Духовные ландшафты Земли (этюды и парафразы) - Сысоин Андрей. Страница 6
В первый год Дзисё (1177) государь-инок Ро-Сиракава благословил дайнагона второго ранга Наритику Фудзивару на заговор против правителя-инока Киёмори Тайра. Как всегда, нашелся предатель. Некий самурай Юкицуна Минамото скрытно явился домой к Киёмори.
— Ночь на дворе… Что означает столь поздний ваш приход? Что случилось? — спросил князь.
— Днем слишком много любопытных, — ответствовал самурай. — В последнее время во дворце государя-инока готовят оружие, собирают воинов-самураев… Что вы думаете об этом?
— Слыхал я, будто он собрался идти войной на монахов Святой Горы.
— Нет!.. Боюсь, что все это направлено только против вашего глубоко почитаемого семейства!..
— И государю это известно?
— Именно так! Оттого-то и собирает воинов дайнагон Наритика, что получил на то высочайшее указание. Вот и на днях они опять собирались… Сюнкан предложил то-то, Ясуери говорил так-то, Сайко отвечал то-то… — все, что знал, рассказал Юкицуна и бегом покинул усадьбу.
Киёмори был потрясен и испуган, громовым голосом принялся сзывать воинов-самураев:
— Столица кишмя кишит злоумышленниками! Дому Тайра грозит опасность! Спешно оповестить моих родичей и собрать всех воинов!
Прибывший начальник Сыскного ведомства был послан сообщить государю-иноку о начале следствия. Затем Киёмори пригласил дайнагона Наритику в гости. Последний не заподозрил ловушки, облачился в изысканные одежды, уселся в роскошную карету. При подходе к усадьбе Тайра он увидел множество самураев в боевых доспехах: «С чего бы это?» Вошел во двор, до отказа наполненный воинством. У входа в главную галерею несколько самураев свирепого вида давно дайнагона поджидали, схватили с двух сторон за руки и потащили: «Вязать?» «Не надо», — ответил из-за бамбуковой шторы правитель. Дайнагона втолкнули в тесную каморку и заперли. Ему казалось, будто он спит и видит какой-то страшный сон, в котором непонятно, что и почему происходит. Люди его разбежались.
Тем временем притащили и других заговорщиков: Ясуёри, Сюнкана и многих прочих. А инок Сайко, едва пронюхав недоброе, вскочил на коня и вприпрыжку поскакал во дворец. Но самураи Тайра догнали и преградили путь:
— Срочный вызов! Велено немедленно поворачивать.
— Я спешу во дворец с докладом. Закончу дело и тотчас прибуду, — ответил Сайко.
— А, подлый монах! Какие еще доклады! Полно морочить голову! — закричали самураи, стащили его с коня, связали, притащили к Тайра.
Киёмори морду ему разбил сапогом:
— Поделом тебе негодяю! Ты — холопье отродье — получил на службе у государя чины и звания не по заслугам, зазнался сверх всякой меры, затеял смуту в государстве, да мало этого — стал покушаться на весь мой род. Признавайся во всем!
Но недаром Сайко отличался твердостью духа — он не дрогнул, не высказал ни малейшего страха, громко рассмеялся в лицо правителю-иноку:
— Возможно! Но не я, а ты зазнался сверх меры! Это тебя, сына начальника сыска, до 14 лет ко двору и близко не подпускали; не тебя ли дразнили уличные мальчишки Верзилой Тайра? И вот ты вознесся до звания Главного министра — так лучше про себя скажи, что занял чужое место! — так говорил Сайко, бесстрашно высказывая все, что было на сердце.
Киёмори зашелся гневом, не нашелся с ответом. Приказал вассалам:
— Глядите у меня, не вздумайте убить его сразу. Проучите хорошенько!
Самурай Мацура начал допрос, дробя руки и ноги Сайко. Сайко рассказал все. Киёмори получил 5 листов рисовой бумаги его признаний. Затем Сайко разодрали рот и отрубили голову на берегу столичной реки Камо.
Запертый в тесной, душной каморке, дайнагон Наритика предавался тревожным мыслям. Послышались громкие шаги. Дайнагон вздрогнул: «Боги, это самураи идут, чтобы убить меня!» Двери с грохотом раздвинулись, и предстал сам правитель-инок, в коротком монашеском одеянии из некрашеного сурового шелка, в просторных белых хаками, с небрежно заткнутым за пояс коротким мечом с обтянутой акульей кожей рукояткой. Долго он молча и гневно смотрел на дайнагона. Затем:
— Помните ли вы, что заслужили смерть еще в годы Хэйдзи (1159–1160), но сын мой, князь Сигэмори, заступился за вас? За какие же, спрашивается, обиды замыслили вы погубить дом Тайра?
— Ничего дурного не было, и нет в помине, меня оклеветали!
— Подать сюда признание мерзавца Сайко! Что ты теперь скажешь в свое оправданье? — швырнув бумагу в лицо дайнагона, Киёмори с грохотом вышел, но гнев все еще бушевал в его сердце. — Тащите этого человека во двор, — приказал он самураям.
Однако самураи колебались, опасаясь гнева Сигэмори. Пришлось правителю на них кричать. Тогда, испугавшись, Цунэтоо и Канэясу поднялись с колен и вытащили дайнагона во двор.
— Повалите его лицом к земле, и пусть подаст голос! — с довольным видом приказал правитель.
Нагнувшись к дайнагону, самураи шепнули ему в оба уха:
— Кричите, как будто вам больно.
И дайнагон несколько раз жалобно вскрикнул… Когда демоны Ахо и Расэцу мучают грешников в преисподней, заставляя глядеться в зеркало, — даже эти муки не горше тех, что испытывал Наритика в эти мгновения!
Меж тем явился старший сын правителя и муж младшей сестры дайнагона. «Куда же они запрятали дайнагона?» — думал князь Сигэмори, обходя помещения. И вот увидел забитые досками двери. Оторвал доски и нашел дайнагона. Задыхаясь от слез, с поникшей головой сидел он и не вдруг заметил вошедшего.
— Что случилось? — спросил Сигэмори.
Жалко было глядеть, как просияло лицо дайнагона; наверно, так обрадовался бы грешник, неожиданно встретив в аду милосердного бодхисатву Дзидзо!
Долго увещевал Сигэмори отца и спас таки от смерти своего свояка — дайнагона второго ранга, доблестного самурая Наритику Фудзивару. Покидая усадьбу, Сигэмори прикрикнул на самураев:
— Смотрите, не вздумайте погубить дайнагона, даже если правитель-инок прикажет! В пылу гнева он бывает опрометчив.
…В дальнейшем, когда страсти улеглись, Наритика был сослан на остров Кодзима, в край Бидзэн, где и скончался…
Сына Наритики — Нарицунэ, с ним Сюнкана и Ясуёри сослали на Остров Демонов. Остров сей расположен далеко от столицы, морской путь к нему опасен и труден. Людей на острове мало. Цвет кожи у них черный, тело обросло шерстью, речи непонятны. Главный их промысел — убийство живых тварей. Они не возделывают поля — оттого у них нет риса, не сажают деревья тута — оттого нет шелка и других тканей. Посреди острова высятся горы, вечно пылает там пламя, воняет серой, непрерывно грохочет гром и низвергаются ливни в низины.
Меж тем, изгнанники чудом оставались в живых. Спасал их тесть Нарицунэ посылками с едой.
Ясуёри и Нарицунэ дни и ночи проводили в молитвах. Платье их износилось, они сшили одеяние из волокон конопли, обряд омовения совершали болотной водой, поднимаясь в гору, говорили: «Это Врата Прозрения!» Сюнкан же в богов не верил и в действе не участвовал. Вдобавок, Ясуёри вырезал из досочек тысячу буддийских ступ, начертал на них «АУМ», число, месяц, год, свое мирское и духовное имя, молитву. Бросил их в море со словами:
— О великие боги Брахма и Индра! И вы, стражи четырех направлений! Молю вас, пусть хоть одна из ступ достигнет столицы!
И добралась одна ступа до императора-инока Го-Сиракавы, и способствовала помилованию. Произошло это во второй год Дзисё (1178) при обстоятельствах, можно сказать, мистических, на которые отвлекаться не будем.
Посланец правителя-инока, Мотоясу Тандзаэмон прибыл на Остров Демонов.
— Где тут ссыльные из столицы царедворец Нарицунэ и монах Ясуёри?
Услышал посла только Сюнкан и смутился: «Я неотступно думаю о столице, наверное, чудится мне голос… Уж не демон ли Хадзюн прельщает мне душу?», падая, спотыкаясь, бегом подбежал к послу:
— Я и есть тот самый Сюнкан, сосланный из столицы!
Посол подал ему грамоту, там стояло: «Тяжкую вину, за которую вы наказаны ссылкой, мы вам прощаем. По случаю молебствий во здравие императрицы и дабы благополучно разрешилась она от бремени, объявлено помилование. А посему Нарицунэ и Ясуёри надлежит возвратиться в столицу». Вот и все. Имени Сюнкана не было. «Может на обороте?» Со всех сторон осмотрел бумагу. Вернулись с горы Нарицунэ и Ясуёри. Поочередно прочитали, осмотрели, но напрасно — упомянуты были двое.