Соглядатай - Роб-Грийе Ален. Страница 5

В рисунке чего-то не хватало, трудно даже определить, чего именно. Однако Матиасу пришло в голову, что что-то не так или чего-то не хватает. Он почувствовал, что в правой руке вместо карандаша держит моток прочной веревки, который только что подобрал с палубы парохода. Он посмотрел на группу стоящих перед ним пассажиров, как будто надеялся, что обнаружит среди них владельца веревочки, который с улыбкой подойдет к нему и потребует свою собственность назад. Но никто не обратил внимания ни на него самого, ни на его находку; все повернулись к нему спиной. У девочки, стоявшей чуть поодаль, вид был такой же отрешенный. Она стояла прислонясь к одной из железных опор, поддерживающих угол верхней палубы. Руки ее были сложены за спиной, в ложбинке поясницы, ноги напряжены и слегка расставлены, голова касалась железной колонны; но даже в таком застывшем положении девочка сохраняла изящество. На ее лице отражалась доверчивая и в то же время вдумчивая кротость, которая, по общему представлению, свойственна хорошим ученицам. С тех пор как Матиас впервые ее заметил, она стояла все в той же позе, смотрела все в ту же сторону, туда, где недавно было море, а теперь возвышалась – уже совсем близко – вертикальная стена пристани.

Матиас сунул веревочку в карман куртки на овечьем меху. И тут он увидел свою правую, свободную руку, ногти на которой были слишком длинные и заостренные. Чтобы чем-то ее занять, он взялся за небольшой чемоданчик, который до этого держал в левой руке. Чемодан был обычного фасона, но выглядел прочным и потому внушительным: он был сделан из очень жесткой, бурой с красноватым отливом «фибры», цвет твердых уголков был темнее – что-то между темно-коричневым и шоколадным. Ручка на двух металлических кольцах была из более мягкого материала, который, должно быть, имитировал кожу. Замок, крепления крышки, большие заклепки – по три на каждом из восьми углов чемодана, – а также кольца, на которых висела ручка, с виду были похожи на медные, но небольшая потертость на четырех нижних заклепках выдавала их истинное происхождение – они были сделаны из белого металла, слегка покрытого медью. Очевидно, что остальные двадцать заклепок были такими же, и прочие металлические части, разумеется, – тоже.

Внутренняя подкладка была из набивного кретона, рисунок которого только на первый взгляд мог показаться обычным для такого рода тканей, встречающихся в женских или девичьих дорожных сумочках: вместо букетиков и цветочков дно чемодана было усыпано миниатюрными куколками, какие можно увидеть на шторках в детских комнатах. Но если не вглядываться, ничего не различишь – только яркие пятнышки, испещряющие кремовую ткань, – они вполне могли бы сойти за цветочные букетики. В чемодане лежали среднего формата ежедневник, несколько рекламных проспектов и восемьдесят девять наручных часов, которые сериями по десять штук были нанизаны на девять прямоугольных картонок – на одной из них имелась пустующая ячейка.

В это самое утро, перед тем как сесть на корабль, Матиасу уже удалось продать первую пару. Хотя эти часы были из самой дешевой серии – по сто пятнадцать крон, – которая не приносила ему большого дохода, он упорно старался расценивать сей почин как благое предзнаменование. На этом острове, где он родился, где лично был знаком со многими семьями – и где, несмотря на то, что у него была плохая память на лица, благодаря собранным накануне сведениям он, по крайней мере без труда, мог прикинуться человеком, который хочет возобновить связь со своим прошлым, – у него был шанс за несколько часов сбыть большую часть своего товара. И хотя около четырех пополудни ему непременно надо было сесть на обратный пароход, у него даже имелся шанс (физически это было осуществимо) за это короткое время продать все, что он с собой привез. Впрочем, он не был ограничен содержимым чемоданчика: иногда ему приходилось принимать заказы, а затем отправлять товар наложенным платежом.

Но даже если ограничиться продажей тех девяноста пар часов, которые он вез с собой, можно было получить приличные комиссионные: десять по сто пятнадцать крон – то есть тысяча сто пятьдесят; десять по сто тридцать – тысяча триста, две тысячи четыреста пятьдесят; десять по сто пятьдесят, из которых четыре пары были снабжены особым браслетом, что давало еще пять крон дополнительно… Для упрощения расчетов Матиас принял в качестве средней цены за штуку двести крон; на прошлой неделе он подсчитал точную сумму выручки за схожий по составу набор, и цифра двести вполне подходила для приблизительных вычислений. Таким образом, у него было товара на восемнадцать тысяч крон. Его прибыль без вычетов варьировалась от двадцати шести до тридцати восьми процентов; если за среднее принять тридцать процентов, – трижды восемь – двадцать четыре, трижды один – три, три плюс два – пять, – получалось больше пяти тысяч крон, то есть в действительности доход за целую неделю работы – причем усердной работы – в обычных условиях. Частные расходы на пароход туда и обратно составляли всего шестьдесят крон, которыми вполне можно было пренебречь.

Только надежда на столь баснословные барыши могла заставить Матиаса пуститься в это путешествие, не предусмотренное его планами исследования рынка; на самом деле две трехчасовые поездки морем ради посещения острова таких скромных размеров – от силы две тысячи жителей, – куда его не влекло ничто иное: ни друзья детства, ни какие бы то ни было воспоминания, – были слишком обременительны и связаны с неоправданной потерей времени. Дома на острове были так похожи друг на друга, что у Матиаса даже не было уверенности, узнает ли он среди них тот, где родился (если это было действительно там) и где провел почти все свое детство.

Его уверяли, что за тридцать лет на острове ничего не изменилось, но порой бывает достаточно пристроить к коньку крыши еще один скат или подновить фасад, чтобы дом стал неузнаваемым. Но даже если предположить, что все до мельчайших деталей осталось таким, каким было до того, как он отсюда уехал, приходилось еще считаться с расплывчатостью и неточностью его собственных воспоминаний, к которым он, по опыту, давно научился относиться с недоверием. Но еще больше, чем реальных изменений в обстановке или неясностей – которых, впрочем, было так много, что это в большинстве случаев мешало нарисовать мысленный образ, – ему следовало остерегаться точных, но ложных представлений, которые то тут, то там могли вытеснять былые камни и былые земли.

В конечном счете все дома на острове были похожи друг на друга: низкая дверь, с двумя квадратными окошками по бокам, и то же самое с другой стороны дома. От двери к двери дом был разрезан пополам вымощенным плиткой коридором, который разделял четыре помещения на две симметричные группы: с одной стороны – кухня и спальня, с другой – вторая спальня и запасная комната, которая служила то гостиной, то столовой для особо торжественных случаев, а то и своего рода кладовкой. Кухня и спальня в ближней части дома, со стороны дороги, были освещены солнцем по утрам; стало быть, их окна были обращены на восток. Две другие комнаты, в дальней части дома, окнами выходили непосредственно на скалистый обрыв – триста метров голых холмистых лугов, которые справа волнами подходили к полукруглому вырезу залива. Зимние дожди и западные ветры нещадно били в окна; и только в тихую погоду можно было оставить ставни открытыми. Весь день он провел, устроившись за массивным столом, задвинутым в оконную нишу, и рисуя морскую птицу, которая села на один из столбов ограды в конце сада.

Ни расположение, ни ориентация местности не были достаточны для ее определения. Что же касается скалистых обрывов, вокруг всего острова они были одинаковыми, равно как и на побережье с противоположной стороны. Волны холмистых лугов и полукруглые заливы были похожи, точно камешки гальки вдоль пляжей или серые чайки между собой.

К счастью, Матиаса это мало заботило. Он не собирался разыскивать ни дом на краю холмистых лугов, ни птицу на столбе. Накануне он аккуратнейшим образом собрал сведения о позабытой им топографии острова и его жителях только ради того, чтобы определить наиболее удобный круговой маршрут и уяснить, с чего следует начать разговор, чтобы быть принятым в тех домах, возвращение в которые, как предполагалось, доставляло ему столь понятное удовольствие. Дополнительное же усилие в проявлении сердечных чувств, и в особенности воображения, которого требовало данное предприятие, могло принести необычайно большое вознаграждение в форме пяти тысяч крон прибыли, которое он рассчитывал получить.