Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич. Страница 70

Когда И.Г. Лежнев говорит о России, как о «не только нации, но и классе», — в этой красивой фразе не видно реального социологического содержания. В современной России, как и в других государствах, не один класс, а несколько, и смешивать воедино столыпинского мужичка с показным рабочим обложки «Коммунистического Интернационала» и нэпмана с заправским рабочим российских фабрик, кстати сказать, весьма мало похожим на здорового дядю с помянутой обложки, — вряд ли правильно. Они объединены лишь в категории нации, но не класса. Новая Россия, будучи нацией, отнюдь не уплотнилась в единый класс. И никакие уличные демонстрации не в состоянии, конечно, опровергнуть этого социологически бесспорного факта. Уличные демонстрации — именно «деревья», а не «лес».

Если уж теперь очевидно, что темп воссоздания русского государства зависит от темпа возрождения нашего сельского хозяйства, — то вырисовывается и «человеческий материал», составляющий фокус новой России. Это в первую голову крестьянин-производитель, «крепкий хозяйственный мужичек». В городе он должен иметь свое выражение, продолжение и восполнение. Таковым, разумеется, не могут быть те «партийные литераторы» и «высоко-политические штатгальтеры» коммунизма, о коих с едкой иронией говорил на 12-м съезде Красин. Их время стихийно уходит. — Так кто же? — А вот это новое поколение хозяйственников, деловиков из рабочих, кооператоров, людей живого опыта, практиков «американской складки» («новизна», как видите, относительна), с личной инициативой, энтузиазмом работы… В большинстве они вышли из революции или, по крайней мере, закалены ею. В основном они — плод той «демократической культуры», о которой очень метко пишет Лежнев. Они внесут нечто новое от революционного огня: — «поправки» к «буржуазной психологии» обычного типа, необходимые сдержки «диктатуры деревни», свежую «равнодействующую» влияний; в значительной степени от них зависит будущее нашего городского быта. Но не нужно забывать рядом с ними и более ординарную капиталистическую буржуазию: она не может, в тех или иных рамках, возродится. Тут вопрос не нашего желания или нежелания, а неотвратимого хода вещей. Сам Ленин на заре нэпа с обычной своей прямотой признал эту неотвратимость («назад к капитализму»).

Итак, новая Россия рождается не по канонам партийной ортодоксии, а по законам реальной крестьянско-рабочей революции, с советской властью и компартией во главе, но со своим собственным содержанием, перед коим фактически вынуждена склоняться и компартская советская власть, поскольку она «не хочет разбить собственной головы» (недавнее признание Троцкого о нэпе).

А раз так, раз этот процесс выявился уже в достаточной мере, то в новой России есть место не одним только коммунистам и коммуноидам. Жить и работать в новой России становится возможно, отнюдь не перестраивая своего разума и своей психологии на официальный коммунистический лад. Пусть еще не всем, но уже многим. Не только врачи, инженеры и агрономы, но и спецы более щепетильных отраслей ныне уже могут прилагать к делу свои способности и знания — с уверенностью, что их труд не пропадет даром для родины. Воистину, нужно искать этот спасительный «средний путь между сопротивлением, которое само себя губит, и раболепством, которое себя бесчестит». И он может быть найден. Ручательство тому — та «равнодействующая», которая явственно начинает различаться «сквозь магический кристалл» бурных и трудных революционных лет.

О нашей идеологии [160]

I

Недавно в письме И.Г. Лежнева нам (группе «Русской Жизни») был предъявлен следующий упрек:

«…Вся группа в целом, живущая на берегах Великого океана, как-то не чувствует велико-океанской эпохи, в которую вступило человечество, интернациональной идеи нашего века, — идеи, которая по своей мощи и резонансу шире христианства, буддизма. Новая религия, под знаменем которой встает новый век, с новой государственностью, с новой культурой, — этого просмотреть нельзя, об этом каждодневно сигнализируют и Запад и Восток — каждый по-своему. С обязательной улыбкой заметить мимоходом, что эти заветы посланы вглубь истории, по доброму примеру французской революции, — значит ограничится красивой и светской отпиской»…

В этих строках затронута чрезвычайно существенная, серьезная проблема одновременно и «принципиального», и «тактического» характера. Необходимо отдать себе в ней вполне ясный отчет, тем более, что и в печати нам уже неоднократно приходилось слышать упреки в некоторой «старомодности» нашего национализма, неизбежной ограниченности нашего патриотического кругозора, в недостаточном чутье тех «катастрофических» перемен, которые вносит в мировую и русскую историю нынешний кризис. Тем острее потребность эти упреки и возражения основательно продумать, что их доводится нередко выслушивать и от близких нам тактически в данный момент общественно-политических течений, — например, от берлинских «наканунцев» («соскользнувших влево» сменовеховцев) и московско-питерских примиренцев (Лежнев, Тан, Адрианов). Само собою разумеется, что и коммунистические идеологии, со своей стороны, вполне присоединяются к подобным обвинениям по нашему адресу, формулируя их еще более выразительно:

«Проф. Устрялов, — пишет, например, проф. Покровский, — …оказывается со своим «национал-большевизмом» человеком отсталым, «человеком до 17 года», человеком, не понимающим, что государство охвачено тем же диалектическим процессом, как и все живущее, что государство, созданное революцией, и государство, опрокинутое революцией, разделены друг от друга бездной» (сборник «Интеллигенция и революция», с. 88).

Разберемся в этом обвинительном материале.

II

Прежде всего — в плане столетий, «в масштабе всемирной истории». Независимо от оценки нужд текущего дня, в отрыве от конкретных проблем современной политической жизни России.

В этом разрезе, конечно, нельзя игнорировать мощного интернационализаторского процесса, переживаемого человечеством. Это уже давно стало общим местом, — что международные связи с каждым десятилетием становятся все теснее, взаимозависимость государств — все неразрывнее. Недаром наука государственного права уже к концу прошлого века прочно принялась за пересмотр понятия «государственного суверенитета». Автоматически отцветает и ряд принципов традиционного международного права, вытекающих из старой, «бодэновской» концепции государства. Эволюция экономической действительности, естественно, не может не отражаться и на истории политических форм. Государственные границы перестают быть непроницаемыми. Признать эту истину, значит, по нынешним временам, сказать самый ординарный, азбучный трюизм. И воистину мы были бы не только «старомодными», но и просто невежественными людьми, если бы вздумали на этот трюизм ополчаться.

Столь же очевидно, что человечество вступает в «океанскую» эпоху своего существования. Весь земной шар становится ареной жизни и деятельности «единого человечества». Нет неоткрытых, и даже, пожалуй, и не используемых так или иначе территорий. «Цивилизация» перестала быть в каком-либо отношении провинциальной. Покоряются пространства, своеобразно побеждается и время, мобилизованы все материки, уже не только научившиеся понимать друг друга, но и органически связанные единством некоторых общих устремлений и интересов. «Мы начинаем мыслить океанами и материками» (Лежнев). Опять-таки, вовсе не нужно жить на берегах Великого океана, чтобы отчетливо сознавать и ощущать эту бесспорную истину.

Но из нее отнюдь еще не вытекает неизбежность какой-то «новой религии интернационализма». Тут уже совсем разные плоскости. Новый всемирно-исторический период принесет собою новую политику, новое государство, обновит правовую жизнь народов мира. Поскольку выдвинутся новые нации, — родятся свежие культурно-национальные ценности. Но считать, что буддизм и христианство могут быть заменены интернациональной идеей современной цивилизации — значит плохо уяснить себе и смысл мировых религий, и внутренние границы интернационализма, как идеи.