Сочинения - Шпет Густав Густавович. Страница 50

1 Книжечка Кедрова состоит из Введения и трех «отделений»: (1) О природе в самой себе, (2) О природе в отношении к Богу (О сотворении мира и О Промысле), (3) О природе в отношении к разумным тварям (О средствах, которыми Природа способствует разумным тварям к достижению их последнего предназначения и О душевных болезнях). Сколько-нибудь философское значение имеет лишь первая треть книги (Введение и Отделение первое).

«созерцание разумное не есть удел существ, облеченных плотию», он в то же время выбивает из-под философии кантовскую подставку — рассудок. «Творить» мир нам не дано, трансцендентальная философия мало держится опыта и «может быть названа поэзией, носящей на себе тип немецкой национальности». Однако за оправданием не-поэтического алогизма Кедров опять обращается к «типу немецкой национальности», представленной на этот раз Якоби. Ум не ведет нас к уразумению природы вещей и посредством логических своих форм, ибо что такое формы мышления? — «Это сети, в которых мы непрестанно запутываемся вместе с предметами мышления; это повязки на очах наших, сквозь которые рассудок всего чаще истину принимает за ложь, и наоборот, во лжи уверяется как в истине; это, наконец, как представлял Якоби в письме своем к Фихте, кольца меледы, игра которыми благоприятствует сокращению времени, но не решает никакой задачи».

Сдвинулись, по крайней мере, продолжатели Сидонского с того места, на котором он остановился? Этого нельзя сказать. Скорее можно констатировать, что к колебаниям, которые он обнаружил, его последователи прибавили новое движение — назад, к восстановлению той связи с вольфианским учением, которая до Сидонского закрепилась в духовных академиях. Вообще, и о дальнейшем нужно наперед сказать, что философия наших духовных академий изображает бег на месте или, точнее, движения короткой цепью привязанного к столбу. Каждый ее новый шаг не есть шаг вперед, а лишь в новом направлении, вокруг одного места — теистического спиритуализма—и не очень удаленно от пункта догматического прикрепления.

Такого рода «новый» шаг можно отметить во Введении * философию (Спб., 1840) проф. В. Н. Карпова (1798— 1867), переведенного из Киева непосредственно на место Сидонского1, воспитанника Киевской же акаде-

„ 1 Между прочим, Карпов был одним из официальных рецензентов Сидонского, и следовательно, одним из участников «похода» против не-Г9- Из литературы о нем: Христ < ианское > Чт< ение>. —1898.— Май.—Памяти русского философа В. H. Карпова. Речи на торж<ест-Венном> собр<ании> (лтб. Духовной Академии по случаю 100-летия °о дня рождения Карпова: Барсов Т. В. H. Карпов как профессор; Серебренников Виталий В. Н. Кар пов как психолог; Великоостровский М. Об общем характере «Логики» Карпова; Миртов Д. Заслуги проф. В. Н. Карпо-а Для русской философской мысли; Там же: Ааскеев П. Два проекта равославно-христианской философии (Карпов и Киреевский).

мии, впоследствии стяжавшего себе почетное имя переводом Платона.

Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные проф. Карповым.—Т. 1—2.—Спб., 1841 —1842.—Изд. 2-е, испр. и доп.—Т. I—IV.—Спб., 1863; Т. V—VI (по определению Св<ятейшего> Синода).—М., 1879.—Некоторые диалоги в переводе Карпова вышли также отдельным изданием [Горгиас —М., 1857) или помещались в Пропилеях Леонтьева (Т. V, Федон) и в ЖМНП (Ллкивиад. — I. — 1857, Иппиас Меньший.— 1858, Иппиас Больший. — 1859, Федр.— 1858).— Законы, имевшиеся в русск. пер. В. Оболенского {Платоновы Разговоры о Законах. — М., 1827), Карпов вновь не переводил.—Конечно, перевод Карпова — бессмертная заслуга перед русской философией. Но не был ли он преждевременен или, наоборот, не запоздал ли он? Сам Карпов так смотрел на свою задачу: «Найдет ли у нас Платон довольно читателей? Эта мысль долго колебала меня: я думал, передумывал, представлял направление нынешнего образования, соображал требования современного общества, вслушивался в толки о философии, ожидал внушений Сократова гения; но ничто не просветляло моей мысли и не наклоняло ее к чему-нибудь определенному. Одно только обстоятельство делало легкий перевес в пользу издания: это — пробуждение духовенства к развитию в своей среде учено-литературной деятельности и старание министерства восстановить на кафедрах его училищ здравую и плодоносную в своих основаниях философию. Почему же, думал я, в такую пору всеобщего стремления к установлению прочной учености в России не пригодились бы идеи Платона, когда и в прежние времена, за три века пред этим, его именно творениями открывалась эпоха возрождения наук на западе Европы?» (из Предисловия ко 2-му изданию 1863 года). «Возрождения» тем не менее, как известно, не последовало... Между тем и Белинский приветствовал II т. перевода Карпова —во имя гуманизма и классического образования!

Введение Карпова свежее только что названных сочинений, обнаруживает меньше склонности к попятному движению в сторону Вольфа, свободнее обращается с источниками, доказывая прямое знакомство с ними. Симпатии Карпова склоняются в сторону Круга и Рейнгольда-старшего (Карла Леонарда), но при обесцвечивающем их устранении кантианства и с преувеличенным увлечением психологизмом. Белинский был прав, давая пренебрежительный отзыв о Надежине, но снисходительный о книге Карпова. Прав он был и в своем недоумении насчет ценности психологизма Карпова: Карпов, действительно, «стеснил философию» и «вместо живого духа ее получил мертвую психологию». Отгадал Белинский и тайный источник этого психологизма: «Метафизическое (в смысле автора),—констатирует он,—снова приводит нас

111

к психологии и снова разлучает нас с истинною филосо-фиею». Спиритуализм в такой же мере всегда психологи-стичен, как материализм — механистичен.

Карпов понимает философию как науку, рассматривающую «все бытие как одно гармоническое целое в сверхчувственном или мыслимом, сколько оно может быть развито из сознания и выражено в системе» (67, ср. 32). Ее цель —найти закон гармонического бытия вселенной и указание в ней места, значения и отношения человека (85, 101; ср. 45, 57, 79-80, 117, 127, 135). Определение философии покоится у Карпова на двух «основаниях», или, как сказали бы теперь, на двух предпосылках. Это (1) принцип самосознания, высказанный еще в древности, теперь пустивший глубоко корни и со времени Вольфа образовавшийся в «философское учение», известное под именем психологии или антропологии; и (2) принцип, требующий объединения всех наук в одно целое и, соответственно, исследования природы не в частных видах, а в целом едином бытии, что само по себе уже возвышает нас над обособленными областями опыта и вводит в область метафизического. Последняя не есть, понятно, физическое, но она и не духовное, ибо истинно духовное, соединяя в себе полноту совершенств и будучи потому абсолютным, безусловным, бесконечным и т. п., стоит выше условий человеческого бытия и деятельности, его «ни одна метафизика не вводила в область своих исследований» и до действительного его созерцания «ни один философ» не возносился. Так, сам человек, который не есть ни физическое, ни духовное,—результат взаимного ограничения обоих этих начал, отражающего в себе, однако, и то, и другое. Область метафизического, не будучи духом, вовсе, след < овательно >, непостижимым, и не будучи физическим, доступным чувству, есть особая сфера сверхчувственного, входящая в область человеческого бытия и Деятельности со стороны двух названных начал. Аналогичное отношение существует в сфере познания со стороны субъекта и объекта, в познании человека всегда представлены оба, и, след < овательно >, между субъектом и обЪектом существует новый мир как условие их взаимной связи. Этот мир есть мир мыслимого, соединяющего познание с бытием, есть царство мысли, а не вещи в себе ?не односторонние формальные проявления .нашего Я. Ь1слимое есть вторая характеристика метафизического, етод, или форма изложения, в которой осуществляется