Томмазо Кампанелла - Горфункель Александр Хаимович. Страница 18

Их первые встречи относятся к 1593 г.: в Падуе встретились молодой профессор математики и беглый монах-философ. Из неаполитанской тюрьмы Кампанелла писал далекому другу восторженные письма по поводу появления его новых книг, высказывал свои мысли и возражения. «О если бы мне можно было обо всем этом поговорить с тобой!» (25, стр. 167). Он был единственным, кто в 1616 г. не побоялся выступить в защиту тосканского астронома и «нового метода философии», направив в Рим в разгар полемики вокруг запрещения коперниканства «Апологию Галилея». Друзья сообщали Галилею о появлении в Риме напечатанной в Германии в 1623 г. «Апологии» с ее «великолепными и неопровержимыми доводами». И когда в 1633 г. вновь сгустились тучи над Галилеем, Кампанелла, рискуя непрочной и недавно обретенной свободой, ринулся в бой против римских инквизиторов и богословов.

Имя Галилея постоянно встречается в натурфилософских сочинениях Кампанеллы. Его взгляды он излагает, иногда полностью соглашаясь с ними, иногда подвергая сомнению, иногда полемизируя, и в «Физиологии», и в «Физических вопросах», и в «Метафизике», и в «Космологии». На открытия Галилея он ссылается, обосновывая необходимость всеобщей реформы наук, в «Богословии» и в трактате «Против языческой философии».

Но на девять писем, посланных Галилею в 1611–1632 гг., Кампанелла так и не получил ответа. Можно было бы предположить, что письма Галилея Кампанелле были написаны, но не дошли до нас; но ни разу Кампанелла не сообщает о полученном письме. Галилей получил рукопись «Апологии», но не принял защиты, предложенной неаполитанским философом и богословом. Кампанелла вызывал на спор (речь шла о его собственных космологических теориях и об астрологии) — Галилей молчал. Кампанелла просил прислать точные сведения о времени рождения Галилея, чтобы составить его гороскоп, — Галилей не ответил. Кампанелла подал ученому совет изложить коперниканскую систему в форме диалога. Галилей совет принял, но Кампанелла жаловался: «Я страстно желаю выхода в свет Вашей книги, и Вы несправедливо по отношению ко мне поступили, показав ее стольким людям, но не мне» (25, стр. 232). «Мне жаль, что Вы так скупо дарите меня своим расположением, — писал он Галилею 1 мая 1632 г., узнав о выходе в свет „Диалогов“, — я внушал Вам с самого начала изложить Вашу систему в форме диалога, так ждал его, так страстно желал, чтобы Вы сообщили мне о Ваших наблюдениях, и до сих пор мне не удалось [ознакомиться с „Диалогами“], после того как они оказались в Риме в руках лиц, не хочу сказать менее рассудительных, но не испытывающих к Вам столь сильных чувств. А теперь они напечатаны, и я узнал об этом от французских философов, написавших мне, а Вы не удостоили меня ни сообщением, ни присылкой экземпляра книги…» — и напоминал Галилею: «Моя книга — единственная, напечатанная в Вашу защиту» (25, стр. 235–236).

Не только в книгах, но и в рукописях Галилея почти нет упоминаний Кампанеллы. Правда, он прочитал внимательно Кампанеллову «Астрологию»: узнав, что книга эта вызвала гнев папы Урбана VIII, он с тревогой просмотрел ее и отметил на полях все места, где опальный автор ссылался на открытия Галилея — создателя «новой науки о звездах» (105, стр. 372).

Эту сдержанную холодность, это многолетнее молчание Галилея биографы Кампанеллы склонны были объяснить чрезмерной осторожностью ученого, предпочитавшего не вступать в опасные контакты с узником инквизиции и с опальным философом. Действительно, защита со стороны мыслителя, находящегося под сильным подозрением в ереси, не могла укрепить позиции Галилея перед лицом его многочисленных врагов. Но Галилей не торопился писать Кампанелле и тогда, когда тот в качестве придворного астролога пользовался милостями и покровительством папы. Он не вступал в ученые споры с философом и тогда, когда труды Кампанеллы вышли в свет с благословения Сорбонны.

А между тем личное отношение Галилея к Кампанелле было неизменно доброжелательным. Он не ответил на письма неаполитанского узника, но не побоялся предложить ему денег, что тоже требовало известного мужества в тех обстоятельствах. В ответ на просьбу Кампанеллы он через ученика Филиппо Магалотти прислал ему в Рим экземпляр «Диалогов». Переписываясь с друзьями во Франции, он не упускал случая передать привет Кампанелле.

И если два величайших сына Италии не сошлись, не поняли друг друга, то не потому, что их разговор шел через тюремную решетку. Причина была в ином: эти два человека представляли собой два разных этапа в истории философии и науки. Натурфилософия итальянского Возрождения встретилась с наукой нового времени. Это были два поколения истории мысли. Дело, конечно, не в возрасте: Кампанелла был даже на четыре года моложе Галилея. Но в его лице натурфилософия Возрождения столкнулась со своим собственным детищем — новым экспериментальным и математическим естествознанием.

Их роднило очень многое. Ненависть к схоластике и обветшалому университетскому аристотелизму. Стремление разграничить область знания и веры в пользу рационального научного познания, освободить науку от влияния теологии. Презрение к власти авторитета. Желание положить опытное знание в основу науки. Глубочайшее убеждение в том, что новаторство не только право, но и обязанность ученого. Мысль о практическом предназначении науки.

Натурфилософия в системах Телезио и Патрицци, Бруно и Кампанеллы отвоевала для науки жизненное пространство у схоластики и богословия. Она разрушила прежнюю картину мира и создала новое учение о Вселенной. Она отстояла право ученого на свободное исследование. Но она сама еще несла в себе многочисленные пережитки донаучного сознания, элементы астрологических и магических представлений, веру в таинственные силы, действующие в природе, антропоморфные воззрения на сущность происходящих в природе процессов, сводимых к симпатии и антипатии, всеобщей одушевленности, способности вещей к ощущению, воздействию мировой души или природного духа.

Новое естествознание не могло вырасти из мирной эволюции схоластического мышления. Самым новым способом мышления, новым подходом к науке, к авторитету, к опыту, к отношению мира и бога, знания и веры оно было обязано натурфилософам, открывшим и разработавшим — ценой самоотверженного подвига и гибели в борьбе с традицией — новое мировоззрение, ставшее исходной базой новой науки. Но дальнейшее развитие опытного знания и математического метода требовало отбросить наивные и ненаучные прозрения натурфилософов. Место гениальных догадок должно было занять точное знание действительных законов движения. Место смутных предчувствий — глубокая научная интуиция. Место органических и гилозоистских описаний живого космоса — механистическая картина мира. Место натурфилософии Возрождения — новая наука и новая философия XVII–XVIII столетий.

Наиболее ясно разрыв нового естествознания с натурфилософией Возрождения обозначился в вопросах новой космологии.

Вместе выступая против схоластической космологии и богословия, Кампанелла и Галилей в самой этой борьбе шли различными путями.

В картине мира, разработанной в ранних натурфилософских сочинениях Кампанеллы, не нашлось места для новой космологии. Кампанелла приписывал подвижность лишь небесным телам, Солнцу и планетам, Землю же считал холодной и неподвижной, расположенной в центре мира (8, стр. 20).

Но создатель «Философии, доказанной ощущениями» не мог не считаться с данными новейших научных открытий, даже если они приходили в противоречие с первоначальными установками его системы. «Мы считали вслед за Телезио, что все небо состоит из огня… — писал Кампанелла в „Космологии“, — однако, после наблюдений Галилея я не считаю достаточно доказанной огненную природу планет» (48, стр. 120). «Если звезды таковы, как пишут о них Аристарх и Коперник, — признавал он в „Великом итоге“, — то нужно принять иной способ философствования» (26, стр. 202). «После того как я прочел о наблюдениях Галилея, я стал сомневаться, не являются ли звезды системами, — размышлял он в „Реальной философии“, — но, даже если звезды состоят не из чистого огня, наша философия сохраняет истинность в применении к нашей системе», — делал он оговорку относительно строения Солнечной системы, при рассмотрении которой он все еще исходил из телезианского представления о неподвижности Земли (15, стр. 8).