Maledictum Scavri Valentini - Скавр Валентин. Страница 12

Перечёркивая границы войной и разрушением, пренебрегая тяготением инертных масс святости, мы сводим существующие миры в Бездну, чтобы на просторах Хаоса возвести то Единое вечной, голодной Тьмы, устремлённой к своей бесконечности, и безраздельной могуществом в отвержении законченных идеалов. Где она возникнет теперь — помеха на тропах Левиафана, призрачная гармония пропорциональных миров?

Рвущиеся из Абаддона ветра Хаоса приветствует нас, как существ более высокого порядка, чем все порождения света, ибо мы — ранние, ибо мы — древние, ибо мы — всегда в движении. Презревшие непорочность и неведение, созидающие сами себя в могуществе противостояния всему своей хтонической природы, названные проклятыми, но закалённые знанием Греха, и падшие от стезей целомудрия, мы — истинные Драконы Запада, мятежные духом разделят с нами престол, сильные примкнут к нам.

Грехом и преступлением мы подтверждаем свои притязания изначальной законности на постижение Бездны и взятие штурмом небес, презирая грязь и отвергая невинность. Мы олицетворяем неистовую природу Ада, безжалостную к себе и немилосердную к безмятежности бытия чего бы то ни было, тем, сохраняя незыблемой нашу верность начальному бунту, и сберегая несомненной нашу честь.

Гимны и воззвания к Злу тревожат наши имена, проклятия хранят нас, грозовые раскаты призывают нас к штурму.

Так звучит распоротый барабан в храме ветра.

Так завывает огонь в горнах Молоха.

И по-прежнему, Нефилимы, одно из наших имён.

XXVIII

Сферы песочных часов отсчитывают срок в Бездне, и маятник Сатурна, раскачиваясь, вспарывает космос и рвёт людскую плоть.

Иллюзии Пустыни охватывают все циклы людских перерождений, все круги геенны, все муки чистилища, что запечатлены в Её неумолимо восстающих призраках. Мумифицированные в Её оазисах бездушные тени творят чудовищных идолов, подобных Ей тленом и инерцией, на закате не дня, но крови. Гибридом чумной магии и звероподобного реализма встаёт земля в глазах Бездны и опадает к нашим ногам…

Здесь молчаливая земля тянет к себе, и ветер уносит сухие, чёрные существования. Здесь пустыня людей манит миражами, но дарит ложь. Владения Смерти и жестокосердного Кроноса простираются вдаль и беспредельны… Эта западня молчит уже давно, тысячи языков были иссушены, тысячи глаз, видевших её, были опустошены её ветрами, рождающими чёрные пещеры и двери в ничто. Так было до нас, и так будет после. Мы отправим в небытие лишь мёртвое безмолвие, пустую оболочку, оставив свои следы в её реальности, в её пепле…

Мы ведали в полной мере страдания мира и видели уход мертвеца в пустыню. Вслед за Ниневией падение великого Вавилона совершилось на наших глазах, и боги, породившие человека, дарящие ему лишь мучения и болезненность, не могли погубить его. Боги Пустыни, боги своего времени, требующие кровавых жертв, боги склепов и кладбищ опустошённого духа людского, пожирающие своих детей, каким зноем наполнены они, чтобы требовать себе то, что всегда принадлежит нам?

Мы чувствуем, как спеленатые во чреве земли рвут змеиные круги своих страстей и внутренностей, и ощущаем дрожь выжженной, измождённой жизни, мучимой страстью к теням Дьявола. В её пределах льют мёртвую кровь и преступные слёзы и содрогаются, оплакивающие богов неба, богов дождя… Мы хищники среди них, вопиющих в пустыне, молящихся о погибели. Безмолвный глас их слышен лишь Зверю.

Земля — прах для них. Огонь — внушает ужас. Небеса — предали их.

На что смогут опереться они, когда полностью истечёт их время? Им не сбросить своих одежд, их одежды срослись с их плотью. Их дипломатия всегда как милость; Их имущество — все боги с начала времён, неуклюжие порождения их собственной бренности. Они уйдут вместе с ними так же, как прожили чужие жизни в чуждом бытие. Измельченные жерновами времени в прах, пыль, песок, они наполнят собою пустыню, пока пустыня кровоточит — они живут надеждой.

Им ли бежать, не ведая опоры и начал, увязая в песке? Им ли спастись, замыкая время? Они запечатали Бездну, заперев себя в скорлупе Вселенной; но им ли, осаждённым Хаосом, говорить о власти над Адом, говорить о власти над землёю и временем?

Человеческие жизни — песок, время людское — Пустыня. Оковы времени и места диктуют свои условия духу войны. Человеческое будущее, как тончайшая пыль, отмерено всё и выпито без остатка.

Биение чёрных крыльев Азазеля сгущает тени и поднимает песчаные бури в мертворожденном океане, в завершающем бытие пространстве нарушает молчание и возвещает предел всего.

И по-прежнему не подвластны времени бездонные жнецы Ада.

И по-прежнему у каждого свои счёты со временем…

XXIX

Каждый человек есть логово Зверя, ибо плоть от Ада.

В каждом обитает тяжелый дух Хаоса, Дьявол-Хранитель памяти о довременной шипящей плазме, Дикий Охотник за человеческими телами и числами.

В каждом — тлетворный запах могил плоти обогащается трепетом и страхом заживо погребённых душ. В земле чёрной, как грех, эта закоренелая ненависть даёт всходы, бродит застарелая вражда, зреет свирепая порода…

Суров и дик Зверь, рождённый из Хаоса с именем Сатаны на устах, жесток и свободен он, подбирающийся к богам и восстанавливающий воедино живые фрагменты дьявольской головоломки на костях, раздирающих небо. Кто молится его чреву, когда весь божественный бестиарий был пожран им, но самки людей всё так же рождали животных?…

В каждой норе, в каждой пещере, в каждом влагалище скрываются и ожидают часа своего правления боги звериной масти, боги утех и боги падали. Землистые лица, чёрные кратеры пустых глаз, кенотафы высохших душ — наследие живых склепов, чьи внутренности были вывернуты на алтари, и растянуты на крючьях вседозволенности под хор терзающих, бесчисленных голосов тёмнейших из инстинктов Бехемота — воссоединяться и умирать.

В постижение пределов собственной человеческой плоти, в постижение границ мучений и удовольствий, выброшены вовне существа хищные рецепторы тех, в ком, погребённый под грудами животных страстей, тлеет грубый, незрячий разум и правит из самых глубин скованного во тлене вязкого естества. Изысканное наслаждение гниением и жизнью свойственно им, сочетающим в себе плоть и душу, без противоречий, духовность и плотская чувственность равно переплелись в них, отражая натуралистичные картины их бытия, и устремленность вовне, в постижении ими пределов своих возможностей, где их встречают и отбрасывают вспять обетованные, нагие соблазны и пронзительная боль.

Выступающие под именем человека, но покорённые, они избавлены от своего выбора смирением, и только те из множества, обезличенного землёй, каждый из которых ведом на суд своей плотью, заигрывают со Злом, и существуют в надежде перебороть выжиданием время.

Ими преданы огню топкие поля блаженных утробного царства, в озарение тёмных пещер своего собственного внутреннего Эреба, — только бы быть самим, пусть даже быть — вопреки всему…. Ими стыдливо скрываемы под покровом морали все мистерии погибели, деяния их скованных, окровененных рук, и таинства воздействия на плоть благородного, аристократического греха, обнажающего бесстыдством гниения несовместимые с личиной человека, обезображивающие её вакхические метаморфозы их болезненной, искажённой чувственности.

Единственной защитой от смерти и достойной формой их погребения остаётся вожделение к смерти. Их извращённая плотская любовь, на грани агонии, на тонкой, острой, дарующей нечеловеческое наслаждение черте между падением плоти во тлен и сопротивлением изысканной красоты неустойчивого цветения жизни, открывает иной предел в постижении ими их падшей, очеловеченной природы. Окунаясь в бессмертие в своих соитиях, они отторгают части себя, принося их в неизбежную жертву идолам своего прошлого, чтобы остаться в грядущем, чтобы жить, не изменяя инстинкту твари, не допуская пробуждения Лилит в спутанных спиралях дурной наследственности.