Плотин. Единое: творящая сила Созерцания - Султанов Шамиль Загитович. Страница 114
— То есть в Благе воля, выбор и сущность сливаются, и в этом смысле Оно само создает себя.
— Да, Единое, будучи отцом ума, причины и причинной сущности, есть причина самого себя. Оно существует само от самого себя и через самого себя, поскольку и первично само и сверхсущно само. Благо есть начало, базис и корень всего существующего, существуя само от самого себя и через самого себя и творя самого себя.
— И в этом смысле Единое — абсолютное творчество и первая активность, если верно, что активность совершеннее сущности и есть самое первое.
— Более того, Единое — это такая активность, которая не служит сущности, бытию. И потому Оно — чистая свобода. В нем воля и долженствование, свобода и необходимость совпадают как Единое.
— Но ведь Единое не может делать зло. Разве это не ограничение его свободы?
— Нет, ведь иметь возможность делать противоположное есть признак бессилия пребывать при лучшем. А Единое есть абсолютная сила..
…Вдруг что-то меня отвлекло. Я чувствую всем своим телом, что где-то рядом, близко стоит Евстохий и, оцепенев, смотрит на мое недвижимое тело. Я вижу тонкие нити пульсирующих мыслей, исходящие от Евстохия. «Я знаю это… Почему так тоскливо и холодно… Я все понимаю… Но все равно — больно… Я не хочу… Как у него осунулось лицо… Натянулась кожа… Почему я чувствую такую боль, пронзительную и мучительную боль… Я словно умираю вместе с ним… Что мне сделать?.. Как мне облегчить его страдания в эти минуты?.. Но почему я не могу даже пошевельнуться… Почему… Словно некий прозрачный туман окутал его тело… Да, да… я вижу… Жизнь… так бурно и страстно клокочет в божественном Плотине… О, боги…»
— …И все же как несовершенна наша мысль! Мы говорим об Абсолюте — но это все «как бы». А Он совершенно трансцендентен. Он по ту сторону бытия и умственной реальности. Он не есть ни бытие, ни Абсолютный Ум, но выше и Ума, и бытия. О Нем нельзя сказать, что Он мыслит, и даже нельзя сказать, что Он есть. Ведь Единое — одно-единственное. Но если Оно действительно одно, то его никак нельзя охарактеризовать, мыслить. Ибо мыслить значит сравнивать. Если одно есть только одно — значит, нет ничего иного. Если нет ничего иного — значит, одно ни от чего не отличается. Если Оно ни от чего не отличается, Оно не есть нечто. Если Оно не есть нечто, Оно — ничто, которое ВСЕ.
Единое выше умственного мира эйдосов, Абсолют даже не красота, но выше красоты. Он выше жизни и активности. Он выше воли и свободы. Он выше причины и субстанции. Он даже не благо, даже не определенное единство, даже не бог. Он выше, Он абсолютно трансцендентен.
Ведь если есть что-нибудь пространственное, то есть и пространство, которое не сводится к пространственным предметам. Если есть что-нибудь красное, например красный цветок, то есть и сама краснота, которая ничего общего не имеет с цветком. Если есть что-нибудь свободное, то есть и Свобода сама по себе. Если есть что-нибудь истинное, то оно от Истины, которая сама в себе, и на истинное не разделяется. Если есть что-нибудь прекрасное, то есть Прекрасное и само по себе. И если имелись прекрасные моменты умственной реальности, то должна существовать и такая Красота, которая выше всякой эйдетической красоты, и есть ее источник…
…Золотистый переливающийся великолепием свет спросил у Него:
— Вы, Учитель, существуете или не существуете? — но не получил ответа. Вгляделся пристально в его облик, но всю вечность смотри на Него — не увидишь, слушай Его — не услышишь, трогай Его — не дотронешься:
— Совершенство! — воскликнул свет. — Кто мог бы еще достичь такого совершенства! Я способен быть или не быть, но не способен абсолютно не быть. А Он, как Он этого достиг — Абсолютно быть и Абсолютно не быть?..
…Он невыразим и абсолютно непознаваем. Все человеческие высказывания о нем лишь «как бы», лишь аналогии. Все человеческое знание, мудрость демонов и богов, недостаточны, чтобы говорить и мыслить о Нем: ведь Он — сверхсущный, сверхпрекрасный, сверхблагой. Он — не то, не то!..
…Порфирий устал: где-то там, на далеком востоке, начиналось утро. Все затихло в ожидании нового чуда. На мягкий пергамент ложились уже не столь ровные строки:
«О кончине его Евстохий рассказывал нам так (сам Евстохий жил в Путеолах и поспел к нему, лишь когда уже было поздно)…»
…Я чувствую, как изнутри все увеличивающимися и ускоряющимися толчками, бурля, пробивается Сила. Я ощущаю в этот последний миг — и я знаю, что это уже последний миг, — свое тело, свои покалывающие руки, опухшие свои ноги, свои веки. Я пытаюсь раскрыть свои глаза и неожиданно вижу свет, предутренний свет, он еще неустойчив, еще клубится в комнате ночной полумрак. Я вижу все предметы здесь, медленно поворачивая голову.
Евстохий, замерший, стоит невдалеке. У него сумрачное лицо, какая-то истинная человеческая печаль во всем его поникшем облике. Наши взгляды встречаются. И я ему говорю тихим, но ясным голосом, как слышится мне, а он содрогается, словно кто-то другой произносит эти слова:
— А я тебя все еще жду…
Он подходит ближе, и я не отвожу взгляда от него. Евстохий пытается что-то вытащить из своей врачебной сумки, но я отрицательно качаю головой… Потом я опять говорю:
— Тебе надо отдохнуть… Евстохий… Поезжай в Александрию…
Мои веки опускаются сами собой, и я чувствую, что тихая сонливость охватывает меня вновь. Я стараюсь сопротивляться, и сила мне помогает. Я вновь открываю глаза:
— Я ухожу, Евстохий. И… попытаюсь слить то, что божественно во мне, с тем, что есть божественного… во Вселенной…
…«О кончине его Евстохий рассказывал нам так: умирающий сказал ему: „А я тебя все еще жду“, потом сказал, что сейчас попытается слить то, что было божественного в нем, с тем, что есть божественного во Вселенной. И тут змея проскользнула под постелью, где он лежал, и исчезла в отверстии стены, а он испустил дыхание».
Произошло это весной 270 года, на втором году царствования императора Клавдия…
Порфирий задумался: он был в нерешительности. Через несколько лет Амелий предложил ему совершить путешествие в Грецию и в Дельфах вопросить светоносного Аполлона о душе Плотина. Надо ли писать здесь о том, что они услышали тогда. Слова вещей пифии запечатлены у него в душе до сих пор. И все же что-то заставило его писать дальше, отбросив какие-либо колебания:
«Но если уже приводить свидетельства, полученные от мудрых, то, кто мудрее, чем бог, тот бог, что истинно молвил: „Числю морские песчинки и ведаю моря просторы, внятен глухого язык и слышны мне речи немого“. Так вот, этот самый Аполлон, молвивший некогда о Сократе „Мудрее нет Сократа меж людей“, теперь на вопрос Амелия, куда переселилась Плотинова душа, дал о Плотине вот какой божественный ответ: