Книга Небытия (СИ) - Филатов Вадим Валентинович. Страница 21

Каждый вечер врачи за деньги кололи наркоманам «нечто» и называли это «актом гуманности».

Когда, наконец, мы стали выписываться и получать свою одежду, я, как уже было сказано, выяснил, что остался без шапки, но я к тому времени нечто подобное уже предполагал. В списке моих вещей шапки не оказалось. А мой сосед-наркоман лишился пальто и в знак протеста, в общем помещении, где получали свои вещи и женщины и мужчины, снял трусы и стал размахивать ими и мерзко сквернословить. В итоге, чтобы отвязаться, ему выдали какую – то рыжую больничную кацавейку, в которой он и поплёлся к ближайшему метро. А следом за ним и я.

Изменённое сознание

Оно пришло ко мне после того, как я побывал в реанимации одной известной московской больницы.

Утром ко мне пришёл беседовать пожилой врач. Он задавал мне разные и, на первый взгляд, ничего не значащие вопросы и, стараясь абстрагироваться от его унылого бормотания, я внезапно прозрел итог его жизни. Я увидел гостиную в довольно опрятном доме и толстую пожилую женщину – видимо, жену – которая безуспешно пыталась по телефону ускорить приезд скорой помощи. Безуспешно – старик был уже мёртв. Видимо, сердечный приступ. Время рассыпается и превращается в песчаную пустыню. Всё зыбко и ненадёжно. Врача переодевают и обмывают. Уже не дома – видимо, в какой-то ритуальной службе. Укладывают поудобнее в ящик с рюшечками и везут. Внутренняя поверхность ящика ослепительно белая и напоминает пелёнки новорождённого. Оказавшись в земле, она теряет свою первозданную белизну, поскольку в действие вступает эстетика гниения. Лицо умершего покрывается чёрными пятнами и постепенно вздувается и лопается, теряя остатки человеческого облика. Остаётся череп, который наполняется землёй. Земля повсюду – из земли взят, в землю и уйдёшь. Finis.

C тех пор я встречался и общался с самыми разными людьми. Изменённое состояние приходило далеко не всегда. Почему то оно возникало в первую очередь при общении с активными и целеустремлёнными людьми.

Я сижу в школе на совещании при директоре. Эта женщина вникает во все дела и всё регулирует, тонко составляя материал интриг и комбинируя колоду карт, состоящую из её подчинённых. Завучи её смертельно боятся и ненавидят, мечтают подсидеть. Она уже третий час читает текст своего будущего выступления на августовском педсовете, а присутствующие в кабинете завучи следят за временем, для того, чтобы докладчица смогла уложиться в регламент. Это никак не удаётся, поэтому составленный мной текст её доклада приходится корректировать вновь и вновь. На дворе уже глубокая ночь, в открытое настежь окно первого этажа, вместе с ночной прохладой доносятся крики одиноких наркоманов. Я вижу ту же директрису, которая уже с трудом передвигается, поскольку её съел рак. Но она до последнего не оставляет свой пост – последние дни её привозят на машине в школу и буквально под руки вносят в директорский кабинет. «Вот катафалк, вот гроб…» – богатый и красивый, как в фильмах про американских мафиози. Огромная толпа с почётом провожает его на кладбище. Мир праху твоему.

Троллейбусная остановка. Передо мной стоит женщина средних лет. Её лицо и даже глаза – всё побелело от белой ненависти. Наполненным этой ненавистью голосом, она говорит мне: «У меня всё равно будет своя квартира». Её облик медленно расплывается и я вижу её крошечное, высушенное тем же раком тельце, уложенное в огромный, на несколько размеров больше, чем нужно, уродливый красный ящик. Её левый глаз никак не хочет закрываться и упрямо выкатившись, смотрит на окружающих. А вот и квартира – один на два метра.

В огромном кабинете сидит ещё одна начальственная дама по прозвищу Божья Коровка. Она курит одну сигарету за другой, громко зевает, показывая пасть шестидесятилетней старухи и время от времени чешет свои седые подмышки. Вокруг неё собралось немногочисленное сообщество допущенных к её рыхлому телу приживателей и сожителей, которые практикуют противоестественный секс со старухой и обеспечивают себе карьерный рост. Начальница говорит мужским прокуренным басом и делает руководящие движения зажжённой сигаретой. Следя за потоком её сознания, я вижу как постепенно меняется моё. Квартира, лето, закрытый балкон, по комнате летают огромные зелёные мухи. Коровка в бюстгальтере и несвежих рейтузах лежит на кровати, точнее, наполовину на кровати, а верхняя часть того, что было её телом, находится на полу. Инсульт. Хватились нескоро.

По экрану телевизора бодро бегает ушастый начальственный карлик. Он сидит в кресле и принимает доклад подчинённого. «Мня-мня», – говорит карлик и прикормленные журналисты ловят каждое эпохальное междометие. Я вижу того же человека тело которого выставили на всеобщее посмотрение в некоем начальственном помещении. Народу не так много, как можно было бы ожидать. Видимо, оставив власть, карлик вернулся к своей природной микроскопической сущности и , к моменту своего ухода, был уже в значительной степени забыт. Знакомые очертания головы и лица постепенно превращаются в экспонат палеонтологического музея – пожелтевший начальственный череп.

Недавно я прочитал у Дугина, что один итальянский генерал из республики Сало, посылая в конце войны своих людей на верную гибель, говорил им: 'Не думаете ли вы в самом деле, что будете жить вечно?» «Великолепный аргумент,– комментирует Дугин,– ведь большинство людей вопреки всякой логике продолжают жить и действовать так, как если бы они были бессмертны. Чувство справедливости требует от нас, чтобы мы помогли человечеству рассеять это недоразумение'.

Вино жизни

Человек решил совершить Поступок. Ну, например, бросить всё и податься в бродяги. Жизнь бродяг имеет свою экзотику и романтику. Особенно, если читать о ней в книге воспоминаний Джека Лондона «Дорога» или смотреть в документальном фильме по телевизору, а самому не сидеть зимой в канализационном люке. Поскольку там плохо пахнет. Хотя для человека, решившегося совершить Поступок это всё мелочи. Но всё-таки…

Итак, человек вышел из дома с твёрдым намерением создать для себя пограничную ситуацию, т.е. ситуацию на границе между жизнью и смертью, для того, чтобы почувствовать наконец вкус подлинной жизни, не опосредствованной извращённой цивилизацией. Он вспомнил., как в университетском общежитии годами жил и питался объедками в столовой пожилой, достаточно образованный и неплохо одетый человек. Говорили, что он в результате обмана потерял жильё. Его даже пускали вечером вместе со студентами посмотреть телевизор и подискутировать на политические темы. Но, с другой стороны, это был бродяга поневоле, как и его более опустившиеся собратья. А человек захотел податься в идейные отшельники, чтобы принципиально отвергнуть человеческий муравейник. Вместе со всеми его гнусными соблазнами. Поэтому общество человекообразных бомжей его абсолютно не устраивало.

Были и другие пути, по которым, в принципе, можно было пойти. Другие, более благостные, так сказать, образцы для подражания. Например, «пещерные отцы» первых лет христианства. Человек читал о них в книге пресвитера Руфина, которую он купил в церковной лавке. Ещё был американский романтик Генри Дэвид Торо, который из романтических соображений плюнул на всех и построил себе дом в лесу, о чём и написал с присущей американцам практичностью и некоторой занудностью книгу «Жизнь в лесу». Но в этой книге, на самом деле, очень мало романтики и много экономических заморочек о том, как вести в одиночку хозяйство. Ещё были литературные персонажи – Робинзон Крузо у Дефо и отец Сергий у Льва Толстого. Но Крузо тоже был отшельником поневоле и, сидя на своём острове, спал и видел, как бы вернуться к людям. А отец Сергий, в итоге своего отшельничества, капитально обрушил свой мозг и, будучи уже известным своей святостью старцем, позорно изнасиловал малолетнюю дурочку. Хотя, тут, наверно, сказались комплексы самого автора, который, слыл зеркалом «русской» революции и мечтал в своей Ясной Поляне о том, чтобы кого-нибудь изнасиловать.