Духовное владычество и мирская власть - Генон Рене. Страница 6

Теперь нетрудно понять, что опрокидывание отношений знания и действия в любой цивилизации является следствием узурпации превосходства светской властью, которая далее высказывает свои притязания на то, чего нет ни одной области, которая была бы выше ее собственной, а именно области действия. Однако, если бы все на этом и остановилось, мы бы не наблюдали сейчас ситуацию, до которой все дошло, ситуацию, где любая ценность отрицается знанием; причина подобного положения не вызывает сомнений — Кшатрии в свою очередь были лишены власти более низшими кастами. [35] На самом деле, как мы на это указывали ранее, Кшатрии, даже восстав против духовного владычества, стремились скорее утвердить усеченное учение, искаженное незнанием или же отрицанием всего, что не вписывается в “физический” уровень, но в котором все же сохранялись остатки истинного знания, хотя и низшего уровня; они могут также попытаться выдать это неполное и незаконное учение за выражение истинной традиции. В этом проявляется позиция, хотя и достойная осуждения с точки зрения истины, но тем не менее не лишенная определенного величия; [36] кроме того, разве не являются такие термины, как “благородство”, “героизм”, “честь” в их изначальном смысле обозначением качеств, присущих собственно природе Кшатриев? Напротив, когда элементам, соответствующим социальным функциям низшего уровня, удается в свою очередь добиться господства, любое традиционное учение, даже искаженное или измененное, исчезает полностью; нет больше ни единого следа “сакральной науки”, кругом царит «профаническое знание», то есть невежество, выдающее себя за науку и наслаждающееся собственным ничтожеством. Все вышесказанное можно обобщить в нескольких словах: превосходство Брахманов поддерживает ортодоксальность учения, восстание Кшатриев делает учение гетеродоксальным; но с господством низших каст наступает ночь интеллекта; именно в этом положении находится сейчас Запад и, более того, угрожает распространить свой собственный мрак на весь остальной мир.

Нас могут упрекнуть в том, что мы якобы говорим о существовании каст повсюду и незаконно используем в приложении к любой социальной организации названия, которые применимы лишь по отношению к Индии; однако, поскольку эти названия в сущности обозначают функции, которые необходимо присущи любому обществу, мы не считаем такое употребление противозаконным. Справедливо, что каста — это не только функция, но, кроме того и прежде того, нечто в природе человеческих существ, делающее их способными выполнять именно эту функцию скорее, чем любую другую; но эти различия природы и способностей неизбежно существуют везде, где есть люди. Разница между кастовым государством в истинном смысле этого слова и государством, где нет деления на касты, заключается в том, что в первом типе государства поддерживается нормальная связь между природой человека и функциями, которые он выполняет, не ручаясь лишь за ошибки в приложениях, которые, в любом случае являются не более чем исключением, тогда как во втором случае эта связь или просто не существует или, по крайней мере, проявляется лишь эпизодически; второй вариант имеет место, когда социальная организация утрачивает традиционную основу. [37] В нормальных случаях всегда есть нечто, сравнимое с институтом каст, разумеется видоизмененное в соответствии с конкретными условиями того или иного народа; но организация, которую мы встречаем в Индии, представляет собой наиболее полный и законченный тип приложения метафизической доктрины к человеческому уровню, и уже одного этого в сущности достаточно, чтобы оправдать язык, выбранный нами в предпочтение любому другому, который можно было бы позаимствовать в организациях, обладающих, в силу своей более специализированной формы, гораздо более ограниченным полем приложения и, вследствие этого, неспособных самостоятельно предоставлять те же самые возможности для выражения определенных истин всеобщего порядка. [38] Впрочем, есть еще одна причина, которая несмотря на свою второстепенность достаточно значима: обращает на себя внимание тот факт, что средневековые социальные организации на Западе практически копировали разделение на касты, духовенство соответствовало Брахманам, дворянство — Кшатриям, третье сословие — Вайшьям, крестьяне — Шудрам; это не были касты в полном смысле слова, но совпадение, несомненно неслучайное, позволяет нам с достаточной легкостью осуществлять транспозицию терминов в данном случае; это замечание будет проиллюстрировано историческими примерами, которые мы рассмотрим позже.

Глава 4

Мудрость и сила — таковы атрибуты соответственно Брахманов и Кшатриев или, если угодно, духовного владычества и светской власти; небезынтересно отметить, что в древнем Египте именно эти два атрибута, представленные в их естественном соотношении, объединяет в одном из своих значений символ Сфинкса. На самом деле, человеческая голова может рассматриваться как изображение мудрости, а тело льва, соответственно, — силы; голова — это духовное владычество, которое управляет, тело — светская власть, которая действует. Необходимо также отметить, что Сфинкс всегда изображается неподвижным, то есть светская власть подчеркнуто показана в “не-действующем” состоянии своего духовного принципа, в котором она содержится “в высшей степени”, то есть в состоянии возможности действия или, еще лучше, в божественном принципе, который объединяет два начала, духовное и светское, находясь вне их разделения и являясь общим источником, из которого они оба происходят, первое — напрямую, второе же — опосредованно, при помощи первого. Кроме того, мы можем указать вербальный символ, который в иероглифическом представлении является точным эквивалентом этому источнику: это название Друидов, которое читается как dru-vid, где первый корень обозначает силу, а второй — мудрость; [39] объединение этих двух атрибутов в одном имени, как и объединение двух элементов Сфинкса в едином существе, помимо того, что обозначает имплицитное включение царской власти в духовенство, является еще и напоминанием о том далеком времени, когда эти две власти были еще едины в состоянии первоначальной нераздельности в их общем и высшем принципе. [40]

Мы уже посвятили отдельную работу этому высшему принципу двух властей; [41] в ней мы дали объяснения, каким образом, ранее видимый, он в дальнейшем стал невидимым и скрытым, отстраняясь от “внешнего мира” по мере того, как этот мир удалялся от своего первоначального состояния, что должно было неизбежно привести к видимому разделению двух властей. Мы также показали, каким образом этот принцип возвращался, обозначенный различными именами и символами во всех традициях, как, в частности, он проявился в иудейско-христианской традиции в образах царя Мелхиседека и волхвов. Напомним лишь только то, что в Христианстве до сих пор, по крайней мере теоретически, признается этот единый принцип и утверждается посредством признания неразрывности двух функций — священнической и царской — в самой личности Христа. Кроме того, с определенной точки зрения эти две функции, соотнесенные таким образом со своим принципом, могут рассматриваться как в некотором роде взаимодополняющие, и несмотря на то, что вторая по большому счету находит свой принцип в первой, между ними, даже в их разделении, есть некая связь. Другими словами, поскольку духовенство перестает включать в себя естественным образом реальное исполнение обязанностей царской власти, необходимо, чтобы представители соответственно духовенства и царской власти черпали ее из единого источника, который находится “вне каст”; иерархическое различие, существующее между ними, заключается в том, что духовенство получает свою власть напрямую из этого источника, с которым оно находится в непосредственном контакте в силу своей природы, тогда как светская власть по причине более внешнего и собственно земного характера своих функций, может получить свою власть лишь через духовенство. На самом деле, духовенство играет роль собственно “посредника” между Небом и Землей; существуют достаточно веские причины, по которым духовенство в целом получило в западных традициях символическое звание “понтификата”, ибо, как об этом говорит святой Бернард, “Понтификат (le Pontife), на что указывает сама этимология данного слова, является мостом (le pont) между Господом и человеком”. [42] Если же подняться к первоисточнику двух властей — священнической и царской — то искать его надо именно в “небесном мире”, что может быть понято фактически и символически одновременно; [43] однако этот вопрос относится к тем, которые выходят за рамки данной работы, и если мы дали здесь короткий комментарий, то лишь для того, чтобы избавить себя в дальнейшем от постоянных упоминаний о едином источнике этих двух властей.