В преддверии философии. Духовные искания древнего человека - Якобсен Торкильд Петер Рудольф. Страница 29

Таким образом, фараон был богом, дающим Египту часы и времена года, обильные воды и богатый урожай.

На практике учение, согласно которому фараон был богом воды и богом полей, оправдывалось с административной точки зрения. По-видимому, в ведении центрального правительства кроме всего прочего находились национальные службы — астрономическая и календарная, хотя на этот счет полные данные у нас отсутствуют. Упомянем в этой связи о черном эбеновом стержне от древнего астрономического прибора, вычерчивающего движения звезд; он был изготовлен руками самого Тутанхамона. Было ли это царским хобби, или наблюдение небесных тел входило в царские обязанности, в точности неизвестно. Можно утверждать, что учение, согласно которому фараон был ответственен за пищу, воду и смену времен года, реализовалось функциями канцелярии царского правительства.

Диодор в мрачных красках описывает царя Египта как раба правил, регулировавших каждый его час и каждый его поступок. «День и ночь были расписаны по часам, в которые царю надлежало неукоснительно исполнять предписания законов, а не собственные желания» (Диодор I, 70, 1). Далее Диодор утверждает, что эти предписания распространялись не только на административную деятельность царя, но и не оставляли ему свободы гулять, купаться или даже спать со своей женой по его собственной воле. Ему не разрешалось проявлять личную инициативу в отправлении государственных функций; от него требовалось лишь действовать в согласии с установленными законами. Диодор уверяет, что фараоны его эпохи были вполне счастливы в этих тесных смирительных рубашках предписаний, ибо они считали, что люди, следующие своим естественным эмоциям, впадают в ошибки, в то время как цари, строго следующие законам, свободны от личной ответственности за неудачи.

Диодоровский образ царя как пустой оболочки перекликается с тем, как Геродот обрисовывает современную ему египетскую религию, говоря, что египтяне были более религиозны, чем любой другой народ, — он употребляет слово theosebes, «богобоязненный». Оказывается, что Геродот хочет сказать, что они были рабски преданы ритуалу, что они скрупулезнейшим образом блюли чистоту обряда, его предписанные формы, однако без малейшего намека на духовность и реальную этику.

B следующей главе мы хотим разграничить ранний и поздний периоды древнеегипетской истории. Для духа раннего периода было, вообще говоря, характерно подчинение предписаниям. Однако индивидууму надлежало выказать себя достойным через свои поступки и через свободу выбора в рамках общего закона. Дух позднего периода был духом одного лишь подчинения предписаниям, и индивидуум был обязан проявлять покорность и смирение, следуя тому, что предначертали боги. По нашему мнению, как Диодор, так и Геродот говорили о практике и о духе, которые не были характерны для того Египта, который обсуждается в этих параграфах. Атмосфера их эпохи сводила все к освященной временем обрядности; атмосфера более раннего периода давала простор индивидуальной инициативе в рамках общей системы человеческих законов и того, что мы назвали божественным порядком.

Древние египетские цари, жившие в тот период, когда складывалась национальная культура, поощрялись к проявлению своих индивидуальностей, как составных частей божественного и человеческого порядка, к которому они принадлежали. Здесь на первый план выдвигалось личное правосудие, а не безличный закон. Мы займемся концепцией правосудия в следующей главе, посвященной рассмотрению «жизненных ценностей»; пока читатель должен поверить, нам на слово, что египетское слово маат означает «правосудие», один из существенных атрибутов египетского государства, и что это правосудие, видимо, не было кодифицировано в виде статутов и прецедентов, а выражалось в праведности суда в отношении к личностям и казусам. Правитель, отправлявший правосудие, должен был отправлять его с учетом нужд, лежавших, по существу, вне прямых задач правосудия. На государстве, таким образом, лежала ответственность за проявление инициативы, направленной на удовлетворение национальных нужд.

Мы не будем приводить доводов в защиту того утверждения, что власть была личной и гибкой — если угодно, отеческой, — а ограничимся лишь несколькими примерами протеста против суда бездушного и неправого. Упоминавшийся выше крестьянин, боровшийся против несправедливости, не подчинился униженно решению судьи; вместо этого он горестно воскликнул: «Итак, сын Меру (продолжает) идти по ложному пути!» и разразился горькими упреками, сетуя на то, что у высокопоставленного чиновника нет руководящих принципов, что он подобен городу без градоначальника или судну без кормчего ⁴². Подобным же образом Рамзес II, покинутый в битве, восстал в гневе против верховного бога Амуна и вскричал: «Что с тобой, отец мой Амун? Разве отец забывает своего сына? Разве я делал что-либо помимо твоего ведома?» и продолжал перечислять благодеяния, которые он оказывал богу и которые заслуживали лучшей оплаты ⁴³. Здесь нет покорства ни судьбе, ни неисповедимым замыслам богов; здесь — негодующее сознание того, что личные достоинства должны быть вознаграждены. Нетрудно множить примеры из раннего периода египетской истории, показывающие, что правители действовали не в рамках бездушного следования букве закона и обычая, а как свободные личности.

Разумеется, существовал предписанный канон для идеального царя и имелись свято чтимые прецеденты. Рассмотрим некоторые из предписаний, обязательных для хорошего правителя. Оказывается, он должен быть сочетанием любви и страха, которые египтяне считали дополнительными цветами одного и того же спектра. Хорошее правление было отеческим, и принцип карающего руководства поддерживался всеми. Это не так уж фантастично, как может показаться поколению, выросшему в условиях прогрессивного обучения. Египетское слово «учить» означает также «наказывать», и, видимо, положение «кого бог любит, того и карает» было близко сердцу каждого. Доброе правление состояло из власти, данной от бога, и богоподобного великодушия.

В предыдущей главе мы рассмотрели текст «Мемфисского богословского трактата», в котором неизменными принципами созидания были сердце, зачинавшее мысль, и язык, порождавший приказание. В этой связи мы упомянули о двух родственных атрибутах бога солнца, которые сами по себе олицетворялись как божества: Ху, «повелительное изречение», или повелительная речь, которая наделяет бытием какую-либо ситуацию, и Сиа, «постижение», последовательное осознание идеи, объекта или ситуации. Это — богоподобные качества: осознание чего-либо в целостных и конструктивных понятиях и последующее властное речение, творящее нечто новое.

Эти два качества не были присущи одному только богу солнца; они были также атрибутами царя. Фараону говорили: «Ху (божество мудрого решения) — то, что в твоих устах, и [Сиа (божество постижения) — то, что в твоем сердце]» ⁴⁴. Можно процитировать два других текста, в которых эти два качества — постижения и приказания — выступают как важнейшие царские характеристики ⁴⁵, однако нам интереснее тот факт, что в некоторых текстах к этой комбинации, требовавшейся правителю, прибавлялся третий компонент. В двух отрывках, «Власть, познание и истина — у тебя, царь» ⁴⁶ и «Ху — в твоих устах, Сиа — в твоем сердце, а язык твой — святилище справедливости» ⁴⁷, слово маат, «справедливость», или «праведность», или «истина», добавляется в качестве нравственного контроля, который должен сопровождать разум и власть.

Справедливость была качеством, ведшим хорошего правителя к престолу. В годину народной смуты пророчествовали, что придет царь, дабы объединить Обе Земли, «и правда займет свое место, и кривда подвергнется изгнанию» ⁴⁸. Некий поэт, ликующий по поводу восшествия на престол нового царя, воскликнул: «Правда прогнала неправду!» ⁴⁹, другими словами, настали должные времена, что следует из дальнейших слов: «и порядок стал (букв.: спустился) на свое место» ⁵⁰. Ежедневно царь приносил правду в качестве жертвы богу; это символизировалось воздаянием маленького иероглифа богини Маат, «Истины» или «Справедливости». В силу этого ежедневного ритуального жертвоприношения правосудие постепенно превращалось в чистую формальность и могло отправляться посредством буквалистского следования закону или ритуалу.