Этьенн Бонно де Кондильяк - Богуславский Вениамин Моисеевич. Страница 22

Только точное знание внешних предметов, от которых зависит наша жизнь, позволяет, по мнению Кондильяка, предвидеть, чего можно ждать от них при том или ином нашем поступке — добра или зла. И лишь тогда, когда есть возможность выбрать образ действий, который представляется наилучшим, мы говорим о свободе воли. Выбор этот, осуществим только в том случае, если, желая предвидеть последствия различных своих поступков, мы в состоянии обдумать их, сравнить их друг с другом: «Но чтобы размышлять, надо знать выгоды и потери повиновения или сопротивления своим желаниям, а размышление, как мы видели, предполагает наличие опыта и знаний. Следовательно, и свобода предполагает их» (16, 2, 373).

Таким образом, анализ зависимости знаний от потребностей приводит Кондильяка к признанию зависимости и нашей жизни, и свободы воли от достоверности наших знаний относительно природы окружающих нас вещей. Либо таких знаний у нас нет, и тогда мы не можем обдумать последствий своих поступков и предвидеть их. А если «не размышляешь, то и не выбираешь, а следуешь только впечатлению, получаемому от предметов. В подобном случае свобода еще не может иметь места» (там же). Гибель человека, поставленного в такие условия, неминуема. Либо мы обладаем свободой волн и можем избегнуть гибели. Это значит, что мы сами выбираем свой образ действий, предварительно обдумав последствия различных шагов. Значит, мы знаем, чего можно ждать от предметов, от которых мы зависим, мы обладаем по крайней мере некоторыми достоверными сведениями о том, что эти предметы собой представляют.

Из этих двух альтернатив Кондильяк считает верной вторую. Мы, утверждает философ, обладаем свободой и можем успешно бороться за свое самосохранение. Свобода наша тем больше, чем обширнее и точнее наши знания о действительности. Значение их так велико, что хотя для наилучшего использования свободы и необходимы самые точные знания (см. там же), но, даже опираясь на «менее точные знания», человек обретает некоторую степень свободы. «Будем же стараться приобрести все необходимые для нашего состояния знания, чтобы наилучшим образом использовать нашу свободу» (там же, 373–374). Ведь сам бог лишь потому хорошо пользуется своей свободой, что все знает. Так, исходя из положения о связи знаний человека с его потребностями, Кондильяк подходит к мысли о том, что наше знание достоверно.

Весьма распространено мнение, будто Кондильяк видит в человеке совершенно пассивное существо, статую, которая абсолютно бездеятельна и лишь воспринимает внешние влияния. За это упрекали Кондильяка не только его решительные противники (начиная с Мен де Бирана), но и выступавшие в его защиту и считавшие себя его последователями (Ляромигьер, Дестют де Траси и др.). К числу немногих исследователей, не согласных с оценкой кондильяковского сенсуализма как концепции, игнорирующей активную, деятельную сторону человека, принадлежат Ф. Реторе, Л. Деволь и Г. Мадинье. В своей монографии о Кондильяке Деволь пишет, что в глазах последнего активная деятельность играет огромную роль в жизни человека, она — «необходимое условие всех наших ощущений» (41, 25). В книге «Сознание и движение» Мадинье доказывает, что, с точки зрения Кондильяка, и самосознание человека, и познание человеком мира возможны лишь благодаря его активным движениям. Он утверждает, что деятельность, о которой говорит Кондильяк, «не столько деятельность природы, сколько деятельность субъективной и сознательной интенции… деятельность субъекта, создающего самого себя» (53, 32). Мадинье пытается сблизить кондильяковское понимание деятельности с учением А. Бергсона, что, конечно, противоречит содержанию произведений философа-просветителя. Но в книге Мадинье приводится материал, убедительно свидетельствующий о том, что для Кондильяка осуществляемая бессознательно, спонтанно материальная деятельность человека предшествует возникновению его сознания и сознательной, преднамеренной деятельности («Действие рождается из потребности и предшествует мысли» (там же, 3)); что для этого философа движение — и только оно — рождает сознание и познание.

Однако понимание Кондильяком деятельности как основы сознания и познания глубже, чем то, о котором пишет Мадинье. Философ часто повторяет, что познавать вещи нас побуждает стремление воспользоваться вещами, способными удовлетворить наши потребности, и избегнуть столкновения с теми, которые могут нам повредить. Чтобы реализовать это стремление, нам необходимо узнать, обладают ли вещи теми свойствами, какие мы им приписываем на основании полученных от них впечатлений. Конечно, эти впечатления иногда вводят нас в заблуждение, но даже грудной младенец, приняв другого человека за свою кормилицу, ищет глазами то, что ему нужно, повторяя свои попытки до тех пор, пока его знание не приходит в соответствие с действительностью (см. 16, 3, 188). Так поступаем и мы. Если попытка воспользоваться вещами показывает, что отношение их к нам или отношения между самими вещами не таковы, какими мы их считали, мы повторяем попытки использовать их до тех пор, пока не узнаем, как дело обстоит в действительности.

Недостаточно пассивного наблюдения, необходимо активное вмешательство в изучаемые явления, необходимы опыты, способные освободить эти явления «от всего, что их скрывает, и сделать их досягаемыми для нашего зрения» (там же, 42). Пример таких опытов — эксперименты, доказавшие, что воздух обладает весом. Если полученные нами знания о вещах соответствуют тому, чем они в действительности являются, употребление вещей их подтверждает; в противном случае употребление вещей опровергает наши мнения о вещах. «Таким образом, мы можем впадать в ошибки, поскольку они находятся на нашем пути, но этот путь — путь истины, и мы по нему следуем» (там же, 229).

Для Кондильяка понять какую-нибудь машину (для него любое явление природы и даже природа в целом — машина) — значит создать себе систему идей, каждая из которых точно представляет соответствующую часть машины, систему, в которой эти идеи расположены точно в том же порядке, в каком в машине расположены ее части. Для этого надо машину разобрать, изучить ее детали и связи между ними и вновь их собрать, построив такую же машину, какой она была до разборки. К этой мысли, впервые им высказанной в «Трактате о системах», философ возвращается в «Логике» (см. там же, 196).

Здесь приходят на память слова Ф. Энгельса: «Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой „вещи в себе“ приходит конец» (1, 21, 284). Не случайно в изложенных выше взглядах Кондильяка, явно выходящих за рамки чисто созерцательного понимания познания, Тадеуш Котарбиньский видит «мысль о практике как высшем критерии познания… высказанную, правда, не именно этими словами, но, несомненно, в очень близком к ним смысле. Марксист поэтому с интересом возьмет в руки эту книжку, чтобы в деталях установить вид и степень близости взглядов Кондильяка, высказанных в ней, к диалектико-материалистическому взгляду на мир и на познание» (48, XXIII). От диалектического материализма Кондильяк, конечно, еще очень далек; ему неизвестны ни социальная природа человеческой практики, ни диалектический характер ее связи с познанием. Но высказанную в XVIII в. догадку о практической деятельности как главном факторе, побуждающем людей познавать вещи, и как средстве, надежно доказывающем достоверность наших знаний, бесспорно, следует поставить в заслугу философу.

Еще в 1754 г. Кондильяк писал, что, как только осязание научает человека приводить по своей воле в движение члены его тела, а окружающий мир сталкивает его наряду с предметами, удовлетворяющими его потребности, с бедствиями, вызываемыми стихийными явлениями природы, и с хищниками, угрожающими его жизни, человек из пассивного зрителя, лишь созерцающего мир, превращается в активного деятеля, воздействующего на вещи с целью овладеть средствами, способными доставить ему то, что удовлетворяет его потребности, и защитить от всего, что может ему повредить. Именно эта деятельность и является тем жизненным опытом, уроки которого (нередко оплачиваемые кровью) доставляют человеку самые первые, самые важные для него и самые достоверные знания об окружающем его мире (см. 16, 2, 330–331; 333; 336–345). Эта мысль получает дальнейшее развитие в «Логике» и в «Языке исчислений».