Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - Хорган Джон. Страница 42

Но затем, возможно, поняв, как близко она подошла к грани релятивизма, к тому, что Гарольд Блум назвал просто бунтарством, Маргулис приложила усилия, чтобы вернуться к основному научному течению. Она сказала, что, хотя ее часто считали феминисткой, она таковой не является и ей не нравится, когда ее так называют. Она согласилась, что в сравнении с такими концепциями, как «выживание самых подходящих», «Гея» и симбиоз могут показаться феминистическими.

— Имеется культурный обертон, но я считаю это неверным.

Она отвергала идею, часто ассоциируемую с «Геей», что Земля в некотором смысле — это живой организм.

— Земля очевидноне живой организм, — сказала Маргулис, — потому что ни один живой организм не перерабатывает свои отходы. Это настолько антропоморфично, насколько уводит в сторону.

Джеймс Лавлок принимал эту метафору, заявила она, потому что он думал, что она поможет движению в защиту окружающей среды и потому что она подходила к его собственным квазиспиритическим учениям.

— Он говорит, что это — правильная метафора, потому что она лучше старой. Я думаю, что она плохая, потому что ты вызываешь на себя гнев ученых, потому что ты поощряешь иррациональность. (Фактически Лавлок тоже, как сообщали, высказывал сомнения относительно некоторых из его собственных ранних заявлений по поводу «Геи» и также думал о том, чтобы отказаться от этого термина.)

И Гоулд, и Докинс насмехались над «Геей» как псевдонаукой, поэзией, выступающей как теория. Но Маргулис гораздо более последовательна, в большей степени позитивна, чем они. Гоулд и Докинс прибегали к рассуждениям о жизни вне Земли, чтобы поддержать свои взгляды о жизни на Земле. Маргулис издевалась над этой тактикой. Любые предположения, касающиеся существования жизни где-то еще во Вселенной или ее дарвиновской или недарвиновской природы, — это просто рассуждения, говорила она.

— У вас нет необходимости в ответе, является это частым или нечастым явлением. Так что я не понимаю, как у людей может быть по этому поводу строгое мнение. Давайте я представлю это таким образом: взгляды — это не наука. Нет там научной основы! Это просто взгляд!

Она вспомнила, что в начале семидесятых ей позвонил режиссер Стивен Спилберг, который тогда готовился к съемке картины «Инопланетянин». Спилберг спросил Маргулис, считает ли она вероятным или даже возможным, что внеземная особь будет иметь две руки и по пять пальцев на каждой.

— Я ответила: «Ты снимаешь картину! Просто сделай ее интересной! Какая тебе разница? Не обманывай себя, что это наука!»

К концу нашего интервью я спросил Маргулис, как она относится к тому, что на нее всегда ссылаются как на провокатора или как на человека, который «плодотворно неправ», по выражению одного ученого. Она поджала губы, раздумывая над вопросом.

— Это в некотором роде несерьезно, — ответила она. — Я имею в виду, вы не станете говорить так о серьезном ученом, не правда ли?

Она уставилась на меня, и я в конце концов понял, что ее вопрос не был риторическим, она на самом деле хотела получить ответ. Я согласился, что данная ей характеристика в некотором роде несправедлива.

— Да, так и есть, — задумчиво произнесла она. Она заявила, что такая критика ее не беспокоит. — Любой, кто выступает с таким видом критики ad hominem [97], характеризует прежде всего себя, не так ли? Я имею в виду, если их аргумент просто основывается на провокационных определениях применительно ко мне, а не на сути вопроса, то…

Она замолчала. Как и многие сильные ученые, Маргулис не может не желать время от времени быть просто уважаемым консерватором.

Страсть Кауффмана к порядку

Возможно, самым амбициозным и радикальным современным ученым, бросившим вызов Дарвину, является Стюарт Кауффман (Stuart Kauffman), биохимик из Института Сайта-Фе, центра ультрасверхсовременной области сложности (см. главу 8). В шестидесятые годы, когда Кауффман еще учился в аспирантуре, он начал подозревать, что теория эволюции Дарвина имеет серьезные недостатки: она не может объяснить кажущуюся удивительной способность жизни появляться, а затем увековечивать себя такими поразительными способами. В конце концов, второй закон термодинамики утверждает, что все во Вселенной неумолимо движется к «тепловой смерти» или вселенскому успокоению.

Кауффман протестировал эти идеи, имитируя на компьютере взаимодействие различных абстрактных реагентов — предположительно, химических и биологических веществ. Он пришел к нескольким выводам. Во-первых, когда система простых химикатов достигает определенного уровня сложности, она подвергается радикальному изменению, сходному с той фазой изменения, которая происходит, когда вода замерзает. Молекулы начинают самопроизвольно соединяться, чтобы создать большие молекулы увеличивающейся сложности и каталитической способности. Кауффман доказывал, что именно этот процесс самоорганизации, или автокатализ, а не случайное формирование молекулы со способностью копировать себя и развиваться привел к жизни.

Другая гипотеза Кауффмана была гораздо более радикальной, ибо она бросила вызов, возможно, центральному принципу биологии — естественному отбору. В соответствии с Кауффманом, комплексные множества взаимодействующих генов, подверженных случайным мутациям, не развиваются случайно. Наоборот, они имеют тенденцию соединяться в относительно малом разнообразии комбинаций, или аттракторов, если использовать термин, столь любимый теоретиками хаоса. В своей книге «Происхождение порядка: самоорганизация и отбор в эволюции» (The Origins of Order: Self-Organization and Selectionin Evolution, 1993)объемом 709 страниц Кауффман утверждает, что этот принцип порядка, который он сам иногда называет антихаосом, мог сыграть большую роль, чем естественный отбор, в направлении эволюции жизни, в особенности когда жизнь становилась более сложной.

Я впервые встретился с Кауффманом во время поездки в Санта-Фе в мае 1994 года. У него было широкое, очень загорелое лицо и вьющиеся седые волосы, редеющие на макушке. Одет он был как и большинство в Санта-Фе: джинсовая рубашка, штаны цвета хаки и высокие ботинки. Он казался робким и уязвимым и в то же время исключительно уверенным в себе. Его речи, подобно импровизациям джазового музыканта, недоставало мелодии, но в ней было слишком много отступлений. Подобно торговцу, пытающемуся установить дружеские отношения, он постоянно называл меня Джоном. Ему явно нравилось говорить о философии. За время нашего разговора он прочитал мини-лекции не только по своим теориям антихаоса, но и о границах редукционизма, сложности опровержения теорий и социальном контексте научных фактов.

В начале нашей беседы Кауффман вспомнил статью о происхождении жизни, написанную для «Сайентифик Америкен». В этой статье я процитировал Кауффмана, который сказал о своей теории происхождения жизни: «Я уверен, что прав». Он признался мне, что смутился, увидев цитату в печати, и поклялся избегать подобного высокомерия в будущем. К моему сожалению, Кауффман в большинстве случаев слово держал. Во время нашего разговора он прилагал немалые усилия, чтобы смягчить свои утверждения: «Теперь я не собираюсь говорить, что я уверен, что прав, Джон, но…»

Кауффман только что закончил книгу «Дома во Вселенной» (At Homein the Universe), в которой представлен скрытый смысл его теорий биологической эволюции.

— Я считаю правильной свою книгу, опубликованную «Оксфорд Юниверсити Пресс», Джон, — я имею в виду, что она правильна в смысле, что все это идеально праводоподобно: многое можно показать экспериментально. Если рассуждать в терминах математических моделей, у вас есть набор моделей, которые говорят, что появление жизни может быть естественным процессом, в смысле, что, при условии достаточно сложного набора взаимодействующих молекул, вы должны ожидать кристаллизацию автокаталитических субнаборов. Так что если этот взгляд правильный, как я сказал вам с излишним энтузиазмом пару лет назад, — широкая улыбка, — тогда мы — это не невероятно невозможная случайность. Фактически жизнь почти точно существует где-то еще во Вселенной, — добавил он. — А поэтому мы дома во Вселенной не в том смысле, как мы были бы, если бы жизнь была невероятно невозможным событием, которое произошло на одной планете, и только на одной планете, потому что оно было бы таким невероятным, что нельзя было бы ожидать, что оно вообще произойдет.