в суждении наименования. При суждении существования предшествует простое представление; о нем говорится, что оно сходно с наглядно представимым единичным объектом.

Но если прежде всего выражается это отношение – сходство представленной вещи с возможным восприятием, то смысл предиката «существовать» идет, однако, дальше. То, что существует, стоит не только в этом отношении ко мне, но и ко всем другим сущим, занимает свое пространство между другими объектами, существует в определенное время до и после других вещей, стоит в причинных отношениях к остальному миру Ввиду этого о воспринимаемом можно утверждать и просто выведенное путем умозаключения существование. (Если Гербарт в понятии бытия находит полную безусловность и безотносительность, то Лотце правильно выдвинул против него то, что в понятии бытия мы примышляем именно нахождение в известном отношении.)

С этой точки зрения, всякому отдельному эксистенциальному суждению предпосылается всегда сопутствующая мне мысль об окружающем меня действительном мире, оно заполняет лишь при помощи определенного субъекта известное место в этой целокупности сущего. То, что нечто есть вне меня, – это предполагается всегда. Вопрос в том, находится мыслимое мной среди данного или действительное подпадает под определенное понятие.

Это последнее направление нашего мышления приводит к тем высказываниям, которые предпосылают выражение бытия и благодаря этому становятся родственными имперсоналиям, а отчасти и внешним образом принимают форму безличных предложений – έστι, there is, «есть», «существует». Выражения эти прежде всего указывают на нечто существующее, которое есть, есть именно здесь, которое предлагается данным миром, чтобы затем обозначить его определенно. Эта форма суждения существования является естественной тогда, когда речь идет не о том, имеется ли в наличности вещь, которая мыслится как определенное единичное – ибо она была, например, мне известна от прежнего времени, – но о том, существует ли вещь, которая подпадает под данное понятие и может быть обозначена лишь как «А»²².