Комментарии к Обществу спектакля - Дебор Ги Эрнест. Страница 16

Поэтому все те тысячи интриг, которые оплетают и сотрясают современное общество, так или иначе связаны с действующим режимом. Поэтому всё более и более переплетаются разнообразные тайные сети, растут объёмы подпольной деятельности, и одновременно с этим, все они последовательно и оперативно интегрируются в экономику, политику и культуру. Во всех сферах общественной жизни не продохнуть от шпионов, дезинформаторов и подпольщиков — различать их становится всё труднее. Порою интриги разрастаются настолько, что их уже невозможно не заметить, тогда они начинают интерферировать, будоражить другие сети интриг — одни профессиональные шпионы начинают следить за другими, даже не зная толком, зачем они это делают, иногда они сталкиваются в толпе, но не узнают друг друга. Кто за кем следит? Кто отдал такой приказ? К кому тянутся нити интриг? Этого мы не узнаем никогда, мы можем лишь подозревать об их настоящих целях. Когда никто не может с полной уверенностью сказать, что им не манипулируют, что он не жалкая тряпичная кукла в этом театре, — даже кукловод не знает наверняка, отзывается ли кукла на его движения. И в любом случае, даже если и отзывается — всё равно это не значит, что кукловод выбрал верную стратегию. Иногда маленькие тактические успехи способны привести великую армию к разгрому.

Состоя в одной сети и, очевидно, преследуя одни и те же цели, одни её элементы запросто могут плевать на гипотезы и заключения других элементов и, более того, даже на решения их контролирующего ядра. Но можно догадаться — когда вся информация, а порою и сами объекты наблюдения, являются вымышленными от начала и до конца, или серьёзно фальсифицированными, или неверно интерпретированными, все выкладки этих новых инквизиторов могут запросто пойти насмарку. Однако куда проще обвинить кого-то, нежели заставить его работать на себя. Поэтому борьба кипит не только за источники информации, но и за источники фальсификаций.

Поэтому мы можем смело заявить, что режим терпит убытки. Он охватил своим влиянием всё социальное пространство, соответственно увеличив число своих агентов-соглядатаев и арсенал своих приёмов. Однако спецслужбы начали шпионить и строить заговоры друг против друга, тем самым, истощив как свои людские запасы, так и обесценив свои приёмы.

В результате мы пришли к принципиальному противоречию: оказалось, что все они внедряются, оказывают давление и шпионят за… пустым местом, — ведь по идее они должны следить за теми, кто хочет разрушить существующий строй. Но можем ли мы наяву увидеть эту подрывную деятельность? Конечно, едва ли можно назвать ситуацию революционной, но это только правительство может беспечно закрывать на неё глаза. Оно так давно не сталкивалось с отрицанием, что благополучно забыло о нём. Поэтому отрицание превратилось в смутную, хотя и неприятную угрозу, а спецслужбы, в свою очередь, от банального безрыбья были вынуждены уйти из своей привычной сферы деятельности. Раньше службы надзора и внедрения действительно были вынуждены бороться с проявлениями отрицания в обществе, обстановка к тому обязывала. Сейчас же они опустились до того, что плетут интриги и отрицают друг друга, причём делают это с помощью ещё более совершенных методов спектакля. И манипулируют они сегодня уже не террористами, а теориями.

XXXI

Бальтасар Гарсиан, большой авторитет в области исторического времени, метко подметил в своём "Карманном оракуле": "Будь то слова или действия — всё следует измерять временем. Мы должны выбирать, пока можем; время не ждёт, оно накатывает как волна".

Омар Хайям был менее оптимистичен:

XXXII

Французская Революция внесла огромные изменения в военное искусство. Как мы знаем, в её результате Европа была быстро порабощена Наполеоном. Именно из опыта тех войн Клаузевиц заключил, что существует разница между тактикой, которой силы руководствуются для того, чтобы одержать победу в отдельно взятом сражении, и стратегией, которая учит, как использовать уже одержанные победы для достижения более обширных военных целей. Однако к тому времени данная теория ещё не была до конца доказана, да и развивалась неравномерно. Также следует отметить, что большую роль сыграли глубокие социальные сдвиги во Франции, которые привели к созданию большой, мобильной и решительно настроенной армии, которая могла легко сняться с насиженных мест и отправиться в далёкие походы, оставаясь при этом относительно неотягощённой складами и обозами. Однако вскоре вражеская сторона сумела должным образом ответить на этот вызов: в Испании французы столкнулись со столь же сильным народным энтузиазмом; в России — с недружелюбными и совершенно необъятными просторами; а после начала освободительной войны в Германии — и со значительно превосходящими их по численности силами. Так что не стоит недооценивать тот коренной перелом, который французы внесли в тактику. Наполеон основывал свою стратегию на следующем любопытном соображении — он всегда действовал так, как будто уже одержал победу, так сказать, взял её в кредит, и поэтому выстраивал из всех возможных манёвров своей армии ту искомую последовательность, которая привела бы её к победе. Только так, решительно отбросив ложные идеи, и можно было добиться столь решительного прорыва.

Но для возникновения новой тактики недостаточно было просто избавиться от ложных идей, требовались и другие нововведения, о которых мы уже вскользь упомянули выше, — необходимо было найти средство для того, чтобы от них избавиться закостенелых порядков. Новобранцам во времена Наполеона особенно доставалось за то, что они не могли держать строй и стрелять по команде. Вместо этого они рассыпались в цепь и вели беспорядочную стрельбу во время наступления. На сегодняшний день уже все признали, что только независимый огонь является эффективным, и что муштровка была самым пагубным фактором в военных действиях того времени. Несмотря на постоянную демонстрацию в сражениях и то, что скорость и дальность стрельбы непрестанно совершенствовалась, в конце XVIII все поголовно военные мыслители с негодованием отвергали данные выводы, более того — дебаты по этому вопросу шли практически весь следующий век. [16]

По аналогии, установление господства спектакля стало тем самым глубоким общественным сдвигом, радикально изменившим искусство управления государством. Вместо того чтобы стоять по стойке смирно под градом пуль, солдаты инстинктивно начали залегать, окапываться и разбегаться в цепи, — так и здесь налицо упрощение искусства управления государством, которое вполне спонтанно назрело на практике, но которому все ещё недостаёт теоретического обоснования. Уже всем ясна пагубность старых предрассудков, однако предостережения нынче бесполезны: пыль веков всё ещё застит умы многим правителям, не позволяя им понять то, что каждый день отлично демонстрируется и доказывается на практике. Не только непосвящённый охлос сейчас всеми правдами и неправдами стараются убедить, что он живёт в старом привычном для него мире, который на самом деле уже был уничтожен, — порою и сами правители страдают от этого абсурдного убеждения. Они почти уже осознали, какая титаническая сила оказалась в их руках, однако всё ещё брезгают с нею считаться. Однако скоро они перестанут мешкать. Тот, кто достиг столь много такими малыми средствами обязательно пойдёт ещё дальше. Не стоит думать, что если они так долго не могли вникнуть в новые правила своей игры, не могли отказаться от своего варварского благородства, то так навсегда и останутся фанатами архаичных форм в отношении реальной власти. Несомненно, спектакль явно не предназначен для того, чтобы кончить как просвещённый абсолютизм.