Ламетри - Богуславский Вениамин Моисеевич. Страница 21

Ламетри вовсе не зовет предаваться любым наслаждениям тела и любой ценой избегать телесных страданий. Нет, говорит он, ничего прекраснее твердости духа, дающей силы человеку переносить физические страдания ради блага других людей. Тому, кто способен на это, даже больше чести, чем тому, кто может возвыситься над смертью силой своего презрения к ней. «Анти-Сенека» содержит настоящий гимн мужеству духа; оно настолько же выше мужества тела, насколько научная борьба выше войны. Те, кто соединяет в себе мужество духа и знания (для Ламетри моральное величие неотделимо от просвещения), не только сами стойко переносят невзгоды, но и нас поддерживают своим примером: «Эпикур, Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий и Монтень — вот мои врачи в несчастье: их мужество — лекарство в беде» (2, 292). С этой мыслью Ламетри связывает призыв презирать преследования, обрушивающиеся на тех, кто смело выступает против господствующих предрассудков. Философ восхищается Дидро и Туссеном, знавшими, чем они рискуют, публикуя свои книги (за что попали в тюрьму), и заявляет, что предпочел бы погибнуть, защищая свои взгляды, чем спастись, отрекшись от них.

«…Каждый индивидуум, предпочитая себя всякому другому… следует лишь порядку природы…» (2, 290). Но этой ноте индивидуализма, звучащей в работах Ламетри, противостоит отстаиваемая в них мысль о деятельности на благо общества как условии счастья. Его идеал, пишет он, общество, все члены которого ставят превыше всего общее благо. Он восхищается тем, кто ценой своей жизни избавляет общество от тирании, а о тех, кто потворствует своим низменным инстинктам, эгоизму и грубой чувственности, он пишет с отвращением: эти люди рады, как свиньи, барахтаться в грязи, им доступно лишь «свинское счастье». Ламетри постоянно призывает писать то, в чем видишь истину, пренебрегая грозящей тебе опасностью и имея в виду лишь суд грядущих поколений. Сочетая натуралистический гедонизм с этическим рационализмом, эгоизм с альтруизмом, сам Ламетри не усматривает здесь противоречия, но всюду, где он обсуждает моральные проблемы, это противоречие дает о себе знать.

В «Человеке-машине» говорится, что всему живому прирожден нравственный «естественный закон», «чувство, научающее нас тому, чего мы не должны делать, если не хотим, чтобы нам делали то же… это чувство есть особого рода страх или боязнь, столь же спасительные для целого вида, как и для индивидуума. Ибо мы уважаем кошелек и жизнь других, может быть, только для того, чтобы сохранить свое собственное имущество, свою честь и себя самих…» (там же, 221). Сострадание, чувство вины и угрызения совести, различение добра и зла присущи любому животному. Та организация материи, при которой у нее возникает способность чувствовать, рождает в ней и нравственность, «естественный закон». Таким образом, в «Человеке-машине» нравственное поведение и угрызения совести рассматриваются как явления естественные, вытекающие из природы всего живого. С этой точки зрения и совершение безнравственных поступков, и переживаемые из-за них угрызения совести — явления ненормальные, патологические. Но год спустя в «Анти-Сенеке» этот взгляд отвергается. Продолжая отстаивать тезис о предопределенности морального облика человека особенностями его телесной организации (зависящими от наследственности и природной среды), Ламетри утверждает здесь, что люди рождаются с различной организацией; отсюда нравственные различия между ними. Физические различия, присущие людям от рождения, являются причиной того, что одни — тупицы, другие — гении, одни — эгоисты, другие — альтруисты, одни — злодеи, другие — благородные люди; и нравственное и безнравственное поведение равно естественно, в обоих случаях оно предопределено телесной организацией.

Еще в «Человеке-машине», где преступление рассматривается как нечто неестественное, патологическое, выдвигается мысль, что совершивших преступление должны прежде всего обследовать врачи для установления, не имеет ли здесь места патология. Говоря о тяжких наказаниях преступников, Ламетри пишет, что «следовало бы пожелать, чтобы в качестве судей были только выдающиеся врачи. Лишь последние сумеют отличить невинного от виновного» (там же, 219). Эту мысль философ продолжал отстаивать и позднее, отказавшись от взгляда, что нравственность прирождена любому нормальному человеку. Полвека спустя основатели психиатрии Ф. Пинель и Ж. Эскироль пришли к мысли, что значительная часть преступлений вызвана патологическим состоянием тех, кто их совершил. Ламетри, справедливо отмечает И. Вороницын, был «основоположником новых взглядов на преступления и преступника, которые много лет спустя нашли себе признание в знаменитой книге Беккариа…» (11, 54): он первый призвал подвергать преступников медицинскому обследованию, чтобы выяснить, не являются ли они больными. Он первый провозгласил, что хотя от действий, представляющих для него опасность, общество вправе себя оградить, но мстить за поступки, рожденные не злонамеренностью, а патологией, бесчеловечно.

Б. Мандевиль, указывая, что «большинство авторов всегда учат их (людей, — В. Б.), какими они должны быть, и едва ли вообще дают себе труд задуматься над тем, чтобы сказать людям, какими они являются в действительности» (23, 64), писал, что сам он предпочитает выяснить, каковы фактически люди и общество в целом. Ламетри тоже подчеркивает, что подходит к проблемам этики как ученый, старающийся точно установить, как обстоит дело, а не декламировать о том, как все должно происходить. «Но, скажут мне… ты не клеймишь пороков и преступлений суровым красноречием. Я вовсе не склонен выполнять эту несвойственную мне задачу; предоставляю ее сатирикам и проповедникам. Я не морализирую, не проповедую, не декламирую, я только объясняю» (2, 313). Конечно, постоянно подчеркивает Ламетри, общество должно принимать свои меры против тех, кто представляет опасность для его членов, но меры эти должны покоиться на выяснении, каково существующее положение вещей. Выяснением этого и занимается он, Ламетри. «Такого рода материализм», прибавляет он, «должен явиться источником терпимости по отношению к людям… умеренности в наказаниях, без которых, к сожалению, нельзя обойтись…» (там же, 292). Таков материализм Ламетри, которому приписывают иногда, что, равнодушный к действительности, он лишь предписывает и запрещает (см. 45, 91).

Отличие людей нравственных от безнравственных, пишет Ламетри, состоит в том, что первые жертвуют собственным благом ради блага общества, а вторые заботятся лишь о себе. Но прирожденные альтруисты — явление редкое. Большинство рождается эгоистами, т. е. безнравственными. Если бы они могли жить порознь, никакой нравственности не существовало бы. Но люди могут жить только в обществе, для существования которого необходимо, чтобы каждый ставил общее благо выше личного. Те, кому люди (решив жить сообща) предоставили руководить собой, оказались перед задачей: подавить себялюбие, принудить людей подчинить личные интересы общественным. Для этого придумали правила поведения, определяющие поступки, полезные для общества, как добродетельные, нравственные, а поступки, наносящие обществу вред, как порочные, безнравственные. Так возникла нравственность — совокупность оценок поведения, общепринятость которых крайне важна, «ибо без них, без этого прочного, хотя бы и воображаемого основания общественная постройка не смогла бы удержаться и распалась бы в прах» (там же, 279).

Сознание человека детерминировано его телесной организацией, а она определяется не только наследственностью и природной средой, но и воздействиями со стороны окружающих его людей. Чтобы побудить человека следовать требованиям нравственности, ему с детства внушают общепринятые в обществе моральные принципы. Это и есть воспитание. Оно внушает человеку, что, совершив то, что принято считать добрым делом, подвигом, он должен испытывать гордость (наслаждение); когда же он делает то, что считается порочным, он должен испытывать стыд, угрызения совести (страдать). Вымысел людей, определивших одни поступки как хорошие, а другие — как плохие, стал восприниматься людьми (по крайней мере некоторыми) как нечто реальное: одни поступки — как реальное благо, другие — как реальное зло. Тот, на кого воспитание оказало значительное воздействие, поступая согласно велениям морали, счастлив; само сознание, что он поступает благородно, доставляет ему наслаждение. Когда он совершает дурной поступок, он чувствует себя несчастливым; сознание своей порочности для него мучительно. Воспитание внедряет в человека извне нравственность, поворачивающую его сознание и поведение против внутренне присущей ему природы, против прирожденного, естественного для него эгоизма. Нравственность, оказывается, явление не естественное, а общественное.