Сочинения - Шпет Густав Густавович. Страница 29

Ив. Ив. Давыдов (1794—1863), получивший довольно широкое, хотя и не глубокое, словесное и математическое образование, был непосредственным учеником Буле1, у которого писал диссертацию: О различии Греческого и Римского образования (1810). Степень магистра он получил за диссертацию О критике в древней Филологии (1814) и степень доктора словесных наук за диссертацию О преобразовании в науках, произведенном Бэконом (1815).

Будучи одно время преподавателем Университетского пансиона, Давыдов составил два учебника: Опыт руководства к истории философии. Для благородных воспитанников Университетского Пансиона.—М., 1820, и Начальные основания Логики. Для благородных воспитанников Университетского Пансиона.— М., 1821. Логика привлекла внимание Магницкого и вызвала соответствующий донос, результатов, по-видимому, однако, не имевший2.

В доносе г-ну министру духовных дел и народного просвещения Магницкий писал по поводу Логики Давыдова: «Замечания сии заключают вкратце весь смысл разрушительной нынешней философии, от Кан-

1 Давыдов, будучи студентом философского, тогда еще не разде-енного факультета, слушал лекции обоих отделений, физико-матема-ческого и историко-филологического; сверх того на медицинском он Сяш1 физиологию и анатомию. Между прочим, один год он занимал-

вКазанском университете, где слушал Лобачевского. Т т Феокт"стов Е. Магницкий. — Рус < ский > В < естник >.— 1864.— А- UI, авг.-С. 407 <и> сл.; 430.

та до Стеффенса, которого имя еще никому у нас неизвестно, кроме фанатических его адептов и малого числа из сопротивников, между тем как он есть опаснейший довершитель Шеллингозой философии, которой вся адская тайна в подносимых мною примечаниях открыта и обнаружена» (Рус<ский> Арх<ив>.— 1864.—Стлб. 325).

М. М. Филиппов (Судьбы русской философии: Гл. V.—Русское Богатство.— 1894.—N5 8) с особою подробностью останавливается на учебнике Логики, который, по его мнению, свидетельствует об эмпирическом направлении Давыдова, именно об его локкианстве. Некомпетентность историко-философских суждений Филиппова такова, что они едва ли заслуживают упоминания. Между тем, ссылаясь именно на Филиппова, у нас говорят об «эмпирической основе философских воззрений Давыдова» и даже повторяют философски странное утверждение Филиппова, что в трудах Давыдова можно видеть «чрезвычайно любопытный [еще бы!] пример борьбы [?] локковского эмпиризма с идеализмом Шеллинга». См.: Милюков П. Н. (Главн<ые> течен < ия >...—Т. I.— 1898.—С. 296), Сакулин П. Н. (Из истор<ии> рус<ского> идеализма. <Кн. В. Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель. >—Т. 1.4. I.—М., 1913.—С. 43—44). Давыдов, в общем, правдиво изобразил свои источники, когда в Предисловии к своему учебнику заявлял: «Опытные начала Локковы и Дежерандовы по возможности старался я соединить с благоразумным идеализмом Буле, незабвенного наставника моего, и знаменитого Кизеветтера». Учебник предваряется Введением, составленным «по руководству Шеллинга». Т. е. Давыдов — пример распространенного после Канта профессорского эклектизма, составлявшего учебники применительно к «новейшей философии» вообще, поскольку она шла от Канта и хотя бы внешне могла быть согласована с тогдашним пониманием его учения. Основания для соединения в одно Локка, Канта и лейбницианца Шеллинга («Настала пора, когда можно восстановить философию Лейбница», говорил Шеллинг.—Ideen zu einer Philos <ophie> d<ie> Na-tur.— W<erke>.— П.— S. 20, cf. I.—S. 443), прямо указаны Давыдовым: «Теория деятельности души, упоминаемая Лейбницем, не отрицаемая Локком и утвержденная Кантом, сделала такой же переворот в философии, какой сделала в астрономии теория Коперника...» (назван <ное> Введение к Логике...—С. 13). Как примирял Давыдов Локка, Лейбница и Канта, видно из след<ующего> рассуждения (еще в Руковод<стве> к Истор<ии> филос<офии> ... — С. 123—4): «Кант, желая согласить опытную философию с идеализмом, не подчинил их одну другой, но каждой придал особенное достоинство. Обыкновенно противополагали разум чувству; но это ведет разум к эгоизму, а чувство к слабости: Кант поставил все способности в душе как в средоточии.—Какая же разность между Локком и Кантом?— Если разуметь Локка как совершенного эмпирика, а Канта как совершенного идеалиста и прибавить к этому новую терминологию немецкого философа, то между ними найдется противоречие. Но отвергает ли Кант главное положение Локково, раскрытое Бэконом, заимствованное от Зенона Стоика, Аристотеля, Аристиппа, Гиппократа и Сократа? Начала их одни и те же. Скажут, что Кант дал

душе собственную, произвольную, свободную деятельность? Но и Локк не отвергал этого, и Локк говорил, что способность познавать посредством ощущения и чувств есть принадлежность не органов чувств, а способность души. Прибавление Лейбницево к положению древних nisi ipse intellectus — означает то же, что Локковы слова: способность познания в душе, а не в предметах и не в органах чувств».—Проф. Сакулин называет верным замечание Филиппова, что в цитированном Введении Давыдова исчезли все «полярности и прочие натурфилософские красоты и бессмыслицы» Шеллинга. Но зачем было вводить в логику красоты и бессмыслицы натурфилософии? Введение-то и составляет самые шел-лингианские страницы учебника. Генерал-майор Писарев, попечитель, защищая перед Гл<авным> правлением учебник Давыдова от доноса Магницкого, сообщал, что это — компиляция, где Введение взято из Вагнера [шеллингианца], а прочее из Локка, Кондильяка, Кизеветтера, Буле, Жерандо, Гюмарса и др. Сомнения нет, что генерал писал под суфлера—в лице самого автора учебника.

Философских исследований у Давыдова нет, и какого бы то ни было интереса к ним у него также не замечается. Будучи адъюнктом Брянцева, Давыдов в преподавании придерживался того же, что и Брянцев, Снелля, но также и Буле. Как непосредственный ученик последнего и притом официально державшийся названных образцов, он должен был вести преподавание в духе догматического первоначального кантианства, каковое направление, очевидно, санкционировалось университетом, потому что и другие названные случайные преподаватели примыкали к кантианским учебникам (гл. обр. Кизеветтера). Впоследствии Давыдов сам сообщал о себе, что «из немецких философов Шеллинга он предпочитал всем другим». Хронологически это заявление не приурочено, а «предпочтение» ни к чему не обязывает и может иметь в этой формуле исключительно субъективный смысл. Во всяком случае, стойким, как скала, шеллингистом Давыдов, конечно, не был. Он популярно воспринимал Шеллинга и популяризировал дальше, будучи прежде всего профессором, т. е. не весьма углубляясь в существо самой философии и просто предпочитая руководство Шеллинга английскому субъективизму, французскому сенсуализму и немецкому докантовскому догматизму. Но ни один Шеллингианец, как известно, не был простым копиистом Шеллинга, каждый хотел быть «продолжением» его. Давыдов также, не ограничиваясь знакомством с Шеллингом и поглядывая на шеллингианцев, хотел найти какой-то свой тон. Причем, пока он собирался посвятить себя фи

лософии, он искал выхода в сторону психологизма, чему немало способствовала его первоначальная и основная подготовка кантианская, которая в направлении психологизма могла найти поддержку и со стороны некоторых новых кантианцев (во главе с Фрисом). Когда же Давыдов, после разных колебаний — (напр < имер >, с < 18 > 26 по <18>31 г. он преподавал чистую математику и написал рассуждение Об исчислении вероятностей) — перешел на кафедру русской словесности (по смерти Мерзлякова), он — если не считать тощего Опыта Галича — первый применяет новый аспект философии Шеллинга —- эстетический.

Аспект чистого тожества внесен был у нас Шадом; натурфилософии — Велланским, Павловым; антропологии — Галичем и профессорами духовных академий.

Погодин сообщает, что шеллингианство привез в Московский университет Павлов, а Давыдов «старался распространять» (как будто Павлов не «старался»...) (см.: Воспоминание о С. П. Шевыреве. — Изълеч<е-ние> из ЖМНП.—Спб., 1869.—С. 6; также сборник: В память о князе Вл. Фед. Одоевском. Засед<ание> 0<бщества> Люб<ителей> Российской > Словесности 13 апр. 1869 г. —М., 1869.—С. 47; ср.: Барсуков <Н.П. Жизнь и труды...> —I.— <Спб., 1888.—С.> 203). С шеллинги-анством Давыдов был знаком, во всяком случае, до приезда Павлова, так как уже Буле разбирал со студентами не только Канта, но и Фихте и Шеллинга. Восторженный Павлов подливал масло в огонь, уже разгоревшийся. Но фактически Давыдов и Павлов подходили к Шеллингу с разных сторон, и в чисто философской литературе Давыдов был, по-видимому, начитаннее Павлова.