Нищета историцизма - Поппер Карл Раймунд. Страница 21

В этом разделе критике будет подвергнуто историцистское утверждение (см. раздел 1) о том, что в социальных науках истинность обобщений, или по крайней мере наиболее важных из них, — ограничена конкретным историческим периодом, в котором делались соответствующие наблюдения. Я не буду обсуждать вопрос, насколько оправдан сам «метод обобщения», — с моей точки зрения, он несостоятелен; думаю, что историцистскую позицию можно опровергнуть и не доказывая ложности этого метода. К его обсуждению и к обсуждению отношения теории и эксперимента мы вернемся в разделе 28.

Начну с того, что большинство людей, живущих в определенный исторический период, склонны к ошибочному мнению, будто наблюдаемые ими регулярности являются универсальными законами социальной жизни и справедливы во всех типах общества. И действительно, только попав в чужую страну, мы замечаем, что наши привычки в отношении пищи, наши ритуалы приветствия и т. д. вовсе не столь общеприняты, как мы ранее полагали. Следовательно — и многие другие наши обобщения, сознаем мы это или нет, носят такой же характер, хотя и остаются неоспоренными, потому что совершить путешествие в другой исторический период мы не в состоянии. (Этот вывод был сделан, например, Гесиодом.) Другими словами, существует множество регулярностей, характерных только для нашего исторического периода; но мы склонны не замечать этого. Так что, к своему сожалению (особенно в периоды, когда происходит резкое социальное изменение), мы узнаем, что опирались на законы, которые утратили свою истинность.

Если бы речь шла только об этом, мы могли бы обвинить историциста в тривиальности, не больше того. Но он утверждает нечто большее. Он настаивает, что, в отличие от естествознания, в социальных науках мы никогда не уверены в универсальности открываемого закона; неизвестно, всегда ли он был истинным (ибо наши сведения могут оказаться недостаточными) и всегда ли он будет истинным.

Отвергая такие притязания, я не считаю эту ситуацию специфичной для социальных наук, не думаю также, что она порождает какие-то особые трудности. Напротив, очевидно, что изменение в физической среде может дать нам опыт, аналогичный тому, что переживается при изменении в нашем социальном или историческом мире. Какая регулярность более очевидна и общеизвестна, чем смена дня и ночи? Однако за полярным кругом она не выполняется. Думаю, что такая неувязка столь же поразительна, как те, что происходят в социальной сфере. Возьмем еще один пример. Наверное, историческая или социальная среда на Крите в 1900 году и три тысячи лет тому назад отличаются друг от друга не в меньшей степени, чем географическая или физическая среда на Крите и в Гренландии. И внезапное, неподготовленное перемещение из одной физической среды в другую вызвало бы роковые последствия скорее, чем изменения подобного рода, но произошедшие в социальной среде.

По-моему, историцист переоценивает значение различий между историческими периодами и недооценивает научную изобретательность. Обнаруженные Кеплером законы истинны, конечно, только для планетных систем, но их истинность не ограничивается Солнечной системой, в которой Кеплер жил и которую наблюдал. Ньютону не было нужды удаляться в ту часть Вселенной, где он мог бы наблюдать движущиеся тела, свободные от влияния гравитационных и других сил, чтобы оценить значимость закона инерции. С другой стороны, несмотря на то, что ни одно тело в Солнечной системе не движется согласно этому закону, он остается для нее значимым. Подобно этому, наверное, нет оснований полагать, что мы не способны построить социологические теории, которые были бы значимы для всех социальных периодов. Существование различий между этими периодами не означает, что таких законов нет, подобно тому как различия между Гренландией и Критом не доказывают отсутствия физических законов, общих для них обоих. Напротив, различия эти, по крайней мере в некоторых случаях, носят сравнительно поверхностный характер (различия в обычаях, приветствиях, ритуалах т. п.); примерно так же дело обстоит и с регулярностями, характерными для определенного исторического периода или определенного общества (некоторые социологи называют их principia media)1.

В ответ на это историцист скажет, что различия в социальной среде более фундаментальны, чем различия в физической среде; изменяется общество, изменяется и человек; а это означает изменение во всех социальных регулярностях, поскольку они зависят от природы человека, этого атома общества. На мой взгляд, с изменением среды изменяются и физические атомы (например, под влиянием электромагнитных полей и т. п.), и не вопреки законам физики, но в соответствии с этими законами. Кроме того, изменения человеческой природы — вещь сомнительная, и оценить их очень трудно.

Перейдем теперь к обсуждению историцистского взгляда, согласно которому в социальных науках мы не можем быть уверены в истинности универсальных законов, простирающихся за пределы тех периодов, в рамках которых мы наблюдали их действие. Однако это справедливо и в отношении естественных наук. Мы никогда не можем быть совершенно уверены в том, являются наши законы универсально истинными или же они действуют только в какой-то определенный период (например, в период расширения Вселенной), или — только в определенном регионе (возможно, в зоне действия слабых гравитационных полей). Несмотря на то, что удостовериться в их универсальной истинности невозможно, в формулировке естественных законов мы не оговариваем специально, что утверждение верно в рамках того периода, когда мы наблюдали его действие, или — в «нынешний космологический период». Такая оговорка свидетельствовала бы не о похвальной научной добросовестности, но о непонимании характера научной процедуры. Один из важнейших постулатов научного метода состоит в том, что сфера истинности наших законов должна быть неограниченной. Если бы наши законы сами были подвержены изменению, то изменение никогда нельзя было бы объяснить с помощью законов. Следовало бы допустить, что изменение является чудом. И тогда научному прогрессу наступил бы конец, ибо новые и неожиданные наблюдения не ставили бы нас перед необходимостью пересматривать наши теории: adhoc — гипотеза, что законы изменились, заранее «объясняла» бы все что угодно.

Для социальных наук эти аргументы справедливы не в меньшей степени, чем для естествознания.

На этом мы завершаем критику наиболее фундаментальных йнпгмнатуралистических концепций историцизма. Разберем теперь одну из гаронатуралистических концепций, суть которой состоит в том, что следует заниматься поиском законов исторического развития.

В физике этот постулат приводит к требованию объяснить красное смещение, наблюдаемое в спектре излучения отдаленной туманности. Без него достаточно было бы признать, что законы атомных частот изменяются в различных частях Вселенной или в зависимости от времени. Тот же постулат требует от теории относительности выразить законы движения, такие, как закон сложения скоростей и т. д., единообразно для больших и малых скоростей (или для сильных и слабых гравитационных полей) и не довольствоваться ad-hoc — допущениями для различных величин скорости (или гравитации).

Критика дронатуралистических концепций

27. Существует ли закон эволюции? Законы и тенденции

У концепций, которые я назвал иронатуралистическими, много общего с ан/пмнатуралистическими концепциями. Например, на них влияет холическое мышление, и возникают они из ложного понимания методов естественных наук. Поскольку это попытка плохой имитации методов естествознания, их можно назвать сциентистскими теориями (в смысле профессора Хайека). Яронатуралистические концепции характерны для историцизма в той же степени, что и амтемнатуралистические; возможно даже, что они для него более значимы. Например, центральным для историцизма является убеждение в том, что в задачи социальных наук входит открытие закона эволюции общества, позволяющее предсказать его будущее (взгляд, изложенный в разделах 14–17). Именно та идея, что общество в своем историческом развитии проходит через ряд периодов, с одной стороны, заставляет противопоставлять изменяющийся социальный мир и неизменный физический мир и тем самым ведет к антинатурализму. С другой стороны, из этого взгляда рождается гаронатуралистическая и сциентистская вера в так называемые «естественные законы последовательности», — вера, которую во времени Конта и Милля поддерживал успех долгосрочных предсказаний астрономии, а в не столь отдаленные времена — дарвинизм. Так что недавняя мода на историцизм — лишь отзвук моды на эволюционизм — философию, которая стала влиятельной во многом благодаря скандальному столкновению блестящей научной гипотезы об истории земных животных и растений и древней метафизической теории, оказавшейся частью господствующей религии: Эволюционная гипотеза есть не что иное, как объяснение множества биологических и палеонтологических наблюдений, например подобий, существующих между различными видами и родами, с помощью допущения об общем происхождении родственных форм"1 Эта гипотеза — не универсальный закон, даже если она использует для своих построений некоторые универсальные законы природы, такие, как законы наследственности, отбора и изменчивости. Скорее, это частное (единичное или отдельное) историческое утверждение. (Такое же по статусу, как утверждение: «Дедом Чарлза Дарвина и Фрзнсиса Гальтона был один и тот же человек».) Это так, несмотря на то, что термин «гипотеза» употребляется для описания универсальных законов природы. Не следует забывать, что довольно часто мы используем этот термин в совершенно другом смысле. Например, гипотезой можно было бы назвать предварительный медицинский диагноз, хотя такая гипотеза носит единичный и исторический характер и не относится к разряду универсальных законов. Иначе говоря, гипотетический характер законов природы не означает, что все гипотезы являются законами. Исторические гипотезы, как правило, — не универсальные, а единичные утверждения об индивидуальном событии или ряде таких событий.