Восток и Запад - Генон Рене. Страница 21

Это последнее замечание позволяет понять, почему восточные люди, которые казались так страстно желающими стряхнуть иго Англии, не подумали сделать это, воспользовавшись войной 1914 года; потому что они хорошо знали, что немцы в случае победы не преминут навязать им, по крайней мере, протекторат, более или менее замаскированный, а они ни за что не хотели этого нового порабощения. Любой восточный человек, имевший случай ближе наблюдать немцев, не думает, что с ними было бы легче договориться, чем с англичанами; так же, впрочем, как и с русскими, но Германия с ее потрясающей организацией, в целом, внушает, и по праву, больше опасений, чем Россия. В Европе, особенно, во Франции, некоторые вещи часто рассматриваются крайне «упрощенческим» образом: воображают себе, что если кто-то против Англии, то он необходимо должен быть за Германию, и наоборот, как если бы весь мир был приговорен слепо следовать за одной из этих сил. Для того, чтобы французы приняли подобную точку зрения, насколько это к ним относится, надо почти полностью лишиться чувства собственного достоинства; но раз они не понимают, как другие отказываются быть на этой же точке зрения, особенно, живущие вне Европы, то помимо всего прочего, у них полностью искажена способность суждения. Восточные люди, желающие оставаться только восточными, вовсе не хотят принимать участие в чисто европейских раздорах, которые им совершенно безразличны, пока они недосягаемы для их последствий; они, следовательно, вовсе не за Англию и не за Германию, и даже сама эта альтернатива не имеет для них никакого смысла: они никогда не будут выступать за какую-нибудь европейскую силу, а всегда будут против желающих их притеснять, кто бы это ни был, и только против них; по отношению ко всему остальному их позиция может быть лишь нейтральной. Мы, разумеется, говорим здесь только о политической точке зрения, относящейся к государствам и общностям; могут везде и всегда встречаться индивидуальные симпатии и антипатии, остающиеся вне этих соображений, так же как, говоря о западном непонимании, мы имеем в виду общую ментальность, независимо от возможных исключений. Эти исключения, наконец, почти не встречаются как в Германии, так и в Англии или в Америке, несмотря на все претензии германской мысли: эти народы продвинулись дальше всего в предубеждениях современного Запада и поэтому являются наиболее удаленными от восточных во всех отношениях; что касается русских, то лучше не говорить об их интеллектуальных возможностях. Народы, называемые латинскими (хотя это название не может быть принято безоговорочно), в настоящее время являются почти единственными, относительно которых, в определенной мере, можно говорить о сближении с Востоком; здесь, по крайней мере, не наталкиваются на систематическую и неистребимую враждебность и, вопреки всем предубеждениям, которые необходимо преодолеть, чтобы придти к такому результату, недостаток интеллектуальности у этих народов, может быть, в меньшей степени неизлечим, чем у остального Запада. Для нас, современный дух родился, прежде всего, в германских и англосаксонских странах; в самих этих странах он, естественно, укоренен глубже всего и существует дольше всего, если только не произойдет непредвидимый внезапный поворот. Разумеется, упомянутое нами сближение не может осуществиться непосредственно, при всем том, что дано; но если, как и у нас, появится убеждение в огромном интересе, который оно представляет, то надо начинать уже теперь с подготовки имеющихся в распоряжении средств, какими бы незначительными они ни были; и первое из этих средств состоит в том, чтобы сделать понятными, каковы необходимые условия этого сближения для всех, кто на это способен.

Условия, о которых мы говорим, являются, прежде всего интеллектуальными, они одновременно негативные и позитивные: сначала надо совсем разрушить предубеждения, являющиеся препятствиями, к этому стремились все наши размышления, представленные до сих пор; затем надо восстановить истинную интеллектуальность, утраченную Западом, а изучение восточного мышления, сколь недостаточно оно бы не осуществлялось, может помочь обрести ее заново. В целом, речь идет о полной реформе западного духа; такова конечная цель; но эта реформа, очевидно, может быть реализована, лишь в небольшой элите, чего, однако, будет достаточно для того, чтобы она принесла плоды в более или менее отдаленном будущем, в виду того воздействия, которое эта элита не преминет осуществить, даже не стремясь этого сделать специально, на все западное окружение. Это с большой вероятностью окажется единственным средством отвести от Запада те очень реальные опасности (но совсем не те, о которых обычно думают), которые будут угрожать все больше и больше, если он продолжит следовать своими современными путями; и это также единственное средство спасти из западной цивилизации в нужный момент все то, что может быть из нее сохранено, т. е. все то, что может быть в ней в каком-нибудь отношении интересного и сопоставимого с нормальной интеллектуальностью, вместо того, чтобы позволить ей вообще испариться в одной из тех катастроф, о возможности которых мы говорили в начале этой главы, не рискуя, впрочем, делать какое-нибудь предсказание. Однако, если такое событие реализуется, то одно только предварительное создание такой элиты в истинном смысле этого слова сможет помешать возвращению варварства; если же у этой элиты будет время достаточно глубоко воздействовать на общую ментальность, то она поможет избежать абсорбции или ассимиляции Запада другими цивилизациями, гипотеза гораздо менее грозная, чем предыдущая, но тоже представляющая определенные помехи, хотя бы временные, по причине этнических революций, которые с необходимостью будут предшествовать этой ассимиляции. Прежде чем идти дальше, мы хотим уточнить нашу позицию по этому поводу: мы совершенно не нападаем на Запад сам по себе, мы видим причину интеллектуального падения на Западе именно в современном духе, а это совершенно другое; по нашему мнению, нет ничего более желательного, чем восстановление собственно западной цивилизации на нормальных основаниях, так как различие цивилизаций, существовавшее всегда, есть естественное следствие умственных различий, свойственных расам. Но различие в формах никоим образом не исключает согласия в принципах; согласие и гармония вовсе не означают единообразия, и думать противоположное значит приносить жертвы эгалитарным утопиям, против которых мы как раз и восстаем. Нормальная цивилизация, как мы ее понимаем, всегда может развиваться, не представляя собою опасности для других цивилизаций; осознавая точное место, которое она должна занимать во всем ансамбле земного человечества, она будет его придерживаться и не создаст никакого антагонизма, потому что у нее не будет никакого притязания на гегемонию и потому что она всегда будет удерживаться от всякого прозелитизма. Мы, однако, не осмеливались бы утверждать, что какая-нибудь, чисто западная цивилизация может, в интеллектуальном смысле, иметь эквивалент всего того, чем обладают восточные цивилизации; в прошлом Запада, восходя настолько далеко, насколько позволяет знать история, не встречается такого полного эквивалента (за исключением, может быть, некоторых, крайне закрытых школ, о которых поэтому трудно говорить с достоверностью); но тем не менее, имелись вещи отнюдь не ничтожные, игнорируемые нашими современниками систематически и совершенно напрасно. Кроме того, если Западу когда-нибудь удастся поддерживать интеллектуальные отношения с Востоком, то мы не видим, почему бы не воспользоваться ими, чтобы восполнить то, чего ему пока не хватает; можно искать вдохновения или брать уроки у других, не отрекаясь от своей независимости, особенно, если вместо того, чтобы удовлетворяться просто заимствованиями, приспосабливать то, что приобретают, к собственному складу ума. Но повторим еще раз, это пока отдаленные возможности; ожидая, что Запад вернется к своим собственным традициям, вряд ли смогут найти другие возможности подготовить это возвращение и обрести нужные элементы, кроме как действовать по аналогии с традиционными формами, существующими еще и сейчас и доступные для изучения непосредственным образом. Так, понимание восточных цивилизаций смогло бы внести свой вклад в возвращение Запада на традиционные пути, с которых он неосмотрительно сошел, тогда как, с другой стороны, возвращение к этой традиции само по себе способствовало бы сближению с Востоком: эти вещи очень тесно связаны, каким бы образом к ним не подходить, нам же они кажутся одинаково полезными, и даже необходимыми. Все это лучше можно понять, учитывая то, что мы собираемся сказать далее; но уже должно быть ясно, что мы критикуем Запад не из пустого удовольствия критиковать, ни даже для того, чтобы помочь преодолеть ему интеллектуально более низкое положение по сравнению с Востоком; если же работа, с которой следует начать, окажется слишком негативной, то необходимо вначале, как мы уже говорили, расчистить площадку, прежде чем начать затем строить. Действительно, если Запад откажется от своих предубеждений, то работа будет уже наполовину выполнена, а может быть, больше, чем наполовину, так как ничего уже не будет мешать созданию интеллектуальной элиты, а те, у кого есть способности, требуемые для вхождения в нее, не увидят больше возникающих перед ними почти непреодолимых препятствий, создаваемых современными обстоятельствами, они легко будут с этого времени находить и развивать эти способности, вместо того, чтобы быть подавленными и задыхающимися от ментальной формации или, скорее деформации, навязываемой в настоящее время любому, кто не имеет достаточной смелости поставить себя вне конвенциональных рамок. Наконец, для того, чтобы по настоящему осознать бессодержательность этих, рассматриваемых нами предубеждений, уже должна присутствовать определенная степень позитивного понимания, а для некоторых, может быть, труднее достичь этой ступени, чем идти дальше после ее достижения; чтобы воссоздать интеллект, истина, сколь высока бы она ни была, должна быть более доступной усвоению, чем все праздные ухищрения, в которых «профанная мудрость» современного мира находит столько удовольствия.