Исчезновение леди Френсис Карфэкс - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 3

— Так вы все знаете! Хорошо, что мне не нужно ничего скрывать от вас, мистер Холмс. Клянусь вам, не было в мире человека, который любил бы женщину сильнее, чем я любил Фрэнсис. Но в юности я вел беспутную жизнь, как и многие молодые люди нашего круга, а ее душа была чиста, как снег, все грубое и низменное было ей невыносимо. И когда кто-то рассказал ей обо мне, она не пожелала больше меня видеть. А ведь эта святая женщина любила меня — вот что удивительно! — любила так, что из-за меня на всю жизнь осталась одна. Я уехал в Барбертон. Прошло много лет, я нажил состояние и наконец решился разыскать ее и попытаться смягчить. Мне было известно, что она так и не вышла замуж. Я нашел ее в Лозанне и стал умолять простить меня. Мне кажется, сердце ее не осталось глухо к моей мольбе, но воля была непреклонна, и, когда я пришел к ней на другой день, ее уже не было в городе. Мне удалось узнать, что она поехала в Баден, а через некоторое время я услышал, что здесь живет ее горничная. Человек я резкий, жил все эти годы среди людей простых, ну и взорвался, когда доктор Уотсон заговорил со мной. Но ради Бога, что случилось с леди Фрэнсис?

— Это-то мы и должны узнать, — сказал Холмс очень серьезно. — Вы где остановитесь в Лондоне?

— В отеле «Лангхем».

— Тогда я попрошу вас ехать немедленно в Лондон и быть наготове, мне не хочется подавать вам несбыточных надежд, мистер Грин, но вы можете быть уверены, что для спасения леди Фрэнсис будет сделано все возможное. Пока я ничего больше не могу сказать. Вот моя визитная карточка, держите со мной связь все время. А теперь, Уотсон, если вы начнете укладываться, я пойду на телеграф и попрошу миссис Хадсон завтра в половине восьмого продемонстрировать свое искусство двум голодным путешественникам.

На Бейкер-стрит нас ждала телеграмма. Холмс с жадным интересом прочел ее и протянул мне. Телеграмма была отправлена из Бадена и содержала всего одно слово: «Разорванное».

— Что за чепуха? — удивился я.

— Эта чепуха имеет огромный смысл, — сказал Холмс. — Вы, надеюсь, помните просьбу, с которой я к вам обратился — она на первый взгляд могла показаться нелепой, — описать левое ухо почтенного миссионера? Вы ее оставили без внимания.

— Я не мог навести справки, меня к тому времени в Бадене уже не было.

— Совершенно верно. Именно поэтому я послал телеграмму с точно такой же просьбой управляющему «Альбиона». Вот его ответ.

— И о чем его ответ говорит?

— А о том, дорогой мой Уотсон, что мы имеем дело с человеком чрезвычайно хитрым и опасным. Миссионер из Южной Африки доктор Шлезингер не кто иной, как Питерс-Праведник, один из самых ловких преступников среди тех, что дала миру Австралия, а эта молодая страна вывела уже немало образцовых экземпляров. Питерс специализируется на одиноких женщинах, которых заманивает в ловушку, играя на их религиозных чувствах, а некая англичанка по имени Фрейзер, его так называемая жена, ему в этом помогает. Тактика доктора Шлезингера дала мне основания заподозрить, что он не Шлезингер, а Питерс-Праведник, телеграмма же с описанием его левого уха — ему прокусили ухо в пьяной драке в Аделаиде в 1889 году — подтвердила мои подозрения. Бедная леди Фрэнсис в руках страшных людей, Уотсон, они не остановятся ни перед чем. Очень возможно, что ее уже нет в живых. Если она и жива, то содержится, под замком и не может написать ни мисс Добни, ни вообще никому. Возможно, она так и не доехала до Лондона, но это вряд ли: с континентальной полицией шутки плохи, при их системе регистрации иностранцам ее не провести; или же она проехала дальше, но и это маловероятно, потому что Лондон — единственное место в Англии, где негодяям удалось бы скрывать человека так, чтобы никто ничего не заподозрил. Шестое чувство твердит мне, что она в Лондоне, но пока мы не знаем, где ее искать. Поэтому выход один: набраться терпения. Сейчас давайте обедать, а попозже вечером я наведаюсь в Скотленд-Ярд и побеседую с нашим приятелем Лестрейдом.

Время шло, но ни полиция, ни собственная служба информации Холмса — небольшая, но очень действенная организация — не сумели даже приблизиться к тайне. Люди, которых мы искали, затерялись в многомиллионном Лондоне, как иголка в стоге сена. Мы помещали объявления в газетах, вели неусыпную слежку за всеми притонами, где мог появиться Питерс, держали в поле зрения людей, с которыми он был когда-то связан, но все было тщетно: все пути неизбежно заводили нас в тупик. И вот после недели бесплодных поисков и мучительной неизвестности вдруг забрезжил свет. В ломбард Бевингтона на Вестминстер-роуд принесли серебряную подвеску с брильянтами старинной испанской работы. Заложил ее высокого роста человек без бороды и усов, по виду священник. И имя и адрес он дал явно подложные. Какое у него ухо, мистер Бевингтон не заметил, но, судя по портрету, это был явно Шлезингер.

Три раза наш бородатый друг из отеля «Лангхем» заходил к нам, в третий раз он появился через полчаса после того, как нам сообщили о проданной драгоценности. Горе состарило его на несколько лет, одежда висела на нем, как на вешалке. «Если бы я хоть чем-нибудь мог помочь вам!» — в отчаянии твердил он все эти дни. Наконец-то у Холмса нашлось для него дело.

— Он начал продавать драгоценности. Теперь мы его поймаем!

— Но ведь это значит… это значит, что с леди Фрэнсис что-то случилось?

Лицо Холмса стало очень серьезно.

— Предположим, эти люди до сих пор держали ее под замком. Освободить ее сейчас — значит погубить себя. Мистер Грин, мы должны быть готовы к худшему.

— Что я должен делать?

— Эти люди вас не знают?

— Нет.

— Возможно, он в следующий раз пойдет к другому ювелиру. Тогда нужно начинать: все сызнова. С другой стороны, у Бевингтона ему дали хорошую цену и не задали ни одного вопроса. Поэтому можно ожидать, что, когда ему опять понадобятся деньги, он снова туда пойдет. Я сейчас напишу Бевингтону записку, что вам нужно неотлучно находиться в его магазине. Если Питерс придет, вы будете следить за ним до его дома. Но никакой опрометчивости и, главное, никакого насилия. Дайте слово, что ничего не предпримете без моего ведома и согласия.

Два дня от достопочтенного Филиппа Грина (к слову сказать, он был сын прославленного адмирала Грина, который командовал нашим Азовским флотом во время Крымской кампании) не было никаких вестей. На третий день вечером он ворвался в гостиную на Бейкер-стрит бледный, дрожа, как в лихорадке.

— Попался! Попался! — закричал он.

Волнение не давало ему говорить. Холмс усадил его в кресло, стал успокаивать.

— Расскажите нам все по порядку, — попросил он его наконец.

— Она пришла всего час назад. На этот раз жена принесла подвеску в точности такую, как первая. Высокая бледная женщина, глаза, как у хорька…

— Это она, — подтвердил Холмс.

— Я пошел за ней. Она свернула на Кеннингтон-роуд — я не отставал. Вдруг она вошла в какую-то лавку… Мистер Холмс, это оказалась лавка гробовщика!

Холмс вздрогнул.

— Дальше! — Голос его зазвенел, выдав волнение, охватившее пламенную душу, которую он скрывал под маской ледяного спокойствия.

— Я вошел за ней. Она разговаривала с женщиной за прилавком, и до меня долетели ее слова: «Как вы долго!» Та стала оправдываться: «Все будет немедленно доставлено по адресу. Ведь делать пришлось по особому заказу, вот мастера и задержались…» Тут они увидели меня и замолчали. Я что-то спросил и вышел на улицу.

— Правильно сделали! Что потом?

— Женщина тоже вышла, но я спрятался в соседнем подъезде. Наверно, она что-то заподозрила, потому что огляделась вокруг. Затем подозвала кэб и уехала. К счастью, я сразу же поймал другой кэб и поехал за ней. Она вышла в Брикстоне note 2, адрес: Полтни-сквер, дом 36. Я проехал дальше, отпустил кэбмена и стал наблюдать за домом.

— Кого-нибудь удалось увидеть?

— Свет горел только в одном окне на первом этаже, но штора была опущена и ничего не было видно. Я стоял и раздумывал, что же теперь делать, как вдруг у крыльца остановился закрытый фургон. Двое мужчин спрыгнули на мостовую, вытащили что-то из фургона и понесли на крыльцо… Мистер Холмс, это был гроб.