Язык философии - Бибихин Владимир Вениаминович. Страница 48

Как правило, тело для человека, даже больного, не совпадает с его медицинским телом. Тело включает одежду, походку, повадку, нрав, язык, акцент, прическу, косметику. Оно вросло в цивилизацию, в культуру, в общество, в историю. У многих или у всех бывает мгновенное или стойкое ощущение тождества с телом другого человека, родителя, супруга, ребенка, близкого; с другой стороны, тело иногда ощущается не своим. Известное военное соединение называется корпусом (лат. corpus, тело) не случайно. Ясно, что тело солдата, выполняющего команду, сцеплено с коллективом, а тело командира продолжается в солдатах. Униформа символизирует, по Фрейду, обнаженность, т. е. усечение тела, обычно включающего индивидуальный костюм. Одетость солдат в одну одежду означает также и единство их тела. Как медицинское тело более или менее формирует психику больных в клинике, так воинское тело подчиняет себе психику солдата. «Тело толпы» тоже не метафора, и «массовое сознание», т. е. приспособление психики к телу толпы, вовсе не исключение, а наоборот, правило, из которого бывает мало исключений.

Через свое тело, через тело массы, через одежду, через пищу человек сливается с природой, с телом мира, т. е. границу тела провести трудно. Оно плавно переходит в космос. Только так называемые рядовые люди более или менее втиснуты в рамки почти медицинского тела, конечно, с небольшим добавлением вольной одежды, имущества, дозволенных форм поддержания личного достоинства в виде площади занимаемого помещения, кабинета, стола, станка, водительского сиденья. У начальства, даже невысокого, чувство тела гораздо шире, хотя границы последнего проведены часто причудливым образом, малопонятным для самих обладателей большого тела. Например, начальственное лицо может быть задето жестом, не задевающим обычного человека. Наоборот, есть описания опыта души без тела, как опыт умирания, когда душа начинает смотреть отрешенно на оставляемое тело. Именно потому однако, что душа смотрит на тело со стороны, она занимает пространственное положение и перемещается, т. е. сама оказывается телом, только тонким. Что и после разрешения от тела души остаются телами, только тонкими, — стойкое убеждение, играющее роль в религиозной философии, в антропософии. Сохранение тела, конечно тонкого (эфирного), считается здесь достижением. Наоборот, в классической философской мысли неспособность души отрешиться в смерти от тела считается катастрофой. Застигая душу не умеющей отрешиться от тела, физическая смерть навсегда приковывает ее к веществу. Отягощенная лохмотьями мертвого тела, не отслаивающимися от нее, душа обязана снова воплотиться, чтобы в новом рождении получить еще один шанс, живя, мысля, действуя, научиться отрешению от тела.

Почему так страшно не освободиться от тела? В нем нет ничего плохого. Оно не зло. Злом будет, наоборот, дурное обращение с телом, загрязнение его пороком. Почему так важно избавиться от него после смерти? Кто от него освобождается? Некто невидимый. Ясно, что тел аходят, так сказать, не сами. Говоря о «нашем теле», мы подразумеваем «нас», которые в теле или при теле, но не тело. Тело не одиноко, с ним что‑то другое или кто‑то другой. Можно сказать: носитель тела или, точнее, термином древнеиндийской мысли, dehin, отелесненный, не уточняя кто. Когда врач по телевизору учит «уходу за телом», он не думает, что тело будет само за собой ухаживать, однако не додумывает до того, кто в теле или при теле заботится о теле. Если бы врач спросил себя об этом, то он, возможно, заговорил бы о другом — о том, как важно, важнее всего другого, чтобы тело своими состояниями не меняло настроений и намерений того, кто при теле. Все мы стали бы иначе говорить и думать о теле, если бы спросили о том, чье оно.

Задумываться об этом незнакомце, существование которого предполагается каждым упоминанием о теле, не принято. Европейская культура традиционно называет носителя тела душой. Время от времени представления упрощаются до уверенности, что особой души не существует, а есть только психика (от ψυχή, душа), которая формируется историей и обществом, т. е. всегда принимает форму, приданную ей обстоятельствами.

Мы говорили о неопределенности границ тела. Еще менее отчетливыми оказываются границы носителя тела. Слово принадлежит как телу, так и его носителю, и мы знаем, как далеко его могут слышать. «Душа» может «расти» или ее, наоборот, могут вводить в рамки. Это принимается во внимание школами расширения сознания. Сходные цели достигаются как будто бы наркотиками. Благодаря им человек становится неведомо кем, во всяком случае уже не узнает себя обыденного, прежнего и возвращаться в себя ему так же тяжело, как выпущенному на волю в тюремную камеру. С другой стороны, душа может сузиться до соответствия даже не клиническому телу, а еще меньше, одной простейшей функции тела, например, отождествить себя с операцией останавливания других, безбилетных тел. Как говорится, человек может стать машиной.

Честный разговор о душе и теле с самого начала должен таким образом натолкнуться на расплывчатость этих вещей. Оказывается, мы в принципе не видим их границ. На нас могут конечно рассердиться и указать: тело вот это, а душа то. Но ведь рассердившийся сделает это именно потому, что чувствует необходимость навести здесь порядок. Порядок надо навести потому, что вещь расплывается. Ясно, что, как ни определяй тело, всякое тело диффузно. Человеческое тело привязано к воздушной среде, без которой не может жить, воздух зависит от жизни лесов, эта последняя от круговорота воды в природе. Человек в скафандре конечно не зависит от воздушной среды, лесов и воды, но тогда он ничуть не меньше зависит от научно–промышленной системы, подключен к поставу.

Если смотреть древнерусские карты, особенно крупномасштабные чертежи земельных наделов, то можно убедиться, что ручьи, деревья, трава прорисованы на них не потому, что это было необходимо для проведения межи, а потому, что пространство не мыслилось иначе как дышащее, зеленеющее, т. е. как тело, переплетающееся с человеческим телом. Геометрические соотношения были менее существенны чем теперь; существеннее было встроить участок, строение, храм в ландшафт. В отличие от этой готовности древнего хозяина видеть в ландшафте плавное продолжение человеческого тела, современный индивид подчеркивает свою автономность, независимость от «внешнего» мира. У современного строителя, приезжающего на «объект» с типовым проектом в портфеле, чувство тела не ослаблено, но связь его со средой разорвана, тело произвольно очерчено кожей, и для того, что внутри кожи, есть хорошая одежда, удобная машина, сауна, отборные сигареты, но их окурки уже можно бросать под ноги, потому что там начинается чужое, чуть ли не враждебное. Конечно, мнимая автономность индивида, который не хочет ничего знать, кроме благополучия себя, очерченного кожей (или, как в таких случаях говорят, «шкурой»), по меньшей мере смешна, потому что его самочувствие на самом деле целиком зависит от того, будет или не будет разрывов в ионосфере, выпадут или нет радиоактивные дожди, сработает ли служба здравоохранения, останавливающая холеру. Нам следовало бы удивляться не тому, почему мы не можем найти границ своего тела, а другому: почему мы надеемся, что это возможно. Наше тело вплетено в окружение, в тело мира способами, о которых мы еще очень мало знаем. То же надо сказать о границах «души». О стабильности ее границ не может быть речи, если даже без вина и наркотика на нас то и дело наплывают состояния и настроения, с которыми мы справляемся лишь путем насильственного фармакологического или дисциплинарного вмешательства в жизнь «психики» с ее так называемым бессознательным.

Конечно, упорядочение жизни требует упорядочения тела и души. Часто главным телом, в которое встраиваются другие, становится массовое тело, регулируемое властью, или тело рода, большой семьи, регулируемое обычаем. Расширение сознания, космизм, прояснение этажей Я, освоение бессознательного открывают широкий простор для планирования души, тела и их соотношения. Но темы эти — забота политики, социологии, психологии. Философия, может показаться, не заметила неисследованного материка — реального человека. Она как бы заранее согласилась с тем, что границы его тела и души останутся расплывчатыми. Личность в смысле отдельного человека не входит в число забот классической философии. Для Аристотеля и Плотина человеческое создание — второразрядная вещь в космосе, заведомо хуже, например, небесных тел. Считается, что Ренессанс — эпоха возвеличения человека. Но за ренессансной антропологией просвечивает христология; человек ее интересует только как микрокосм, указывающий на космос.