Сократ и Мы - Толстых Валентин Иванович. Страница 26

В признании важной роли характера человека нет ничего идеалистического, волюнтаристского. В современных условиях, когда каждый человек, сознавая или не сознавая, желая или не желая, является политическим человеком, вынужденным самими обстоятельствами жизни выбирать ту или другую сторону баррикады, принимать решения, непримиримость нравственной позиции автора "Жизни Галилея" кажется много предпочтительней позиции тех, кто, руководствуясь благородными побуждениями, пытается приуменьшить нравственное значение отречения великого физика. Так, автор интересной книги "Герои и еретики", прогрессивный американский философ Б. Данэм, сравнивая поведение и жизненную судьбу Джордано Бруно и Галилея, пытается оправдать линию поведения последнего соображениями здравого смысла. Данэм признает, что тактика Галилея была "менее мужественной, чем у Бруно", но якобы "отличалась большей дальновидностью и лучше учитывала политическую обстановку". В чем же заключалась эта "дальновидность"? Данэм поясняет: "Мученичество, несомненно, благородный акт и не раз оказывалось необходимым для блага людей. Но иногда люди бывают опьянены идеей подвига и в результате теряют способность здраво рассуждать (курсив наш. – В. Т.). Галилей сделал еще одно открытие – не менее важное, чем установленный им факт вращения Земли. Оно заключалось в том, что человек мог теперь пропагандировать науку, не навлекая на себя трагических последствий, и что небольшая доза страданий плюс некоторая доза дипломатии могут выручить из беды" [Данэм Б. Герои и еретики. М., 1967, с. 352.].

Автор приведенных строк не скрывает, что ему кажется более "мудрой" тактика "хитроумного лавирования в лабиринте политики и идеологии", чем "мученическая" позиция Бруно.

И хотя Данэм не отрицает значения подвига "сожженного" (сожжение Бруно произвело такое впечатление на современников, что от костра пришлось отказаться), он пытается его объяснить максимализмом позиции Ноланца и почти сознательным стремлением ускорить приход страшного, рокового конца. Данэм, опираясь исключительно на доводы и соображения здравого смысла, не учитывает того, что без четких нравственных критериев этот самый здравый смысл может привести к самым неожиданным последствиям. В том-то и сложность, что часто подлинная мораль вынуждена, как говорил Б. Паскаль, пренебрегать "моралью ума", так называемыми "здравыми" соображениями, идти наперекор общепринятому.

Метод борьбы Галилея, как правильно замечает Д. А. Гранин, заключается в том, что он отрекается на словах, не отрекаясь на деле, и тем самым отделяет себя как личность от науки, которую создает. Конечно, невозможно требовать от Галилея больше, чем он сделал. Но он не мог превзойти Бруно. Правда "сожженного" включала в себя нечто большее, чем правду науки. Нравственный спор Бруно – Галилей продолжался в последующих поколениях.

Он обрастал новыми примерами, аргументами.

История выдвигала новых героев, таких, как Мария Кюри, И. В. Курчатов, или фигуры трагические, такие, как Р. Оппенгеймер, А. Эйнштейн. И снова спор возвращался к своим истокам, и снова вставал древний вопрос об этическом смысле науки [Гранин Д. А. Собр. соч. В 4-х т., т. 3, с. 35.].

Нравственный урок отречения Галилея многозначен. Дело совсем не в том, что перед глазами не утруждающих себя излишней совестливостью людей маячит соблазнительный пример, на который при случае можно сослаться. Трезвость и суровость, с которыми Галилей осудил свой поступок, исключают возможность какой-либо аналогии с людьми типа Э. Теллера, именуемого часто "отцом водородной бомбы". Тем не менее аморальность поведения Теллера на процессе Р. Оппенгеймера, где без малейших признаков духовной драмы он продемонстрировал, куда может завести ученого нравственный индифферентизм, имеет не только классовые, но и исторические корни. Заметим, кстати, что занятая Теллером некогда позиция ярого сторонника гонки вооружений и ядерного противостояния коммунизму закономерно довела его до бесчеловечных по сути своей попыток оправдать как историческую неизбежность и даже потребность так называемых "генетических эффектов радиации". В одном из интервью он заявил:

"Сомнений нет – радиация повышает вероятность генетических мутаций. Но столь же справедливо и то, что без мутаций мы остались бы на уровне амеб: любые перемены в развитии живых организмов происходят благодаря мутациям. Пусть большинство мутаций вредны и гибельны, но без них нет ни адаптации, ни развития" [Цит, по: Феоктистов Л. Пора одуматься! – Литературная газета, 1980, 23 апреля.].

Через века пронесло человечество легенду о великом еретике, воскликнувшем якобы после вынужденного инквизицией отречения: "А все-таки она вертится!" Не было этого. Было то, что показал Брехт, ибо исторические документы подтверждают художественную версию больше, чем легенду. Но и оптимизм человечества понятен. В этой легенде – чувство торжества за победивший разум, выстоявшую научную мысль, вера в прогресс. Настаивая на необходимости бескомпромиссного осуждения самого факта "предательства" ученого, Брехт вместе с тем отмечал, что в благодарность за веру Галилея в науку, связанную с народом, "народ оказал честь тем, что в течение столетий во всей Европе не верил в его отречение" [Брехт В. Театр. В 5-ти т.. т. 5/1, с. 350.].

Пьеса "Жизнь Галилея" несет дорогую и нужную зрителю мысль об ответственности человека перед своим временем и будущим. Она о том, что нельзя лукавить своими убеждениями, идти на компромиссы с совестью, когда речь идет о судьбе истины. Она о том, что замаранными руками истины не добываются и не отстаиваются. Излюбленной формуле мещанина:

"Что я могу сделать один?" – она противопоставляет другую: "Какая победа достигнута тем, что один человек сказал – нет!" Она о том, что индивидуальная ценность личности измеряется степенью ее самоотверженности в борьбе за передовые идеи века.

Дилемма истинная и ложная

Науку часто смешивают со знанием.

Это грубое недоразумение. Наука есть не только знание, но и сознание, т. е.

умение пользоваться знанием.

В. О. Ключевский

Смысл рассказанной в "Жизни Галилея" истории выводит нас далеко за пределы личной драмы ее героя. В настоящем искусстве сопоставлены, противопоставлены и слиты воедино не только частное и общее, личное и сверхличное, но и прошедшее с настоящим, прошлое с современностью. Связаны, слиты так, что в центре внимания в конечном счете оказываемся мы сами, читатели и зрители, с нашими вопросами, проблемами, противоречиями. "Галилей против Галилея" – это метафорическое обозначение духовной ситуации, состояние каждого из нас, поскольку предполагается, что и наша жизнь не безмятежна и проживаем мы ее не бездумно. Что же такое "лично нас задевающее" открывается в брехтовской пьесе по мере углубления в ее содержание и смысл?

Вездесущее, всестороннее и всепроникающее воздействие современной науки на общественную жизнь и человека несомненно. Поистине, нельзя и шагу ступить без науки, решая проблемы материального и духовного производства, труда и быта. Совершенно очевидно, что наука играет все возрастающую роль в общественном развитии. Однако несерьезно и опасно возлагать на нее решение кардинальных социальных проблем, накопленных человечеством "мировых загадок". Включенная в систему реальных социальных отношений, развиваясь в условиях существования (соревнования и противостояния)

двух миров – капитализма и социализма, наука сама испытывает "диктат" действительности и находится под влиянием целого ряда факторов экономических, политических, идеологических, культурных. Сфера компетенции науки не беспредельна, а ее собственное развитие находится в тесной зависимости от социальной, классовой структуры общества, от господствующей идеологии, как убедительно показал это в свое время В. И. Ленин на примере "революции в естествознании", "кризиса физики". Применительно к нашей теме это означает, что ситуация, в которой довольно легко может оказаться – и нередко оказывается – современный ученый-гуманист, необъяснима с точки зрения законов развития самого научного знания. Она требует социально-классового объяснения и разрешения, зависит от преобразования всей совокупности общественных отношений.