Плотин. Единое: творящая сила Созерцания - Султанов Шамиль Загитович. Страница 58

Так сказал совершенный и затем вновь вернулся к себе. И вновь я был его мыслью, и он был мной. И сказал отчетливо его даймоний: «Самое страшное — высказать мысль: я уже постиг. Совершенный никогда не скажет эту разрушительную формулу. Он знает о существовании Плана и неустанно постигает подробности. В этом его ответственность».

…Огромная, плоская равнина. И я — в самом центре этой равнины. Форма моего «я» колеблется, пульсирует неким совершенно новым образом. А вокруг меня — полупрозрачный, пульсирующий золотистым светом туман. И я — неслышно и долго — вдыхаю этот туман — я словно вижу свой вдох! — и медленно вдыхаю в себя этот едва заметно пульсирующий, золотистый свет. Я наполняюсь им, он протекает через все мое словно отстраненное тело. Я вдыхаю энергию, силу Вселенной, вбирая в себя дыхание Мировой Души. И всякий раз после вдоха выдыхаю всю мою отдельность, всякое чувство неполноценности, всякую жалость к себе, всю привязанность к моему страданию. Я выдыхаю гнев, сомнение, вожделение, замешательство. Я вдыхаю Силу, выдыхая все помехи, которые удерживают меня на моем пути к Нему. И само дыхание — я вижу это! — есть преображение. Золотистый туман, который излился в меня, сосредоточился посреди груди, стал крошечным существом, сидящим в блестящем цветке, прямо посреди моего сердца. Сияние, которое делает его ярким и невозмутимым, — от света, исходящего изнутри. И глядя на это существо, я осознаю, что оно есть сам сияющий свет, истекающий из него. Я осознаю, как из этого существа излучается глубокий мир, что оно — сущность огромной мудрости. Оно сидит тихо и спокойно, в совершенной гармонии и равновесии. Я ощущаю его сострадание и любовь, и я чувствую или вижу, как наполняюсь его любовью… Это крошечное существо начинает вдруг расти и заполняет то, что я предполагаю как свое тело, форму моего тела: его голова заполняет пространство моей головы, его торс — мой торс, его руки — мои руки, его ноги — мои ноги. И я знаю, что теперь под кожей моего пульсирующего тела сидит это существо, сущность с бесконечно яркой мудростью, сущность с глубочайшим состраданием, сущность, которая купается в блаженстве, блаженстве, им самим изливаемом, сущность света, совершенного покоя… Но оно, это существо, продолжает расти в размерах, и я уже расту вместе с ним, ощущая свою огромность, мир, невозмутимость. Моя голова уходит в небо, спокойная синева вокруг — все мое окружение, вся эта огромная, плоская равнина, все города и страны вдруг оказываются внутри меня. Я всматриваюсь внутрь себя, и там — Человек, и я вижу его одиночество, радость, заботу, взвинченность, страх, любовь матери к ребенку, болезнь, страх смерти. Все это внутри меня, и я взираю на это с состраданием, с заботой, и в то же время — с невозмутимостью, чувствуя, как свет истекает через мое существо внутрь и наружу… Но я вырастаю еще больше, я чувствую, что моя огромность увеличивается — моя голова среди планет, и я — посреди звезд, и Земля лежит глубоко у меня в животе. И пронзает меня тревога, тоска и красота звездных сфер. Я здесь — безмолвный, огромный, мирный, сострадающий, любящий. И все творения умов человеческих — во мне, и я смотрю на них с состраданием… Но я продолжаю расти, и вся Вселенная уже во мне. Я — единственный, я — одиночество, безмолвие, покой. Все — во мне. Я — провозвестник. Все, что когда-либо было, есть или будет, входит в тень моего существа. Я — все во Вселенной, обладающий бесконечной мудростью и бесконечным состраданием… И вспыхивает ярчайший, неимоверно любимый свет — и взрываются и распадаются в потоки света границы моей сути, моего предельного «я», и все — поток, вливающийся в Него…

V Волны набегающего времени

Рим 243–253 гг.

…Порфирий беззвучно смеялся. Душа совершенствующегося не связывается ни потаканием себе, ни жалобами, не связывается она ни победами, ни поражениями. Душа истинно совершенствующегося связывается только борьбой, и каждое усилие, даже мельчайшее, — это последняя битва в этой жизни. Результат имеет очень мало значения. В своей последней битве совершенствующийся позволяет своей душе течь свободно и ясно. И в последней битве, зная, что его воля безупречна, совершенствующийся смеется.

Порфирий вновь начал писать:

— Когда император Гордиан предпринял поход на Персию, Плотин записался в войско и пошел вместе с ним. Было ему тогда тридцать девять лет, а при Аммонии он провел в учении полных одиннадцать лет. Гордиан погиб в Месопотамии, а Плотин едва спасся и укрылся в Антиохии. И оттуда, уже сорока лет от роду, при императоре Филиппе приехал в Рим.

С Гереннием и Оригеном Плотин сговорился никому не раскрывать тех учений Аммония, которые тот им поведал в сокровенных своих уроках. И Плотин оставался верен уговору: хотя он и занимался с теми, кто к нему приходил, но учения Аммония хранил в молчании. Первым уговор их нарушил Геренний, за Гереннием последовал Ориген (написавший, правда, только одно сочинение о демонах, да потом, при императоре Галлиене, книгу о том, что царь есть единственный творец). Но Плотин еще долго ничего не хотел записывать, а услышанное от Аммония вставлял лишь в устные беседы.

Учеников, преданно верных его философии, у него было много. Таков был Амелий Этрусский, родовое имя которого было Гентелиан. Называть себя он предпочитал «Америем», через «р», считая, что пристойнее иметь имя от «америи» (цельности), нежели от «амелии» (беззаботности). К Плотину он пришел на третий год его преподавания в Риме, в третий год царствования Филиппа, и оставался при нем целых двадцать четыре года, до первого года царствования Клавдия. Бывший ученик Лисимаха, прилежанием он превзошел всех остальных слушателей Плотина: он собрал и записал почти все наставления Нумения, большую часть их выучивши на память, а записывая уроки Плотина, составил из этих записей чуть ли не сто книг, которые подарил своему приемному сыну Гастилиану Гесихию Апамейскому.

Был среди учеников Павлин, врач из Скифополя, которого Амелий прозвал Малюткою за то, что он многое услышанное понимал не так. Был его товарищем и Зеф, родом из Аравии, женатый на дочери Феодосия, Аммониева товарища Он тоже занимался врачеванием, и Плотин его очень любил. Занимался он и политикой, пользуясь в ней немалым влиянием, но Плотин позаботился его от этого отозвать. Жил с ним Плотин по-домашнему и бывал у него в имении, что за шестым камнем по дороге от Минтурн. Имение это купил Кастриций Фирм, среди наших современников величайший любитель прекрасного, перед Плотином благоговевший, Амелию во всех заботах помогавший как верный слуга. Он тоже был почитателем Плотина, хотя и не оставлял общественной жизни.

Был Плотин добр и легкодоступен всем, кто хоть сколько-нибудь был с ним близок. Поэтому-то, проживши в Риме целых двадцать шесть лет и бывая посредником в очень многих ссорах, он ни в едином из граждан не нажил себе врага. Среди придворных философов был некий Олимпий Александрийский, недавний ученик Аммония, желавший быть первым и потому не любивший Плотина. В своих нападках он даже уверял, что Плотин занимается магией и сводит звезды с неба. Он замыслил покушение на Плотина, но покушение это обратилось против него же. Почувствовав это, он признался друзьям, что в душе Плотина великая сила: кто на него злоумышляет, на тех он умеет обращать собственные их злоумышления. А Плотин, давая свой отпор Олимпию, только и сказал, что тело у последнего волочилось, как пустой мешок, так что ни рук, ни ног не разнять и не поднять. Испытав не раз такие неприятности, когда ему самому приходилось хуже, чем Плотину, Олимпии наконец отступился от него.