Понятие "революция" в философии и общественных науках: Проблемы, идеи, концепции - Завалько Григорий Алексеевич. Страница 45

Сущность любой революции «сверху» – преобразование старого эксплуататорского класса в новый, заменяющее его свержение «снизу». Он сам свергает себя. В наиболее чистом виде эта сущность проявилась в Японии, где к началу буржуазной революции буржуазия отсутствовала вообще.

История Японии до 1868 года традиционно делится на три периода. Первый (645-930) – период типичного политаризма, начиная с «реформ Тайка», установивших его, и кончая типичным же распадом единого политарного государства на несколько враждующих между собой «княжеств», возглавляемых правителями – «дайме».

Это – начало второго периода (930-1603). Аналогичные периоды децентрализации переживал Китай («эпоха борющихся царств»), Египет и другие древневосточные общества. Землей по-прежнему владело государство (формально – единое, фактически – «княжества»); купцы и ремесленники по социальному статусу находились ниже крестьян, так что ни о каких свободных городах речи быть не могло. Представления о «феодализме» в Японии абсолютно ошибочны. Этот период не мог окончиться ни чем иным, кроме восстановления единого государства, так же, как в других древневосточных обществах, что и произошло в 1603 году, когда сегун (фактический правитель при номинальном императоре) Токугава Иэясу разбил войска дайме.

Начался третий, «токугавский» период (1603-1868) – новая политарная централизация. Однако она имела свои особенности, так как проходила в век колониальной экспансии европейского капитализма. Столкнувшись с европейцами (португальцами и голландцами) и почувствовав опасность, токугавский режим выбрал путь полной автаркии, очевидно, не имевшей аналогов в истории. Были запрещены не только контакты с иностранцами в самой Японии (для торговли с Голландией был оставлен один порт Нагасаки), но и любой выезд ее подданных за пределы страны. Морякам, потерпевшим крушение и невольно соприкоснувшимся с иностранцами, запрещалось возвращаться на родину, даже если иностранная держава сама привозила их обратно.

Этот дикий, на первый взгляд, порядок помог Японии сохранить независимость – в Азии для европейцев было много куда более легкой и богатой добычи, чем токугавская Япония. Мир и наличие крепкой центральной власти обеспечили крупный экономический подъем страны. Однако, если на протяжении первого столетия токугавского режима национальный доход возрос на 136%, то за следующие полтора века – только на 16 % [383]. Политаризм постепенно исчерпывал себя. В условиях раздела мира между колониальными империями должна была наступить очередь Японии.

Она наступила в 1850-е годы, когда капиталистические страны (сначала США, затем Англия, Россия, Голландия, Франция, Пруссия) под дулами корабельных орудий навязали Японии неравноправные торговые договоры, открыв ее миру. Вот о чем договаривались Япония и США: Япония «признавала принцип экстерриториальности за американскими гражданами, обязывалась предоставить последним полную свободу вероисповедания и установления благоприятных для американской торговли таможенных тарифов. США, в свою очередь, обещали снабдить Японию пароходами, военными судами, оружием, а также офицерами и техническими специалистами» [384]. Ясно, что начиналась экономическая и политическая зависимость. Для ее предотвращения нужны были экстренные меры, т. е. революция, которая бы установила в Японии не зависимый, а полноценный капитализм.

Преградой служила пока еще не власть западных держав, а сохранявшаяся на протяжении всего токугавского периода относительная самостоятельность дайме, которые имели свой двор, вооруженные силы (самураев, являвшихся профессиональными воинами, а не земельными собственниками – «дворянами» или «рыцарями», как их часто называют), чеканили монету, издавали законы и т.д.

Именно мелкие правители областей (или вожди племен) всегда становились опорой колонизаторов, облегчая им подчинение раздробленной страны. Примеров здесь неисчерпаемо много – от конкисты до распада СССР.

Поэтому именно по раздробленности страны был нанесен революционный удар в Японии в 1868-1869 годах. Предшествующие 15 лет революционной ситуации были заполнены восстаниями «низов», в основном самураев, против засилья иностранцев. Все они потерпели поражение. Революционную инициативу взяли в свои руки «верхи».

Политически революция выглядела передачей власти от сегуна к законному императору, правительство которого решительно централизовало страну. Даймё из полусамостоятельных правителей превратились в пожизненных губернаторов, а вскоре и вообще были заменены обычными наместниками. При этом не обошлось без вооруженной борьбы – сначала с силами сегуна, затем с сепаратистами Хоккайдо, где адмирал Еномото провозгласил «республику». Последним актом вооруженной борьбы было подавление самурайского восстания на острове Кюсю в 1877 году.

Смена власти была не самоцелью, а средством для проведения преобразований, в совокупности означавших социальную революцию: были отменены сословия (1871 год), введена частная собственность на землю, сняты ограничения по торговле землей, за каждым японцем признано право свободного выбора занятий и т. д. Последовало образование классов буржуазии и наемных работников, индустриализация страны, рост военной мощи.

Концом социальной революции в Японии следует считать расторжение на рубеже веков неравноправных торговых договоров с западными странами (первый равноправный договор заключен с Англией в 1894 году).

Вместо новой колонии западные державы получили конкурента, а историки – проблему японской революции.

Обычно ее называли «незавершенной», «неполной» или даже «полуреволюцией», как в цитированной выше книге В. С. Светлова (настоящая фамилия – И. М. Майский) (1884-1975). Но полуреволюций не бывает, как не бывает осетрины второй свежести. Новый строй был создан.

Это был капитализм, близкий к капитализму «ядра», полупериферийный, с тяжелым наследием политаризма, сказавшимся в XX веке. «Фашизация Японии, – писал в 1934 году востоковед Е. М. Жуков (1907-1980), – происходила не в форме перехода государственной власти в руки определенным образом сложившейся политической партии и не через создание диктатуры, опрокидывающей прежний государственный аппарат, а путем планомерного закрепления господствующей роли тех частей и элементов существующего государственного строя, которые и ранее несли в себе задатки неприкрытой диктатуры» [385]. Родство японского политарно-капиталистического строя с немецким и итальянским, пришедшими к тому же результату с другой стороны – от капитализма к политаризму – было вызвано одинаковым характером исторической задачи: пробиться в ядро. Эта цель и сплотила «ось», а затем «треугольник» агрессоров.

Революция 1868 года стала классической буржуазной революцией «сверху». Старый господствующий класс политаристов сумел измениться, частично погибнув, частично преобразовавшись в буржуазию, частично пойдя ей на службу. Другая часть буржуазии вышла из «низов» благодаря политике «верхов». Источником перемен была необходимость противостоять экспансии Запада, а для этого «учиться у иностранцев».

Несмотря на все издержки для остального человечества, для Японии смена строя была однозначно прогрессивной. Никакой другой революционной силы, кроме «верхов», в Японии не было, и никакой другой революции быть не могло. Представления о том, что «Революция Мейдзи означала… умелое и осторожное, половинчатое проведение политики буржуазных реформ, с той целью, чтобы спасти Японию от революции» [386], являются верхом наивности. Революция спасла Японию от единственной альтернативы – превращения в зависимую страну.

В целом к революциям «сверху» применимы слова, сказанные А. Грамши об итальянском Рисорджименто: «Задача заключалась не столько в том, чтобы освободить уже развившиеся экономические силы от пут устаревших юридических и политических отношений, сколько в создании общих условий для того, чтобы эти экономические силы могли возникнуть и развиваться по образцу других стран» [387].