Атеизм и другие работы - Кожев Александр. Страница 26

Самоубийство есть свободное уничтожение разницы между «человеком в мире» и тем, что «вне» его, что «иное» ему, т. е., для не — атеиста, между ним и его душой. «Человек в мире» существует только в силу этой «разницы», т[ак] к[ак] ее уничтожение есть уничтожение его, как такового. Но т[ак] к[ак] «иное» здесь нечто, а не ничто, то уничтожение «человека в мире» не только уничтожение, но и уничтожение разницы между ним и «иным», т. е. установление (или восстановление) его единства и тождества с «иным» [145]. В данности самоубийства это «иное» непосредственно дано «человеку в мире» как он сам, а так как это «иное», убивая его, само не уничтожается (ибо иначе к нему — в не — атеистической интуиции — было бы применимо все то, что применимо и к «человеку в мире» и т. д. до бесконечности [146]), то в самоубийстве ему дано его «бессмертие», т. е. сохранение его души после смерти. Но ясно, что «бессмертие души» не дедуцируется из данности самоубийства, а дано непосредственно в данности «человеку в мире» его смерти. Или, если угодно, она заключается уже в моменте убийства в самоубийстве. Смерть непосредственно дана не как конец, а именно как смерть, т. е. как переход в инобытие, как «становление» «человека в мире», хотя и как особое становление, выражаемое уничтожением его как такового. «Потустороннее», лежащее «за» смертью, дано человеку как он сам, хотя и как «иной», как «он как мертвый», а так как он дан себе и как смертный, т. е. как могущий умереть в любую минуту, то это «иное я» (душа) дано ему не только как то, что после смерти, но и как то, что всегда включено и в жизни [147]. Данный себе таким образом, он дан себе как одушевленный, и можно с таким же (а может быть, и большим) правом сказать, что он не потому дан себе как одушевленный, что он дан себе как (потенциальный) самоубийца, а, наоборот, что он может быть дан себе как самоубийца только потому, что он дан себе как одушевленный (т. е. смертный, а не только конечный); только потому, что его душа не исчезнет со смертью, она может решать вопрос об этой смерти. Только на основании этого она может это сделать, но на основании этого важна только эта возможность, а не факт такого решения. Данность бессмертия в данности смерти необходимый момент данности самоубийства (это момент данности бессмертия в самоубийстве), и то только (абстрактный??) момент этой данности, из него самоубийство «дедуцировать» нельзя. Специфизм самоубийства лежит в свободе этого акта, а свобода души, не данная в данности ее бессмертия (хотя, как свобода души, и предполагается бессмертие). Точно так же нельзя дедуцировать бессмертие души (в самоубийстве и) в смерти из открывающегося в данности самоубийства факта свободы: — ведь атеист, данный себе как свободный, дан себе как конечный (без бессмертной души). Его можно «дедуцировать» из данности свободы в данности самоубийства не — атеисту, так как оно является необходимым моментом этой данности, но это уже не будет дедукцией, ибо, говоря о не — атеистической данности самоубийства, мы с самого начала включили в эту данность момент данности бессмертия; — это будет не дедукцией, а описанием и анализом этой данности [148]. Не — атеистический «человек в мире» дан самому себе (это здесь значит данность себе своей души) непосредственной (адекватной?) интерпретацией своей интуиции как свободный и одушевленный (т. е. бессмертной в своей смерти), и — в отличие от атеизма — свободный только как одушевленный [149] и одушевленный только как свободный [150].

Я уже говорил, что для атеиста «вне» [151] мира нет ничего, и что потому ему не может быть дан «человек вне мира», так как ему «негде» быть. Отсюда видно, что если не — атеисту дана его душа, дано «иное я» в нем, которое остается после уничтожения «человека в мире» и поэтому иногда не совпадает с ним, а остается «вне» его, то ему должно быть дано и то место, в котором эта душа могла бы быть. Ему дано «запредельное», «потустороннее», «иной мир», то, что «вне мира», в котором находится его душа. И здесь, конечно, нет дедукции или конструкции. Не — атеистический «человек в мире», которому дан он сам как мертвый, непосредственно дан самому себе как находящийся в «ином мире». Точно так же, поскольку ему дана его душа, он дан себе как находящийся и «вне» мира. Вообще «человеку в мире» его душа дана (если и не всегда актуально) не только как «человек вне мира в мире» (он как одушевленный), но и как он сам вне мира, т. е. как «человек» (он как мертвый, например), который также (по аналогии, конечно, а не в смысле тождества «ситуирован» во «вне мира», в «ином мире», как «человек (в мире)» ситуирован (здесь можно сказать локализован) в мире. Иными словами, не — атеистический «человек в мире» не только Дан себе как «человек вне мира в мире», но (иногда) и как «человек вне мира» [152]. Говоря об атеисте, я сделал (невозможное с этой точки зрения) предположение, что есть то «место вне мира», где мог бы быть человек, но тогда же я указал, что так как это место пусто, так как вне мира ничего нет, этому «человеку в не мира» ничего не может быть дано кроме мира (и человека в нем), и что поэтому‑то не «человек вне мира», а «человек в мире», данный самому себе (правда «снаружи»). Впрочем, так как здесь речь идет не о данности «человека вне мира» самому себе, а о данности его «человеку в мире», лучше сказать так: «человеку в мире» не может быть дан он сам, как «человек вне мира», если этот последний дан ему как тот, которому ничего не дано, кроме мира и человека (в мире); в этом случае «человек вне мира» ему вовсе не дан (или «дан» как несуществующий?), а это он сам себе дан (как данный самому себе?) «снаружи», в тонусе ужаса, г. е. как отличный от небытия (т. е. и от «человека вне мира», которого нет) и конечный в этом своем отличии от него. Поэтому, если «человеку в мире» (не — атеисту) дан он сам как «человек вне мира», то этот последний должен быть дан ему как тот, которому дано нечто вне мира и его самого (в мире), т. е. нечто «совсем иное». И опять здесь, конечно, нет никакой дедукции: это «совсем иное» дано не потому, что оно должно быть дано, как мы только что сказали. А наоборот, мы могли сказать, что оно должно быть дано только потому, что оно фактически дано в (теистической интерпретации) данности «человека вне мира» «человеку в мире». Если мы назовем это «совсем иное» Богом, то мы можем сказать, что «человек вне мира» непосредственно дан как «человек в Боге» и только как таковой. Все сказанное до сих пор о данности (не — атеистическому) «человеку в мире» его самого как одушевленного и как «человека вне мира» (душа) было лишь выделением абстрактных моментов, только idealiter отделимых от целого теистической интуицией «человека в мире» данного самому себе как «человека в Боге».

Не дедуцируя и не «обосновывая», а анализируя эту интуицию, можно сказать следующее. Поскольку человек есть «человек в мире», его данность себя себе не есть данность «человека вне мира» самому себе (пока я жив, я дан себе как живой, а не как мертвый дан себе). Но ему и не дан «человек вне мира» как данный самому себе, ибо данность самому себе может быть дана опять же только самому себе, а не другому: данное самосознание есть тоже само сознание, а данность «человека вне мира» «человеку в мире» есть данность иного [153]. Поэтому «человеку в мире» не может быть дан «человек вне мира» как только данный самому себе [154], вне данности ему чего‑либо вне его. Таким образом, «человек вне мира» неминуемо дан как тот, которому дано нечто вне его и мира, и он только потому вне мира, что ему дано нечто «иное», радикально отличное от мира и человека (в мире). Но опять же, «человек в мире» ничего не знает о данности «человека вне мира» себе самому как того, кому дан Бог, т. е., строго говоря, он ничего не знает о данности Бога «человеку вне мира»: ему дан не «человек вне мира», которому дан Бог, а Бог, как данный «человеку вне мира», т. е. иными словами, «человеку в мире» (не — атеисту) Бог дан в непосредственной (интерпретации) интуиции, где он дан себе как тот, которому дан Бог, но где Бог дан ему как совсем «иное», то и он сам, как тот, которому дан Бог, дан себе как «иное», как «душа»; так как данность есть взаимодействие, а взаимодействие предполагает и обуславливает (т. е. выражает) однородность, то данность себе «иного» есть тем самым и данность себя как «иного». Раньше я говорил, что «человек вне мира» (мертвый) дан «человеку в мире» в тонусе «чуждой отдаленности» (неудачный термин!). Теперь мы видим, что этот тонус «чуждости» есть тонус данности «иного», тонус данности Бога [155]. Человеку дан Бог в тонусе «чуждости», как «совсем иное», но он дан себе как тот, которому дан Бог, т. е. во взаимодействии с Богом, как однородный ему в этом взаимодействии, и потому он сам дан себе как «иное» в тонусе «чуждости», но одновременно и «уверенности», ибо это он сам, которому дан Бог.