Понятие "революция" в философии и общественных науках: Проблемы, идеи, концепции - Завалько Григорий Алексеевич. Страница 89

– возможна общественная жизнь, базирующаяся на ненасилии;

– эта возможность частично реализована в настоящее время в данном обществе;

– его эволюция ведет к полному исчезновению насилия;

– революция в данном обществе прервет процесс исчезновения насилия;

– моральным долгом человека является поддержание стабильности, а не революционное преобразование общества.

Это рассуждение коварно: оно ищет корни насилия не в наличии классов и эксплуатации (присвоения результатов чужого труда, что невозможно без насилия), а в сознании человека, требуя от него индивидуального совершенства, которое в классовом обществе недоступно, как морковка, подвешенная перед носом везущего повозку осла.

Спекуляция темой насилия бывает весьма изощренной, когда ею занимаются профессионалы в области этики. В учебнике А. А. Гусейнова и Р. Г. Апресяна «Этика» (1999) насилие определяется как «не вообще принуждение, не вообще ущерб жизни и собственности, а такое принуждение и такой ущерб, которые осуществляются вопреки воле того или тех, против кого они направлены» [723]. Значит, бывает такой ущерб жизни и собственности, который осуществляется по воле того или тех, против кого он направлен? Что же это за принуждение, не равное насилию? Это «а) некое реальное превосходство в состоянии воли – власть отца; б) предварительный взаимный договор – власть закона и законных правителей» [724].

Дальше оказывается, что «жизнь во всех формах есть асимметрия в сторону ненасилия, созидания» [725]. Как же быть с созиданием тюрем? А вот как: «Государственное насилие – не форма насилия, а форма ограничения насилия, этап на пути его преодоления». И еще раз, уже без курсива: «Государственное насилие – не просто ограничение насилия, а такое его ограничение, которое создает предпосылки для окончательного преодоления и перехода к принципиально ненасильственному общественному устройству» [726].

Если Гегель и Маркс за признание полезности (не моральности!) зла удостоились от авторов звания «нечутких к нравственности мыслителей» [727], то какое определение подобрать для самих А. А. Гусейнова и Р. Г. Апресяна, утративших критерий различия между добром и злом? Трудно поверить, что им неизвестно, что такое насилие государства, занятого тем грязным делом защиты привилегий, которое привилегированные именуют поддержанием стабильности.

Конечно, объектом критики государственных ненасильников является марксизм, не боящийся признавать насильственный характер прогресса. С Марксом спорить трудно, поэтому в качестве оппонента ими выбран Л. Д. Троцкий, слабый теоретик и одиозная личность. Для соблюдения приличий к нему пристегнут идеолог «белого» насилия И. А. Ильин. Над революцией и контрреволюцией как насильственными формами развития высится эволюция как ненасильственная форма, определяемая «властью закона и законных правителей».

В истории мысли подобная продукция не редкость. Господствующий класс никогда не считает насилием свои действия и всегда – действия противников, особенно ответ угнетенных.

Проблема, бесспорно, существует. И состоит она прежде всего в том, где искать критерий моральности (справедливости) поступков человека: в вечных нормах, в немедленной пользе или в интересах человечества, постоянных и вечно меняющихся в ходе развития? Первые два ответа метафизичны, и лишь третий подводит к решению.

Абсолютно моральным действием человека было бы ненасильственное действие, отношение к другому человеку как к пели, а не как к средству. Но такие действия, если и имеют место в условиях классового общества, то как редчайшие исключения и, конечно, не в сфере политики (борьбы за власть), где люди – средство для развития общества.

Это не значит, что все поступки людей в сфере политики равноудалены от морали: есть действия более и менее моральные.

Ненасилие в политике классового общества невозможно, а его пропаганда служит увековечению насилия. Поэтому критерий моральности (справедливости) политики – не в ненасилии, а в прогрессивности насилия. Насильственные (других нет) политические действия более моральны, когда они служат прогрессу, т. е., прямо или косвенно, освобождению человека.

Насилие сил прогресса (даже государства) более морально, чем насилие сил регресса: это возмездие. Возмездие старому строю и его сторонникам – не столько за то, что они были, сколько за то, что они не хотят вовремя уходить. Классовая борьба не появляется, а обостряется в ходе революции, когда общество должно измениться, чтобы выжить.

Отсюда не следует, что справедливо любое революционное насилие. Здесь, как нигде, необходимо соблюдение меры. Чрезмерное насилие не только аморально, но и вредит революции, так как создает ее противников. Оно аморально, даже если помогает победе революции, так как, служа интересам восходящего класса, предает самые глубинные интересы человеческого рода – стремление к свободе, равенству и солидарности [Солидарность, как отметил А. Каллиникос — современный аналог понятия «братство»] [728]. Мера и форма насилия (принуждения) определяется общим культурным уровнем общества.

Мораль любой социальной общности основана на пользе, приносимой действиями людей этой общности, но не сводится к пользе. Уровень полезности человеческих поступков всегда выше уровня их справедливости: мораль несет потери и от прогресса, когда один класс утверждает себя за счет других. Справедливость, как известно, бежит из лагеря победителей (слова французской писательницы Симоны Вейль (1909-1943)). Но несправедливость революций (как и эволюций) – следствие их классовой ограниченности, а не покушения на мифическую «стабильность».

«Массовые убийства невинных» – неизбежное следствие существования классов, и лишь в ходе революций наряду с невинными массово страдают и виновные. Оценка зла, причиняемого виновным – сложная этическая проблема, которую, по крайней мере, не следует путать с иной – оценкой зла, причиняемого невиновным. «Переносить несправедливость относительно легко, – заметил американский сатирик Генри Льюис Менкен (1880-1956), – справедливость – куда труднее». Легко осудить любое насилие – гораздо труднее увидеть границы его оправданности.

Прогресс в классовом обществе смягчает форму разрешения противоречий, форму насилия, но не устраняет его целиком. Ни один класс не равен человечеству; ни одна классовая мораль не равна общечеловеческой, но последняя существует только через классовые морали. Рискну предположить, что моральная эстафета передается также, как социальная: передовой моралью обладает наиболее конструктивно-революционный класс, а не наиболее угнетенный; не только буржуазия, но и рабовладельцы, и феодалы в свое время являлись ее носителями, пока их моральные системы не были упразднены историей.

Здесь мы снова выходим к проблеме метода. Для метафизики есть либо абсолютная, изначально данная Мораль, либо аморальность. Диалектика же видит прогрессивное развитие морали как части культуры, основанное на противоречивом прогрессе общества.

Пока существуют классы, прогресс осуществляется насильственным путем и, по словам Маркса, «не желает пить нектар иначе, как из черепов убитых» [729]. Но альтернативой является регресс, пьющий из тех же черепов отнюдь не нектар.

Революция и борьба «низов»

Теперь можно вернуться к теме революция и борьба «низов». Социальная революция в классовых обществах всегда сменяет власть одного класса властью другого Поэтому протестные выступления классов, неспособных к созданию нового общественного строя, не могут быть названы революционными.