Панславизм и греки - Леонтьев Константин Николаевич. Страница 5

Россия, повторяю я, доказала, что она разрушить Турцию не ищет. Это давно уже стали повторять между собою тайком и христиане; в последнее время, хотя и немногие, но умные турки стали тоже подозревать, что это может быть и в самом деле правда.

Да, это так. Но вот в чем дело:

Положение Турецкой империи (особенно по сю сторону Босфора) справедливо могло внушать опасения, справедливо могло подать повод назвать Турцию «больным человеком».

Но больной человек не значит еще человек умирающий; больные выздоравливают, и даже неизлечимые, в сущности, болезни как у людей, так и у государственных организмов имеют свои послабления и улучшения, до того иногда долгие, что организм проживает обыкновенную длину жизни, погибая, однако, но гораздо позднее, иногда от той же или сходной болезни, а иногда вовсе неожиданно от иной случайности.

Могли ли мы оставаться равнодушны при виде подобного состояния дел в Европейской Турции, и не имели ли мы, я не говорю права (мы устали от этих разных прав, которые каждый толкует по-своему!), а необходимости спросить себя: «Владетель этого соседнего государственного здания богат; с ним мы жили попеременно то дурно, то дружески; его отношения к нам мы уже знаем; но ввиду стольких опасных и могучих соперников (если не всегда врагов) наших на Западе, нам надо знать на всякий случай, в какое отношение станут к нам его возможные наследники, эти местные племена, соединенные к тому же с нами кто историей нашей, а кто и кровью?»

Вот почему Россия всегда поддерживала христиан на Востоке; она знала, что если не она, так другие будут поддерживать их на всякий случай.

Россия может не искать разрушения Турецкой империи, но она не могла и стать поручителем за ее существование в ее теперешних пределах, когда в недрах ее были беспрестанные волнения, бунты, когда жалобы то на притеснения, то на слабость власти раздавались со всех сторон, когда финансы были постоянно расстроены, когда западные агенты командовали в этой империи, как в завоеванной стране.

Давно ли французские консулы, под предлогом союзничества и добрых советов, оскорбляли ежедневно самых почтенных и полезных пашей? Они смягчились только после Седана. Турки это знают хорошо, и потому, раз оправившись от потрясения, произведенного в их среде известием о поражениях французских войск германцами, за которыми они думали видеть восстающую из мирного отдыха своего Россию, – раз оправившись от этого первого и неосновательного испуга своего, турки все в один голос стали невольно, инстинктивно радоваться добрым урокам, которые получала от потсдамских юнкеров зазнавшаяся и наглая французская буржуазия.

Англичане лично вели себя в Турции всегда лучше французов, просто вследствие лучшего личного воспитания, но в дела мешались не менее французов и готовы были всегда поддерживать в чем угодно и христиан, лишь бы не в открытых восстаниях. Всякий искал обратить Турцию в какую-то чуть не вассальную страну. С какой же стати одна Россия, видевшая все это, оставалась бы бездейственною и не старалась бы то тем, то другим путем привлечь к себе сердца возможных наследников беспрестанно потрясаемой державы?

С какой же стати русские агенты оставались бы равнодушными, когда Англия почти дарила Греции Ионические острова, когда Франция явно ласкала болгар, обещая им все, чего они хотят, за переход в униатство, когда Австрия в начале шестидесятых годов до того явно возбуждала национальные страсти сербского племени, что простое мусульманское население сербских стран было доведено до исступления, и турки не раз стреляли в австрийского консула в Мостаре.

Не самой Турции, не султану Россия была и должна быть враждебна; она была и должна быть враждебна западным интригам, которые до сих пор так беспрепятственно разыгрывались в недрах организма Турецкой империи, – организма сложного и потрясенного развитием новых, посторонних исламу народностей.

Россия и по истории своей, и по географическому положению, и по религии своей, и по племенным особенностям имела гораздо более других держав основания искать привлечь к себе сердца возможных наследников, в случае возможного (я не говорю неизбежного или желательного, а в случае лишь возможного) ухода турок за Босфор.

Всегдашняя опасность для России – на Западе; не естественно ли ей искать и готовить себе союзников на Востоке? Если этим союзником захочет быть и мусульманство, тем лучше. Но если Турцию никогда сила Запада не допускала до этого союза, должна ли была Россия смиряться пред Западом?

Кто же потребует этого?

Россия думала найти естественных союзников в молодых христианских нациях Востока. Она поставила себе правилом: поддерживать и защищать гражданские права христиан и вместе с тем умерять по возможности пыл их политических стремлений.

Такова была разумная и умеренная деятельность официальной России на Востоке. Неофициальная Россия – Россия газет, книг и частных сборищ – была, правда, менее широка и умеренна; в ней действительно замечался узкий славизм. Так, например, славянский съезд 67-го года надо было бы заменить Все-восточным съездом; это было бы и величавее, и менее оскорбительно для не-славян... Но ошибки общественной недальновидности легко исправимы в тех странах, где сильная власть, внимая иногда и «общественному мнению», не вынуждена, однако, униженно ползать пред ним. Россия, говорю я, искала сколько могла исполнить желания христиан. Болгары вначале просили только школ и литургии славянской, Россия помогала им и просила греков быть помягче и посправедливее. Греки местами просили тоже помощи на школы (например, для женских школ в Превезе, в Халки, в Буюк-Дере) – эту помощь им давали. Греки просили риз и утвари церковной – им посылали ризы и утварь. Греческие монахи маленьких и бедных монастырей в Эпире и других местах Турции посылали старые хрисовулы московских царей в Россию – и им высылали по хрисовулам денег сколько могли. Беднейшие греческие обители на Афоне жили и живут русскими добровольными подаяниями и наперерыв испрашивают себе право на сборы в России; богатейшие греческие монастыри на том же Афоне (Ватопед и Ивер) живут: один доходами с богатых бессарабских имений, другой доходами с монастыря св. Николая в Москве.

Греки желали присоединить себе Крит; Россия просила Турцию отдать им Крит. Болгары просили сначала полунезависимую иерархию у греков, Россия просила греков и турок хоть сколько-нибудь удовлетворить их.

У России особая политическая судьба: счастливая ли она или несчастная, не знаю. Интересы ее носят какой-то нравственный характер поддержки слабейшего, угнетенного. И все эти слабейшие, и все эти угнетенные, до поры до времени, по крайней мере, стоят за нее.

В Польше за правительство крестьяне-мазуры, а не дворянство; в Белоруссии еще больше... В Финляндии кто за Россию? Не столько шведское дворянство, сколько завоеванный финский народ. В балтийских провинциях сельские эсты и латыши, по мнению многих, надежнее для нас, чем владетельные немцы. В Туркестане, говорят, полевое кочующее население полуязычников киргизов, плебейство Туркестана, довольнее русскими, чем владетельным племенем сартов, мусульман. Греки жаловались на угнетение от турок – Россия защищала их; болгары жаловались на притеснения от греков – Россия защищала их. Даже в Индии, слышно, и мусульмане и индусы имеют предсказания в пользу уруса и против инглеза... Имя Белого царя, говорят, известно в Индии.

Такова особая, любопытная политическая судьба этой деспотической России.

Интересы этой державы везде более или менее совпадают с желанием слабейших. По крайней мере, на время, то там то сям, по очереди. Это вовсе и не искусство, это исторический fatum [7]. Это выходит иногда против воли. Правительство наше сначала опиралось больше на дворянство польское, чем на народ. Дворянство это взбунтовалось, и правительство обратилось к народу.