Сочинения - Карсавин Лев Платонович. Страница 110

Болезненное разъединение личности рядом неуловимых переходов связано с «нормальным» ее состоянием. Не касаясь уже случаев «вдохновения», «экстаза», нравственной борьбы, укажем, что язык давно отметил это вне зависимости от всяких «патологических» фактов. Мы говорим: «он показал свой звериный» или «злодейский лик», «…ангельский лик», либо: «…лицо зверя», «он двуличен», «его характеризует двуличие», «…двуличность», «это — лучшая часть его я, лучшая его личность» и т. п. Таким образом, личность понимается как многоединство своих» видов», «ликов», «образов» или «аспектов», из коих каждый есть частное многоединство, выражающее одну и ту же личность. Личность «многовидна», «многолика», «многообразна», «многоаспектна». И если ранее мы установил^, что нет личности вне ее моментов, теперь мы должны сказать: нет личности вне ее аспектов, а она — их многоединство. Это и понятно. — Раз личность есть она сама, момент должен более или менее раскрываться как многоединство, т. е. как аспект личности, Иначе бы надо было говорить не о «моментах» личности, а об ее «элементах», что равнозначно отожествлению ее с мертвым телом. Отсюда, впрочем, не вытекает, что всякий момент достигает полного развития и что нет серьезных оснований для различения между моментами–аспектами и моментами просто. Основания же эти сводятся на несовершенство личности.

Самое поверхностное наблюдение убеждает в чуткости нашего языка. — Один и тот же человек весьма «различен» как «политик», «литератор» и «семьянин». Все это — разные и многомоментные его аспекты. Легко, далее, усмотреть ограничивающее и обедняющее личность значение ее аспекта, равно как и осознать неустранимое задание личности, заключающееся в «согласовании» и объединении ею ее же аспектов. Недаром всякого нормального человека должны возмущать слова Александра II, с которых и началась Русская Революция: «Как человек, я его прощаю, но — как государь, простить не могу», т. е. — коротко и ясно: — «повесить».

Из приведенных терминов предпочтительнее «аспект», «многоаспектный», «многоаспектность». «Вид», как уже отмечено, скорее всего обозначает нечто такое, что появилось, но может больше и не появиться, и — что может быть вызвано только отношением личности к внешнему миру, а не ею самою. Напротив, в слове «аспект» кроется указание на нечто более стойкое, не раз проявляющееся, существенно личное.» Образ» склоняет к мысли не о самой личности, а об инобытии, отображаемом ею, — к мысли о личности, поскольку она в себе воспроизводит инобытие, хотя бы и многоаспектно. Говорим о личности, как об «образе Божьем Аспект же личности — сама личность.

Особого внимания заслуживает слово «лик». «Лик», конечно, ближе всего к «аспекту». Но часто слово «лик» обозначает аспект личности, взятый в общем, родовом смысле и «сливающий» ее в единство с другими существами. Так, говорится: «лик человека», «лик ангельский», «злодейский лик», «звериный лик». С другой стороны, со словом «лик» (вследствие контаминации славянского корня с готским) сочетается смысл «хора» («лики ангелов», «лики праведных», «надгробные там воют лики»). Как первое, так и второе весьма важно для уразумения личности как многоединства и как индивидуирующей в себе симфоническую личность, моментом которой она является. Но это может, конечно, породить ряд неясностей и недоразумений.

Наконец, со словом «лик» соединяется представление о личности совершенной, об истинном и «подлинном». Лик святого — его совершенная и существенная личность, только приблизительно и символически выражаемая изображениями, описаниями, характеристиками. Этот лик (ср. — «подлинник») «просвечивает» сквозь икону–образ, житие и самое эмпирическую личность. Но, раз есть совершенное и подлинное, есть и несовершенное и неподлинное. Лику противостоит «личина» (греч. prosopeion, лат. persona), как обманчивое «обличье», извне приходящее, как закрывающая лицо неподвижная и мертвая, безобразная «харя» или «маска». Разумеется, и чрез личину познается личность, притом не только в способности личности носить личину, айв моментах личности, которые личину «составляют», и в отношении личности к другим существам, которых она личиною обманывает. Но большое несчастье для западного метафизика, что ему приходится строить учение о личности, исходя из понятия «хари» (persona, personne, personnalite, Person, Personlichkeit). He случайно, думаю, в русском языке со словом «персона» сочетался смысл чисто внешнего положения человека, частью же — и смысл внутренно не обоснованной, «надутой» важности, т. е. обмана.

Итак, надо в личности различать подлинное и неподлинное, истинное и ложно–лживое, т. е. личность и личину, а еще: совершенное и несовершенное, т. е. лик и личность. В связи же с понятием лика мы переходим к отношению личности к Богу и к богословской терминологии, прежде всего — к понятию «ипостаси» (hypostasis; по лат. persona, строго говоря, соответствующая в греческом языке не prosopon или лицу, a prosopeion или маске). В отличие от «усии» (ousia от einai — быть, по лат. — essentia от esse, но не в позднейшем смысле «эссенции», как сути, существа и вещества, а скорее уже в смысле «existentia», «существование») или — бытия, бытийности, существования, ипостась есть существо и — определенное существо (собственно — подпора, опора, основа, «ядро», «нутро», суть, по лат. substantia, subsistentia). Ипостась — суть индивидуального бытия и само индивидуальное существо, существованием или бытийностью своею связанное с другими ипостасями в одно и единое бытие, в одну и ту же усию. Ипостась — необходимый образ существования (tropos hyparxeos) усии, так что нет неипостасной (anhypostos) усии, хотя может быть усия в чужой ипостаси (enhypostasis). Ибо в существующем (усии) есть суть (ипостась), а суть непременно существует.

Ипостась — истинная личность. Но она — Божья Личность. И если мы спокойно называем Божьи Ипостаси Божьими Личностями и даже Лицами, нам не по себе, когда начинают называть ипостасью человеческую или тварную личность. С этим, несомненно, связано то, что в Богочеловеке два естества или две усии (а потому — две воли и две энергии), но только одна личность — Ипостась Логоса, которая, конечно, не является чем–то третьим между Богом и человеком, но есть сам Бог.

Значит, в человечестве Своем Христос личен лишь потому, что человечество Его находится в Божьей Ипостаси (enhypostasis) причаствует Божьей Ипостаси (methexis), обладает Божьею Ипостасью, Богом, как самим собою. Но, так как Богочеловек есть совершенный человек, невозможно допустить, чтобы в Нем не было чего–нибудь присущего человеку, а в каком–либо человеке было что–нибудь сверх присущего Ему. Следовательно, строго говоря, нет и не может быть человеческой или тварной личности; если же мы говорим о тварной личности, так только злоупотребительно: как о Божьей Ипостаси, поскольку Ей причаствует и Ею обладает тварь. Как тварь, человек не личность, но — некий безличный субстрат, неопределенностью и непостижимостью своею подобный Богу и вполне самодвижный.

Так в Боге мы находим единство, высшее, чем индивидуальная личность, ибо Бог — триипостасен, и единство личное, ибо ипостаси не вне Божьей усии и ей не противостоят, а Бог — личный Бог. Этим окончательно устраняется, как заблуждение, признание индивидуальной личности за единственное конкретно–личное бытие, т. е. отрицается всякий индивиду а взамен чего утверждается реаль ность симфонически личного бытия, а тем самым — и «строение» самой индивидуальной личности как многоединства.

Человеческая личность по существу своему есть причаствуемая непостижимым изнесущным тварным субстратом Божья Ипостась или обладаемое человеком имя Божие. И самый смысл человеческого и тварного бытия раскрывается как его» лицетворение» или «обожение» (theosis) [14].

Естественно, что наибольшего обожения или личного бытия человек достигает в своем совершенстве. Потому–то именно лик человека наиболее близок к Богу, а личина наиболее от Бога удалена. Лик человека и есть «образ Божий» в человеке. Но этим нимало не отрицается усовершающаяся личность, которой лик предносится как ее цель, ее идеал и ее ангел–хранитель. Ибо лика нет без личности; и нет необходимости мыслить совершенство как простое отрицание несовершенства, а можно мыслить его и как преодоление и восполнение несовершенства. Тоща совершенство некоторым образом содержит в себе свое преодоленное и преодолеваемое им несовершенство. Тогда оно не отделено от несовершенства, хотя несовершенство от него отделено и знает его лишь как свой идеал, свое идеальное бытие. Реальность этого идеального бытия, соотносительного несовершенному и столь же, как оно, не совпадающего с совершенством, и есть реальность ангельского мира.