Собрание сочинений. Том 9 - Маркс Карл Генрих. Страница 141

«Таковы некоторые образцы тактики г-на Маркса», — торжествующе восклицает г-н Виллих.

«Первое противоречие между Марксом, Энгельсом и мной обнаружилось, когда находившиеся в Лондоне деятели революции, сыгравшие в свое время более или менее значительную роль, направили нам приглашение на собрание. Я хотел пойти на него; я требовал, чтобы наша партийная позиция и организация были ограждены, но чтобы eclat {слух. Ред.} о внутренних распрях в эмигрантской среде не выходил за пределы этой среды. Я остался в меньшинстве; приглашение было отклонено, и с этого дня ведут свое начало отвратительные распри в лондонской эмиграции, последствия которых и сейчас еще налицо, хотя теперь они потеряли, очевидно, всякое значение в глазах общественного мнения».

Г-н Виллих, как «партизан» во время войны, полагает, что и в мирное время его миссией является переходить от одной партии к другой . Вполне соответствует истине, что он со своими благородными коалиционными вожделениями остался в меньшинстве. Но это признание звучит тем более наивно, что впоследствии г-н Виллих старался распространить слух, будто эмиграция исключила нас из своей цеховой корпорации. Здесь же он признает, что мы исключили из своей среды этот цех эмигрантов. Таковы факты. А вот и их преображение. Благородному сознанию нужно доказать, что только Ариман помешал ему совершить благородное дело и предохранить эмиграцию от всех обрушившихся на нее напастей. Для этой цели оно должно снова прибегнуть ко лжи, чисто евангелистски искажая при этом мирскую хронологию (см. Бруно Бауэр. «Синоптики» [376]). Ариман — Маркс и Энгельс — заявил о своем выходе из Общества рабочих на Грейт-Уиндмилл-стрит и о своем разрыве с Виллихом на заседании Центрального комитета 15 сентября 1850 года [377]. С этого дня они отстранились от участия в каких-либо публичных организациях, демонстрациях и манифестациях. Итак, с 15 сентября 1850 года. 14 июля 1851 г. «именитые деятели всех фракций» были приглашены на собрание к гражданину Фиклеру, 20 июля 1851 г. был основан «Агитационный союз», а 27 июля 1851 г. — «Немецкий эмигрантский клуб». Именно с этого дня, когда исполнились тайные желания благородного сознания, и ведут свое начало отвратительные распри в «лондонской эмиграции», именно с этого дня началась борьба между «Эмиграцией» и «Агитацией», которая велась по обеим сторонам океана — великая война мышей и лягушек [378].

Эти «отвратительные распри» никогда не имели «значения в глазах общественного мнения», они имели значение только в собственном мнении мышей и лягушек. Но «последствия распрей и сейчас еще налицо». Само пребывание г-на Виллиха в Америке является одним из таких последствий. Перекочевавшие из Америки в Европу в виде займа [379] деньги вернулись обратно из Европы в Америку в виде Виллиха. Одним из его первых деяний там было образование некоего тайного комитета в…, чтобы обеспечить Готфриду Бульонскому и Петру Пустыннику святой Граль [380], демократическое золото, и уберечь его от Арнольда Винкельрида-Руге [381] и Меланхтона-Ронге.

Хотя «благородные мужи» были предоставлены самим себе и, по выражению Эдуарда Мейена, все, «вплоть до Бухера», составляли единое объединение, процесс распада не только в главном войске, но и внутри каждого лагеря, пошел так быстро, что Агитационный союз вскоре свелся к неполному семизвездию, а Эмигрантский клуб, несмотря на объединительную силу благородного сознания, превратился в триединство Виллиха, Кинкеля и трактирщика Шертнера. Даже триединое регентство над займом — такой притягательной силой обладало благородное сознание — свелось к чему-то такому, что нельзя даже назвать дуализмом, именно к Кинкелю — Виллиху. Г-н Рейхенбах был слишком почтенным человеком, чтобы оставаться дольше третьим в подобном союзе. Он имел возможность на практике познакомиться с «личным характером» благородного сознания.

К образцам «тактики Маркса», которые приводит благородное сознание, относятся и переживания последнего, связанные с Энгельсом. Привожу здесь одно письмо самого Энгельса.

«Манчестер, 23 ноября 1853 года. В романе, опубликованном г-ном Августом Виллихом в «New-Yorker Criminal-Zeitung» (в номерах от 28 октября и 4 ноября) в целях самооправдания, имею честь фигурировать и я. В связи с этим я вынужден официально сказать несколько слов по этому делу, поскольку оно касается меня.

Тот факт, что друг Виллих, который смешивает чистое безделье с чистой деятельностью и потому поглощен исключительно другом Виллихом, обладает великолепной памятью на все, касающееся его особы, что он вел своего рода каталог всех высказываний относительно себя, даже если они были произнесены за кружкой пива, — этот факт давно не был тайной ни для кого, кто имел удовольствие быть с ним знакомым. Но друг Виллих всегда умел находить наилучшее применение своей памяти и своему каталогу. Какое-нибудь маленькое искажение, какие-нибудь на вид неумышленные пропуски всякий раз превращали его — когда снова заходила речь о подобных безделицах — в героя драматического происшествия, в центральную фигуру какой-нибудь группы, какой-нибудь живой картины. В виллиховском романе, как в частностях, так и в целом, борьба всегда и везде ведется вокруг незапятнанного, а потому преследуемого Виллиха. В каждом отдельном эпизоде мы видим в заключение, как бравый Виллих произносит речь, а нечестивые противники его сокрушены, сломлены, повержены, подавлены сознанием собственного ничтожества. Et cependant on vous connait, о chevaliers sans peur et sans reproche! {и тем не менее мы видим вас насквозь, о рыцари без страха и упрека! Ред.}

Таким образом, в виллиховском романе эпоха страданий, во время которой благородный муж столько натерпелся от Маркса, Энгельса и прочих безбожников, является в то же время эпохой триумфа, когда он каждый раз победоносно расправляется со своими противниками, причем каждый новый триумф превосходит все предыдущие. Друг Виллих изображает себя, с одной стороны, в виде страждущего Христа, который принял на себя грехи Маркса, Энгельса и К°, а с другой — в виде Христа, который пришел сюда, чтобы судить живых и мертвых. Другу Виллиху было дано совместить одновременно в одном лице две столь противоречивые роли. Кто способен одновременно представлять обе эти стадии, тому, поистине, следует верить.

Нам, давно уже отлично знавшим эти самодовольные фантазии, которыми пожилой холостяк заполнял свои бессонные ночи, нам кажется странным лишь то, что все эти идиосинкразии всплывают наружу и ныне в такой же неизменной форме, как и в 1850 году. Но перейдем к частностям.

Друг Виллих, который превращает господ Штибера и К° в агентов какой-то немецкой «центральной союзной полиции», не существующей уже с древних времен преследования демагогов [382], и который рассказывает кучу других столь же чудесных «фактов», утверждает сверх того с обычной своей точностью, что я написал «брошюру» о баденской кампании 1849 года. Друг Виллих, изучивший с редкой основательностью ту часть моей работы, где говорится о нем, отлично знает, что я никогда не выпускал подобной «брошюры». В действительности я опубликовал в журнале «Neue Rheinische Zeitung, Hamburg und New-York, 1850» ряд статей о кампании за имперскую конституцию и в одной из них поделился наблюдениями, почерпнутыми из личного опыта во время пфальцско-баденской кампании [383]. В этой статье фигурирует, конечно, и друг Виллих, и, как он говорит, в ней дана ему «весьма лестная оценка», что, однако, привело его тотчас же в конфликт с присущей ему обычно скромностью, ибо статья эта превратила его как бы в «конкурента других, столь многочисленных великих государственных деятелей, диктаторов и полководцев».