Винни Пух и философия обыденного языка - Руднев Вадим. Страница 5

6. Перинатальный опыт

В 1929-м году вышла книга О. Ранка «Das Trauma der Geburt» («Травма рождения») [Rank 1929], после которой неортодоксальная аналитическая психология перенесла главный акцент с травм раннего детства и детской сексуальности на самую главную травму в жизни человека – травму его появления на свет.

В первой книге ВП перинатальные переживания, рассказанные на символическом языке, играют не меньшую роль, чем вытесненная детская сексуальность, что лишний раз позволяет изумиться художественному чутью А. Милна, о котором он сам, конечно, не подозревал, что лишний раз доказывает, что книги, которые становятся достоянием всего мира, скрывают в себе много того, что не лежит на поверхности. Уже во второй главе Пух лезет в нору Кролика и наедается там до такой степени, что не может вылезти обратно. Еда является для Пуха наслаждением, что неоднократно подчеркивается. Таким образом, легкое наслаждение символизирует зачатие, а его трудные последствия – родовую травму. В соответствии с концепцией С. Грофа время нахождения плода в чреве делится на четыре периода, которые он называет Четырьмя Базовыми Перинатальными Матрицами. В каждой из этих предродовых фаз плод может получить тяжелую травму, которую он вторично переживает в виде невроза, психоза или депрессии на протяжении своей взрослой жизни [Гроф 1992]. Предродовой и родовой процессы сопровождаются чувством удушья, тесноты, отчаяния и ужаса. Перенося травматические воспоминания человека еще дальше, в трансперсональную сферу, Гроф порывает с представлением, в соответствии с которым сознание человека отождествляется с его мозгом (так же, как недалекие персонажи ВП неадекватно отождествляют сознание Пуха с его «мозгами»). Застряв в кроличьей норе, Пух испытывает и тесноту, и удушье (не может вздохнуть как следует), и отчаяние; и даже его фразеология становится близкой к грофовской – он просит друзей, чтобы они читали ему книгу, «которая поддержала бы Медведя, которого заклинило в Великой Тесноте» (курсив мой. – В. Р.). Ср. у Грофа:

Перинатальное развертывание часто ассоциируется и с разнообразными трансперсональными элементами – такими, как архетипические видения Великой Матери или Ужасной Богини-Матери, Ада, Чистилища, Рая или Царства Небесного [Гроф 1992: 80] (курсив мой. – В. Р.).

Характерно также, что родившийся (и переживший это состояние вновь под воздействием холотропного дыхания или ЛСД-терапии) чувствует себя радостно и беззаботно, как ни в чем не бывало. «Он чувствует себя свободным от тревоги, депрессии и вины, испытывает очищение и необремененность в отношении самого себя, других или существования вообще. Мир кажется прекрасным местом, и интерес к жизни отчетливо возрастает» [Гроф 1992: 101]. Именно так чувствует себя Пух, когда его наконец вытаскивают из норы:

…благодарно кивнув друзьям, он продолжает свою прогулку по Лесу, гордо хмыкая про себя.

Еще один перинатальный опыт описывается в главе «Канга», где Кролик разрабатывает план похищения Бэби Ру, в результате чего Поросенок, который замещает Ру в кармане (животе) Канги, переживает не только муки плода в чреве (когда его страшно трясет во время прыжков Канги) и не только травму рождения в виде мнимого Бэби Ру, но также и издевательский, травестийный обряд инициации, когда Канга, чтобы отомстить похитителям, притворяется, что не замечает подмены: моет «новорожденного», кормит его лекарством. В довершение этой травестийной инициации Поросенка, неузнанного Кристофером Робином, так как он непривычно чистый (ведь он как заново родился), нарекают новым, чужим именем – Генри Путль. В конце книги «Дом в Медвежьем Углу» Поросенок переживает подлинное перерождение. Когда ветер сваливает дом Сыча и они все оказываются погребенными в этом старом чреве, Поросенок просовывается в узкую щель почтового ящика и, освободившись и чувствуя радость освобождения, по С. Грофу, тем самым спасает остальных. При этом он освобождается, также по Грофу, от комплекса неполноценности, тревожности и депрессии.

Отметим в заключение ставшую популярной в 1980-е годы после работы Кёйпера [Кёйпер 1986] идею о связи космогенеза и зачатия, которая также в свернутом виде присутствует в ВП. Ведь глава о Кролике и его норе открывает психофизиологический аспект мифологии ВП (глава о мёде открывает его духовный аспект), то есть, по сути, имеет космогенетический характер, тем более что в рождении Пуха участвуют все персонажи. Финальный эпизод с поваленным деревом-домом олицетворяет собой конец старого детского мира и начало большого мира, что также имеет отчетливый космогенетический смысл.

7. Характеры

Последний раздел психологии, который буквально просится быть примененным к ВП и на этот раз в общем почти лежит на поверхности, – это характерология. Характеры в ВП удивительно выпукло и четко очерчены:

Пух жизнерадостен, добродушен и находчив, Поросенок тревожен и труслив, И-Ё мрачен и агрессивен, Кролик авторитарен, Сыч оторван от действительности и погружен в себя, Тиггер добродушно-агрессивен и хвастлив, Ру все время обращает на себя внимание. Как описать эти характеры на языке характерологии Э. Кречмера, П. Б. Ганнушкина, М. Е. Бурно?

Пух представляет собой выразительный пример циклоида-сангвиника, реалистического синтонного характера, находящегося в гармонии с окружающей действительностью: смеющегося, когда смешно, и грустящего, когда грустно. Циклоиду чужды отвлеченные понятия. Он любит жизнь в ее простых проявлениях – еду, вино, женщин, веселье, он добродушен, но может быть недалек. Его телосложение, как правило, пикническое – он приземистый, полный, с толстой шеей. Все это очень точно соответствует облику Пуха – страсть к еде, добродушие и великодушие, полная гармония с окружающим и даже полноватая комплекция. Интересно, что знаменитые циклоиды – герои мировой литературы в чем-то фундаментально похожи на Пуха: Санчо Панса, Фальстаф, Ламме Гудзак, мистер Пиквик [Бурно 1990].

Поросенок – пример психастеника, реалистического интроверта, характер которого прежде всего определяется дефензивностью, чувством неполноценности, реализующимся в виде тревоги, трусливо-напряженной неуверенности, тоскливо-навязчивого страха перед будущим и непрестанного пережевывания событий прошлого. Мысли психастеника всегда бегут впереди действий, он анализирует возможный исход событий и всегда в качестве привилегированного рассматривает самый ужасный. В то же время, он чрезвычайно совестлив, стыдится своей трусости и хочет быть значительным в глазах окружающих, для чего прибегает к гиперкомпенсации. Психастеник имеет лептосомное телосложение – маленький, «узкий». Таков Поросенок – вечно тревожен, ожидает опасностей от больших животных и стыдится своей боязни, ему кажется, что надо предупредить своим поведением (в частности, речевым – см. следующий раздел) эти надвигающиеся опасности, всегда готов спасовать, но, поддержанный другими, в трудную минуту может проявить чудеса храбрости, как это и происходит с ним в конце книги.

Сыч противоположен первым двум персонажам своей ярко выраженной аутистичностью [Блейлер 1927], замкнутостью на себя и своем внутреннем мире, полным отрывом от реальности; построением имманентной гармонии в своей душе. Это свойство шизоида, замкнуто-углубленной личности. Сыч находится в мире гармонии «длинных слов», которые никак не связаны с моментом говорения, прагматически пусты. Он отгорожен от мира как будто стеклянной оболочкой. Мир кажется ему символической книгой, полной таинственных значений: он отрывает у И-Ё хвост, думая, что это дверной колокольчик; во время бури любуется на свой почтовый ящик (в который он до этого бросал письма, написанные самому себе) название дома («Ысчовник»), написанное им на доске, для него важнее самого дома.