Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич. Страница 41

Усиление «левых» течений в эмигрантской среде становится уже общепризнанным фактом. Значительные группы, раньше органически входившие в главный фронт контрреволюции, теперь решительно откололись от него. Они уже перестают противопоставлять себя России, они духовно возвращаются на родину, трезво ожидая момента, когда станет целесообразным и физическое возвращение. Они уже потеряны для эмиграции и для активной контрреволюции старого типа.

Но параллельно усилению этих настроений в зарубежных русских кругах наблюдается и другое характерное явление: рождается подлинная и явная русская реакция. Вырисовывается «русский Кобленц» — на этот раз в точном и полном значении этого термина.

До сих пор еще принято говорить о нем как о величине незначительной и не заслуживающей внимания. «Общее Дело» по-прежнему уверено, что справа у него нет серьезных конкурентов. Однако это уже далеко не так. Само же оно их бестолково питает, допуская на своих страницах обывательские вздохи Аверченко по «царским золотопогонникам» и угрюмую тоску Яблоновского по Павле Первом. Уже по этим двум типичным представителям эмигрантского райка можно судить, что симпатии «непримиримых» неудержимо катятся вправо. Недаром и врангелевцы на Балканах — единственная «реальная сила» эмиграции — прочно впадают в орбиту чисто монархических планов. Скоро, скоро придет час, и уже приходит, когда Бурцевы и Струве окажутся причислены к лику Лениных, Троцких и Милюковых. Все кошки революции будут одинаково красны для тех, кто органически и безоглядно станет по ту сторону революции.

А такие уже есть. «При произведенном революцией опустошении экономических, культурных и политических сил России, при возврате России к ее чисто земледельческому крестьянскому состоянию она не может быть — без внешнего насилия — не только республиканской, но и парламентской, даже не может быть конституционной». Так пишет в белградском «Новом Времени» [115] проф. Локоть, нынешний идеолог Рейхенгалля [116]. Вот новые песни… из репертуара родной старины!..

Черный штаб уже формируется. Он обильно снабжен финансовыми средствами, нельзя сказать, чтобы у него не было некоторой организационной сноровки. И если есть в современной «непримиримой» эмиграции нечто, что может рассчитывать на известный успех, то это только он. Эпоха либерально-демократической контрреволюции кончилась. Борьба с революцией начинает вестись в пользу реакции и реставрации.

Рейхенгалльский съезд — первая ласточка. «Новое Время» — первый симптом. Монархизм приступает к открытой и планомерной кампании. Есть много оснований предвидеть, что с каждым месяцем мы будем слышать о нем все больше и больше…

Не смейтесь, что число его явных приверженцев пока ничтожно. Не издевайтесь, что, за отсутствием лучших кандидатур, в редакторы монархических органов намечаются гвардейские офицеры и опереточные певицы (в Вене). — Не так же ли мы смеялись в свое время над первыми дебютами большевиков?

Большевикам помогали тогда «популярные в массах» Черновы, Керенские и Церетелли, зажмурив глаза воспевавшие волю народа. Большевиков выдвигали временные настроения малокультурной страны.

Аналогичные факторы могут ныне сыграть на руку монархистам. Разве не разочарован народ революцией? И разве на фоне этого разочарования не помогут теперь рейхенгалльцам дешевые, но ходкие идейки Аверченок и Яблоновских о преимуществах старого режима перед революционным? Есть лозунги, с которым нужно обращаться осторожно. Вызывая тень Павла Петровича, эти экспансивные интеллигенты тоже тревожат духа, с которым им-то уже, во всяком случае, не справиться!

Сегодня пока они еще только кричат, что «решительно предпочитают Павла». А завтра услышим и модернизированный акафист, благо он уже сочинен одним из лучших наших поэтов: –

Погрязших в распутстве, в безумстве великом

На путь ты наставил,

Но был краток твой час.

Владыка, жестокий к жестоким владыкам,

Замученный Павел,

Моли Бога о нас!

И уже мерещатся торжественной печалью полные лица, склоненные над гробницей в мерцании лампад Петропавловского собора:

Мы снова познали палящее время

И снова пороки

Ополчились на нас.

Подъявший Господнего молота бремя,

Владыка жестокий,

Моли Бога о нас!

Самые грехи погибших царей, искупленные мученичеством, представляются источником святости:

Престол омраченный и темное имя

Ты детям оставил,

И себя ты не спас.

А ныне, ликуя со всеми святыми,

Замученный Павел,

Моли Бога о нас!..

А что дадут жизни подобные настроения? О, второе пришествие Павла уже во всяком случае было бы горше первого (не спасет даже и «мировая демократия»: в лучшем случае, опоздает)!..

Нужно помнить, что мы имеем дело в Россией. Нигде размахи политического маятника не могут быть так безмерны. Нигде нет такой любви, такого органического тяготения к крайностям…

Если плотина революционной власти будет прорвана, поток помчится далеко. Кто его задержит, введет в русло?

Умеренные социалисты не смогли остановить революции. — Остановят ли реакцию кадеты и либералы?

Черное движение опасно. Его успех был бы национальным несчастьем. Не потому, что оно — реакция, а потому что оно — дурная реакция. Не потому, что оно несет собою монархию, а потому, что старая монархия, которую оно несет собою — насквозь гнила. Оно грозит на время воскресить элементы, безвозвратно осужденные историей. Оно лишь до бесконечности затянет кризис.

П.Б. Струве прав, что идеология царистского реставраторства по своему политическому содержанию совершенно неинтересна, будучи прекрасным дополнением к столь же неинтересному реставраторству интеллигентскому (у Милюкова).

Неинтересное в теории, оно оказалось бы безнадежным, неизбежно бесплодным на практике. Ведь не случайно же в самом деле произошла у нас революция. Петербургский абсолютизм выродился, себя изжил — это приходится признать и тем, кто вовсе не думает отрицать его национальных заслуг в прошлом. Его реставрация была бы неизбежно восстановлением худших его сторон и сулила бы стране лишь новую полосу сверхдолжных потрясений. Сегодня нам это еще кажется трюизмом, но, быть может, скоро придется об этом трюизме серьезно и много говорить.

Насколько можно судить по «старотуркам» Рейхенгалля и «Нового Времени», дело идет именно о такой реставрации дурного тона. Недалеко, в сущности, от нее отстоят и «нео-монархисты» или «младотурки» из лагеря Врангеля. Тут и дешевый, сусальный шовинизм, тут и погромы, и «жидо-кадеты», и пафос военных парадов, и ослепление социальной ненависти, разбавленной «дворянско-демократической» демагогией, тут и эпигонство квази-славянофильских мечтаний. И самое трагичное — то, что несмотря на все свои объективно упадочные свойства (а может быть отчасти и благодаря им), течение это в больной русской обстановке наших дней, в случае насильственного свержения советов, несомненно, имеет больше шансов на временный успех, нежели всякое другое. О, как быстро забьет оно благодушных эсеров! Как трудно будет «просвещенным либералам» справиться с ними!

Если понадобилось всего лишь восемь месяцев для перехода от старой монархии к большевизму, то во сколько месяцев, в случае новой революции, совершится обратный переход?

Конечно, строй реставрации не может быть долговечен. «Новой жизни» не отменить никакими силами. Маятник опять качнется влево, — и, вероятно, даже сравнительно скоро. Но как все это будет отражаться на несчастной, и без того издерганной стране?

Эмигрантский «центр» тает. Поскольку держится идеология безоговорочного отрицания нынешнего строя России, — она приобретает все более и более исключительный характер. Отвергают уже не только большевиков и социалистов, — предают анафеме все, что причастно или было причастно революции. Грозят Родзянке, Львову, оскорбляют Гучкова, устраивают облавы на Милюкова. Против революции ополчается уже откровенная, реставрационная реакция. Не прошедшая сквозь испытания революции. Не усвоившая великий опыт, а целиком игнорирующая его. Не «преодолевающая», а лишь отрицающая революционный период.