Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич. Страница 81

Ни одним фактором тут нельзя пренебрегать для достижения намеченной цели, хотя бы за полезными факторами приходилось иногда сворачивать с большой дороги на проселочные и окольные.

Образ действия русских людей должен ныне заключаться не в назойливом совании при каждом удобном и неудобном случае палок в колеса советский внешней политики, а напротив, в посильном облегчении тяжелой работы московской дипломатии, пусть не всегда удачной, но неизбежно национальной по своему объективному значению. И следует с удовлетворением констатировать что здесь, на КВжд, огромное большинство русских служащих дороги с презрением отмахивается от саботажнических и предательских призывов «непримиримых» кругов эмигрантщины, стремится всеми силами «русифицироваться», лояльно сработаться с наличными представителями наличной России на Дальнем Востоке и закрепить советско-русское влияние в Маньчжурии.

IV

Но действительное упрочение русских позиций у Тихого океана настойчиво требовало урегулирования отношений с Японией. Покуда никакие формальные узлы не связывали Японию с Россией, нельзя было считать обеспеченным более или менее устойчивое равновесие на Дальнем Востоке.

Это хорошо понимали обе стороны. И неудача дайренской конференции не отняла у них охоты к дальнейшим попыткам. В Чаньчуне и Токио Иоффе продолжал переговоры. Сговор, однако, все не удавался.

Основным препятствием оставался северный Сахалин. Россия настаивала на его эвакуации. Япония, крепко заинтересованная его углем и нефтью, упиралась. Советская дипломатия предпочитала выжидание перед уступками. События показали, что она была права.

Ослабленная страшным землетрясением 23 года и, главное, изнуряемая затяжным экономическим кризисом, и земледельческим, и промышленным, Япония за последние годы переживает и ряд внутренно-политических затруднений. При этих условиях резко агрессивная внешняя политика на материке, имевшая много сторонников среди ее «военной партии», оказывалась ей не под силу. Не только соревнование с С.-А. С. Штатами, но, главным образом, именно политическое положение внутри страны заставляло токийское правительство искать установления известного равновесия в сфере основных международных факторов Дальнего Востока.

Вместе с тем русская революция уничтожила остатки опасений, таившихся в Японии по адресу России. Конечно, воскресение русской политики старого стиля, приведшей к войне 1904–1905 годов, ныне уже невозможно, как, впрочем, маловероятно оно было уже после 1905 года, когда русско-японские отношения дают крутой поворот к взаимному сближению обеих держав. Теперь России во многом по пути с Японией, и есть основания полагать, что ход событий, независимо от субъективных настроений правителей той и другой страны, поведет и ту, и другую в ряде конкретных вопросов к обоюдному контакту.

Соглашение с Китаем, признание советского правительства европейскими державами, продолжающиеся внутренние затруднения — вот ближайшие предпосылки решения Японии согласиться на эвакуацию северного Сахалина и удовлетвориться концессиями на его территории, предоставляемыми ей советским правительством. Последние месяцы пекинских переговоров Карахаеа с Иошизавою были посвящены выработке условий этих обязательных концессий. Несколько раз конференция прерывалась, разрыв казался почти неминуемым. Взаимные уступки привели, однако, к удачному завершению переговоров. К годовщине смерти Ленина, в ночь с 20 на 21 января 1925 года, соглашение было подписано. Официозное японское агентство «Тохо» нарочито подчеркнуло любезное стремление японского уполномоченного закончить конференцию ко дню 21 января.

«21-го января, — гласит характерное сообщение агентства, — годовщина смерти Ленина. Поэтому японский делегат особенно спешил с подписанием соглашения, чтобы этим шагом выявить дружеские намерения в отношении СССР, для чего в память Ленина в этот день иметь договор великой страны Дальнего Востока — Японской империи и сохранить о себе память в потомках».

По содержанию своему русско-японский договор есть несомненный симптом отказа Японии от политики милитаристских воздействий на Советскую Россию. Три года тому назад наличные условия соглашения показались бы невероятными даже оптимисту. Нечего и говорить, что эмигрантская пресса считала тогда не только северный Сахалин, но и Приморье погибшим для Москвы. Соглашение 20 января нужно оценивать прежде всего в исторической перспективе. Его отрадный смысл тогда предстает перед нами во всей своей непререкаемости.

Конечно, и сейчас люди, «принципиально» не желающие признавать ничего, что связано с ненавистной Москвой, кричат о чрезмерной уступчивости Карахана и готовы усмотреть в советско-японском соглашении чуть ли не «Дальневосточный Брест». Ни одно русское правительство, при современной исторической обстановке, не могло бы добиться более выгодных условий. Япония заинтересована в нефтяном и угольном районах северного Сахалина, и у России ныне положительно отсутствуют разумные основания во что бы то ни стало противиться сдаче японскому правительству соответствующих концессий. В общем, и тут соглашение достаточно гарантирует интересы СССР. Дальнейшее будет зависеть от целого ряда обстоятельств и, разумеется, прежде всего — от фактов внутреннего экономического и политического развития обоих государств. Если принять во внимание историю истекшего пятилетия, — впадать в преувеличительное уныние, во всяком случае, не следует, как не следует также, впрочем, и чрезмерно греметь в трубы и литавры…

Международная политика чужда сентиментальности. Сколь бы ни были пышны словесные оболочки, прикрывающие реальные интересы, — именно последние в конечном счете являются решающим фактором.

С этой точки зрения позволительно предвидеть, что решение основного вопроса о Сахалине открывает действительную возможность совместных советско-японских выступлений и по целой серии других существенных вопросов общей дальневосточной политики. Необходимо только, чтобы как можно скорее рассеялись взаимные предубеждения обоих народов друг против друга — предубеждения, порожденные печальной эпохой интервенции. Хотелось бы раз навсегда установить, что эта эпоха прочно канула в вечность.

Не нужно закрывать глаза на трудности, предстоящие в будущем делу подлинного и всестороннего замирения Дальнего Востока. Общеизвестна сложность тихоокеанской ситуации. Но вряд ли можно сомневаться, что фактом возвращения России в новейшей истории Дальнего Востока начинается новая и, вероятно, чрезвычайно знаменательная страница.

Два этюда

I «Гетерогения целей» [177]

Философы истории очень хорошо знают этот термин Вундта. Закон гетерогении целей есть несомненный эмпирический закон, подтверждаемый постоянными историческими примерами. Спутанная взаимозависимость между «целью и средством» в различного рода массовых движениях приводит подчас к любопытнейшей исторической диалектике, явственно вскрывает в этих движениях игру «лукавого Разума», для которого «страсти индивидуумов» — не более, чем «дань, которую материя платит идее» (по Гегелю)…

Как часто бывает, что большое историческое движение, ставящее себе большие, отважные цели, в процессе их осуществления задерживается в царстве средств! И объективно получается, что подлинной-то целью, истинным смыслом движения оказываются не его субъективные дерзновения, а его наличные, реальные достижения. Средство превращается в цель.

Бывает и так, что по мере осуществления тех или других частных задач, реализации тех или иных средств, — движение начинает обзаводиться новыми «идеями-силами», сворачивает в сторону от первоначальной цели, накатывается на побочные, проселочные дороги и через них выходит к иной цели, новой задаче, не совсем похожей, а то и совсем непохожей на первоначальную. Извилист и сложен лабиринт истории, а сама нить Ариадны подчас начинает тут хитрить, сбивать столку, ставить в тупик. И особенно часто в незавидном положении оказываются наиболее самоуверенные путники, в простоте душевной полагающие, что обладают ключом ко всем историческим загадкам, — разные представители мнимого всезнайства, еще не усвоившие даже прекрасной методической заповеди Сократа — «я знаю, что я ничего не знаю»…