Как можно быть язычником - де Бенуа Ален. Страница 15

§ 8

Библия, решительно отличая человека от других живых существ, истолковывает его очеловечивание как падение(в восточной церкви считается, что результатом первородного греха является тление и смерть, и всеми людьми наследуется не первородный грех, а лишь смертность). Здесь мы вновь обнаруживаем «двусмысленность», о которой говорили выше. С целью преодоления этого очевидного противоречия иудео-христианское единобожие вынуждено представлять первоначального человека, человека до падения, как совершенно нереальное создание. Человек, существовавший до падения, не является человеком в том виде, в каком мы его знаем. Он был существом, одновременно являющимся чистым духом, пребывающим в тесном общении с абсолютным существом в лице Бога, и чистой природностъю, живущей в гармонии с созданием, в мире с животными и т. д. Таким образом, идеализация человека сопровождается идеализацией «природы». Адам, символический представитель первочеловечества, соответствует доисторическому природному гоминиду, чьё очеловечивание ещё по-настоящему не произошло и который не является ещё создателем культуры. Ещё не отделённый от земли (adamah), он в значительной степени действует как представитель вида. Философы восемнадцатого столетия с их мифом о «добром дикаре» вернулись к этому самому взгляду.

Создав Адама, Бог производит на свет Еву. Известно, что существует определённое противоречие между двумя повествованиями о творении в Книге Бытия (1, 27 и 2, 18–25). Но это не имеет особого значения. Напротив, можно заметить, что переход от андрогинного Адама — «мужчину и женщину сотворил их» (Быт. 1, 27) — к Адаму, которому Бог предлагает жену, уже подчёркивает несоизмеримость человека и Бога. Пока Адам один, он единственен. С момента появления Евы эта единственность нарушается. В этот момент неизбежно появляются понятия отличия, взаимодополнительности и недостатка. Присутствие Евы показывает Адаму ретроспективным образом действительность того, чего ему не хватает. Разумеется, что этим он отличается от Яхве, которому по определению никогда ничего не может не хватать. Впрочем, иудейская традиция прочитывает отрывок из Книги Бытия, непосредственно предшествующий появлению первой женщины («И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному», 2, 18), как «Не хорошо для Бога быть человеку одному» (см.: Josy Eisenberg et Armand Abecassis, Et Dieu era Eve, op. cit., p. 134). Если бы человек был единственным и к тому же бессмертным, он мог бы вообразить, что он не испытывает нехватки ни в чем, что ничто не отличает его от Бога. Он мог бы вообразить себя равным Богу, а не просто сотворенным по его «подобию». А это именно то, во что ему должно не позволить верить.

В райском саду Адаму и Еве предоставляется выбор — жить вечно, будучи счастливыми с Яхве и защищёнными от посягательств истории, настоящего мира и времени, либо же стать по-настоящему человеческими существами, то есть по своей собственной воле начать переживать историю, которая в конечном счёте должна утвердить их в их собственном качестве. Известно, к чему это приводит. Адам и Ева поддаются соблазну «змея». [25] Но что же предлагает змей? Он говорит Еве: «Вы будете как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3, 5). По сути дела, зло змея заключается лишь в том, что он показывает, что свобода, которой невозможно по-настоящему пользоваться, не является свободой, что единственный запрет содержит в себе логическую возможность других запретов и что само наличие запрета противоречит «свободе», которую Бог якобы предоставил (Быт. 3, 1). В данном случае исключение не подтверждает правило, а опровергает его. Между прочим, можно заметить, что змей является политеистом: фраза «Вы будете к боги» подразумевает, что богов может быть больше одного.

Адаму и Еве, помещённым в райский сад, запрещается вкушать от «древа познания добра и зла» (Быт. 2, 17). Католические богословы думают, что это «познание», которое запрещает Элохим-Яхве, является не всезнанием или способностью моральному различению, а способностью решать, что ест добро, а что зло (восточная церковь говорит, что человек в Раю уже был по ту сторону добра и зла и призван к обожению, т. е. к повышению онтологического статуса, но по своему на тот момент несовершенному состоянию ему было неполезно знание добра и зла, как младенцу полезно не мясо, но молоко; само же знание добра и зла понимается как способность рассуждения, оценивания — ratio, которая лежит ниже интеллектуальной интуиции приводящей к обожению, поэтому оно было запрещено, как неполезное на тот момент). Еврейское богословие изощрено больше «Древо» познания истолковывается как образ мира, где «перемешаны» добро и зло (Josy Eisenberg et Armand Abecassis, Dieu era Eve, op. cit., p. 71) — где не существует абсолютного Добра или абсолютного Зла. Другими словами, «древо» предвещает подлинный мир, в котором мы живём, мир, в котором никогда не существует абсолютных границ, где моральные императивы связаны с человеческими ценностями и где всё что ни происходит значительного и великого, всегда происходит по ту сторону добра и зла. Другими словами, в иудейской традиции «есть» означает «усваивать». Отведать с древа познания добра и зла значит самому войти в этот подлинный мир, где добро и зло «перемешаны» по воле человека. Как подчёркивают Айзенберг и Абекасси, грехом Адама, который порождаются все остальные грехи, является «грех самостоятельности» (ibid., p. 315), это «желание проживать свои собственную историю в соответствии со своими собственными желаниями и своими собственными обещаниями или законами» (ibid., p. 355).

По отношению к этому желанию человека быть самостоятельным Яхве испытывает своего рода страх, который проявляется путём провозглашения нового возмещающего запрета «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь, как бы не простёр он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. 3, 22). очевидно символической точки зрения речь на этот раз идёт том, чтобы воспрепятствовать тому, чтобы человек, нарушивший первоначальный запрет и «преуспевший» путём этого своём очеловечивании, приобрёл теперь и «бессмертие». Пока Адам был безгрешен, «дерево жизни» не было для него запретным, так как оно не было ему и нужным, потому что, как говорит Библия, только грех сделал его смертным (Быт. 2, 17). Но отныне человек становится преходящим. Отныне он «подлежит смерти» (восточная церковь под «древом жизни» понимает причастие Богу, которого человек стал лишен после грехопадения).

Изгнанные из Эдемского сада, Адам и Ева становятся «первыми язычниками в истории» (Josy Eisenberg et Armand Abecassis, Et Dieu era Eve, op. cit., p. 278). Переведём: они становятся состоявшимися людьми, человеческими существами в полном смысле этого слова. Это очеловечивание сопровождается приобретением личных черт: только после того, как Адам согрешил, Бог впервые обращается к нему лично (Быт. 3, 9). Родовая история человека начинается с его изгнания из Эдемского сада. Теперь может начаться и цивилизация. Появляется труд. Человеческое сознание порождает синтаксический язык. Библия воспринимает эти явления отрицательно. Согласно богословским школам, первородный грех может истолковываться более или менее драматическим образом: если бы Адам и Ева послушались Бога, история никогда бы не началась, никакого подлинного человечества не существовало бы.

В следующем эпизоде на сцену выводятся Авель (Хевель) и Каин. «Спустя несколько времени, Каин принёс от плодов земли дар Господу. И Авель также принёс от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его; а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его (…) И сказал Каин Авелю, брату своему. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт. 4, 3–8).